— Это вы детям так объясняете?
Тед слегка смутился:
— М-м... да. Всегда одними и теми же словами. Знаете, катишься, как по наезженной колее...
Прозвенел звонок на дневную регистрацию. Тед протянул руку:
— Давайте сюда ваши программы. Я попробую разобраться.
— Да, пожалуйста. Если это не слишком затруднит.
Он только рукой махнул. Я отдал ему «Оклахому» вместе с «Вестсайдской историей» и «Мы с королем» для комплекта.
— Сегодня не обещаю, — сказал Тед. — У меня весь день занятия, а к четырем меня вызывал Дженкинс. — Он поморщился. — Дженкинс! Ну почему мы не можем звать его попросту Ральфом, и дело с концом?
— Вы не спешите с программами, — сказал я. — Это не срочно.
Донне вынесли условный приговор. Сара рассказала мне, что из-за гибели Питера притихла даже мать ребенка, что на суде Донна плакала, и даже полицейские обращались с ней по-отечески. Голос у Сары снова был усталый.
— Как она? — спросил я.
— Очень плохо. По-моему, до нее только сейчас дошло, что Питера в самом деле больше нет.
Голос Сары звучал по-сестрински, по-матерински...
— Она больше не пыталась покончить жизнь самоубийством? — спросил я.
— Нет. Но бедняжка так уязвима! Ее так легко ранить... Она говорит, у нее такое чувство, словно с нее содрали кожу.
— Денег тебе хватит? — спросил я.
— Как это на тебя похоже! — воскликнула Сара. — Ты всегда так невыносимо практичен!
— Но...
— У меня с собой банковская карточка.
Я не желал пережевывать эмоции Донны, а Сару это возмутило. Мы оба это знали. Мы слишком хорошо знали друг друга.
— Не позволяй ей тебя изматывать, — сказал я.
— Со мной все в полном порядке! — резко ответила Сара. — И никто меня не изматывает. Я пробуду здесь еще неделю как минимум, а может быть, и две. До конца следствия и похорон. А может быть, и потом, если я буду нужна Донне. Я звонила шефу, он все понял.
Я мельком подумал, не слишком ли я привыкну к одиночеству, если она проживет в Норидже целый месяц.
— Я хотел бы приехать на похороны, — сказал я.
— Да. Хорошо, я дам тебе знать.
Мне резко и холодно пожелали спокойной ночи — впрочем, мое «спокойной ночи» тоже трудно было назвать особенно нежным. «Если мы и от вежливости откажемся, — подумал я, — все полетит к черту».
Семейный очаг давно уже остыл, и мы были готовы его замуровать.
В субботу я сел в машину со своими «маузерами» и «энфилдом» номер четыре, и отправился в Бисли, на стрельбище в Серрее.
За прошедшие несколько месяцев мои визиты туда сделались значительно реже, отчасти потому, что стрелять зимой из положения лежа — удовольствие маленькое, но прежде всего потому, что моя страстная любовь к спорту несколько поостыла.
Я уже несколько лет был членом британской сборной по стрельбе, но никогда не носил никаких знаков, показывающих это. В баре, после стрельб, я помалкивал, слушая, как другие вслух анализируют свои удачи и промахи, изