— Гипс снимут только на той неделе! — пожаловалась она. — Я просила снять его сейчас, а они не хотят!
Рука под гипсом к тому времени отчаянно чесалась, надпись «Берегись тигров!» почти стерлась, Касси настаивала, что чувствует, как рука совершенно срослась, и считала себя уже здоровой.
Мы снова ездили на торги. Мне уже казалось, что я провел всю жизнь около аукционного круга, а у Люка теперь появилось двадцать восемь жеребят, которых он еще не видел. Я подписал чеков от его имени почти на два миллиона фунтов, и эти чеки уже начинали мне сниться по ночам. Теперь оставалось только утро субботы, и ничего особенного не ожидалось, если верить каталогу — ярмарка доживала последние часы после недели бурных торгов. Я, по своему обыкновению, приехал на торги очень рано и без долгих раздумий купил по дешевке первый лот этого дня: неопределенного вида темно-гнедого жеребчика, чья родословная выглядела куда более многообещающей, чем его журавлиные ноги. Кто бы в то туманное осеннее утро мог предвидеть, что это и есть принц, который станет родоначальником династии! А ведь в конце концов так оно и вышло. Но когда я выписывал чек и отсылал жеребенка через дорогу, в конюшню Морта, голова у меня была занята совсем не им, а разговором, который состоялся у нас с Джонатаном накануне вечером.
— Я хочу поговорить с отцом Анджело, — сказал я. — Ты не помнишь, где он живет?
— Помню, конечно! В Уэлин-Гарден-Сити. Погоди минутку, сейчас найду точный адрес.
Пауза.
— Вот, пиши. Пембертон-Клоз, дом семнадцать. Хотя, конечно, он мог и переехать. И не забудь, Вильям, что он будет совсем не рад тебя видеть. Я слышал, что после того, как Анджело посадили в тюрьму, он грозился мне всячески отомстить. Только я скоро уехал, и он так и не собрался перейти от слов к делу.
— Похоже, Анджело живет на его деньги, — сказал я.
— Вполне вероятно.
— Анджело перевернул вверх дном всю эту систему. Он проиграл кучу отцовских денег, а обвиняет во всем меня. Похоже, грядет новое извержение вулкана, и вся лава опять полетит в мою сторону.
— Вот зараза!
— Это уж точно. Слушай, а как избавиться от чудовища, которое уходить не желает? Нет, не надо, не отвечай. Все, что мне приходит в голову, это упечь Анджело в тюрьму на всю оставшуюся жизнь. И тогда мне придется устроить это так, чтобы он не знал, кто это сделал. И вообще, честно ли это?
— Устроить провокацию? Заставить его совершить преступление?
— Ну, примерно так.
— Нет, это все-таки нечестно.
— Вот я и боялся, что ты так подумаешь.
— Понимаешь, для того, чтобы его действительно засадили на всю оставшуюся жизнь, надо, чтобы он совершил как минимум убийство. А иначе со временем его снова выпустят, и он окажется на свободе и еще злее прежнего.
А не будешь же ты подсовывать ему живого человека?
— М-да, — сказал я, — пожалуй, это и впрямь невозможно. Значит, выход остается один: сделать так, чтобы Анджело разбогател. Так что надо попробовать уговорить его папеньку, чтобы он ему в этом помог.
— Его папенька — старый змей, не забывай об этом.
— Его папенька сидит в инвалидной коляске.
— Да ну? — Джонатан, похоже, удивился. — Ну, все равно. У змей ведь тоже ног нет...
Я рассчитал, что днем в субботу Анджело все еще будет болтаться среди букмекеров на ипподроме в Нью-бери, а его отец, возможно, останется дома, поэтому после обеда я поехал в Уэлин-Гарден-Сити, оставив Касси бродить по дому с метелкой и непривычно домашним видом.
В доме номер семнадцать на Пембертон-Клоз жил теперь не Гарри Гилберт, а торговец скотом, его разговорчивая жена и четверо детишек, которые носились по саду на роликовых коньках.
— Гарри Гилберт? — спросила женщина, держа в руках корзинку с увядшими розами. — Он из-за своей болезни не мог пользоваться лестницами. Он себе выстроил коттедж с пандусами.
— А где, вы не знаете?
— Как же не знаю? Рядом с полем для гольфа. Он ведь очень любил играть в гольф, бедняга. А теперь сидит у окошка и смотрит, как играют другие. Мы ему часто машем рукой, когда играем.
— У него артрит? — спросил я.
— Господи, что вы! Нет, конечно, — она сделала сочувственную гримаску. — У него рассеянный склероз. Он им давно болел. Мы видели, как ему с каждым годом становится все хуже. Мы сами жили за четыре дома отсюда, но нам всегда очень нравился этот дом. Поэтому, когда он стал его продавать, мы его купили.
— А вы не подскажете, как его найти?
— Конечно! — Она выдала мне точные и краткие указания. — Только ни в коем случае не говорите с ним о его сыне.
— Сыне? — переспросил я.
— Ну да. Его единственный сын сидит в тюрьме за убийство. Это был такой удар для бедного старика! Так что не говорите о сыне, это его расстраивает.
— Спасибо, что предупредили, — сказал я. Она кивнула, улыбнулась от чистого, незамутненного сердца и снова принялась расчищать свой славный садик. «Да пребудет с тобою милосердие божие во все дни твои, и пусть не тревожат тебя чудища, не желающие уходить», — легкомысленно подумал я. Я оставил добродетель, и отправился на поиски грешника, и нашел его. Он и в самом деле сидел в своей коляске у большого окна-эркера и смотрел на игроков в гольф.
Широкую двустворчатую дверь большого, все еще выглядящего новостройкой одноэтажного дома отворил мне человек, на первый взгляд так похожий на Анджело, что я поначалу испугался, что Анджело все же не поехал на скачки; но потом увидел, что схожи они лишь общим типом лица: оливковая кожа, седеющие волосы, темные, недружелюбные глаза, склонность к полноте...
— Эдди! — окликнули из комнаты. — Кто там? Входите!
Голос был такой же низкий и хриплый, как у Анджело, так что слова звучали отчасти неразборчиво. Я прошел через холл, отделанный полированным деревом, прошел через пышно обставленную гостиную и, лишь оказавшись в шести футах от Гарри Гилберта, остановился и сказал, что я — Вильям Дерри.
Я почти физически ощутил повисшее в комнате напряжение. Стоявший у меня за спиной Эдди шумно выдохнул воздух. Старческая версия лица Анджело, смотревшая на меня снизу вверх из коляски, окаменела от сильного, но непонятного мне чувства, которое я истолковал как гнев и негодование, хотя, возможно, я был не прав. У Гарри Гилберта были редеющие седые волосы и седые усы. Он был грузен и носил обычный серый костюм-тройку. Только по рукам, расслабленно лежавшим на подлокотниках, было заметно, что он болен, и то лишь тогда, когда он пытался пошевелить ими. Все в его облике, от начищенных ботинок до ровного пробора на голове, показывало, что он не смирился с болезнью и являет миру несокрушимый фасад, чтобы все знали, что дух его не сломлен.
— Вам не будут рады в моем доме, — сказал он.
— Если бы ваш сын перестал мне угрожать, я бы сюда не явился.
— Он говорит, что вы обманули нас, как и ваш брат.
— Не правда.
— Система не работает.
— У Лайэма О'Рорке она работала, — возразил я. — Потому что Лайэм О'Рорке был спокойным, изворотливым, осторожным и хорошим математиком.
Свойственно ли Анджело хоть одно из этих качеств?
Он холодно взглянул на меня.
— Система должна работать для всех одинаково!
— Одна и та же лошадь по-разному скачет под разными жокеями.
— Это другое дело.
— Машины тоже у одних водителей работают как часы, а у других ломаются. Неуклюжесть всегда разрушительна. Анджело погубил всю систему. Неудивительно, что она не приносит результатов.
— Система не правильная! — упрямо повторил он.
— Ну, возможно, она немного устарела... — медленно произнес я. Однако у Теда Питтса-то она работает как миленькая. Но ведь Тед Питтс тоже спокойный и осторожный математик...
Однако, похоже, я начал производить впечатление на Гарри Гилберта. Он сказал с легкой ноткой сомнения в голосе:
— Но ведь она не могла измениться с годами. С чего бы вдруг?
— Не знаю. А почему бы нет? Может быть, появилось достаточно много факторов, которые Лайэм О'Рорке не брал в расчет просто потому, что в его время их не существовало.
Он погрузился в уныние и мрачность.
— А если Анджело работал с программами слишком поспешно, — продолжал я, — если он опускал некоторые вопросы или отвечал на них неточно, тогда общий ответ будет неверным. А ведь он получил несколько верных ответов. Мне рассказывали, что в Йорке вы выиграли кучу денег. И на Сент-Леджере вы могли бы выиграть больше, если бы Анджело не вспугнул букмекеров своим хвастовством.
— Я вас не понимаю.
Я осознал, что невнятность и некая заторможенность речи были следствием болезни. Ему трудно было говорить, но глаза его светились холодной настороженностью, которая показывала, что мозги у него в порядке.
— Анджело сказал всем букмекерам в Йорке, что обдерет их как липку, потому что он владеет системой Лайэма О'Рорке.
Гарри Гилберт прикрыл глаза. Лицо его осталось неподвижным.
— Ну и что? — воинственно заявил Эдди. — Всегда надо с самого начала показать людям, кто здесь хозяин.
— Эдди, — сказал Гарри Гилберт, — ты дураком родился, дураком и помрешь. — Он медленно открыл глаза. — Это меняет дело.
— На Сент-Леджере он ставил на победителя, но ему дали только один к одному. А обычно дают пять к одному.
Гарри Гилберт ни за что на свете меня бы не поблагодарил, даже если бы я дал ему совет, который спас бы ему жизнь, даже если бы я помог ему заработать состояние, даже если бы я спас его драгоценного сыночка от тюрьмы.
Однако то, что я сказал, его проняло. Он был слишком большим реалистом и слишком опытным бизнесменом, чтоб не обратить внимания на такое. Анджело был дураком в слишком многих отношениях, и это делало его только опаснее.
— И чего вы от меня хотите? — спросил он.
— Я хочу, чтобы вы сказали вашему сыну, что, если он еще раз вздумает напасть на меня, или на кого-то из моих близких, или на мою собственность, он и глазом не успеет моргнуть, как снова окажется за решеткой. Я хочу, чтобы вы заставили его работать с системой тщательно и скрупулезно, так, чтобы он выигрывал. Я хочу, чтобы вы предупредили его, что система гарантирует выигрыш в одном случае из трех, а отнюдь не каждый раз. Система будет действовать, только если подходить к ней с умом и старанием, а не брать наскоком.
Он смотрел на меня без всякого выражения.
— Нельзя представить себе два более несхожих характера, чем у Анджело и Лайэма О'Рорке, — сказал я. — Я хочу, чтобы вы объяснили ему это.
Хотя вряд ли из всего этого что-то выйдет, подумал я. Физическая слабость Гарри Гилберта прогрессирует, хоть он это и скрывает, и, вероятнее всего, его шаткий контроль над Анджело продержится только до тех пор, пока Анджело нуждается в деньгах.
По телу Гилберта прошла дрожь, но на лице ничего не отразилось. И он с какой-то подавленной яростью сказал:
— Это все из-за вашего брата!
И я осознал, насколько бесполезен мой визит. В конце концов, Гарри Гилберт — всего лишь старик, который, как и его сын, слепо цепляется за старую идею фикс. Даже если Гарри Гилберт и был когда-то разумным человеком, сейчас он таковым уже не является. И все же я сделал еще одну попытку.
Я сказал:
— Если бы вы тогда заплатили миссис О'Рорке, если бы вы купили у нее систему Лайэма, как договаривались, вы владели бы ею по праву и могли бы с тех самых пор извлекать из нее прибыль. Ведь мой брат позаботился о том, чтобы вы ее не получили, именно потому, что вы отказались заплатить миссис О'Рорке.
— Она была уже старуха, — холодно ответил он.
Я изумленно уставился на него.
— Вы хотите сказать, что возраст был достаточной причиной, чтобы ей не заплатить?
Он не ответил.
— Послушайте, — сказал я, — если я угоню у вас машину, неужели меня оправдают на том основании, что вы слишком больны, чтобы водить ее?
— Трепач, — сказал Гилберт. — Ничтожество.
— Лох! — подтвердил Эдди.
— Эдди, — устало сказал Гилберт, — ты умеешь возить коляску и готовить обед. Больше ты ни на что не годишься, так что заткнись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43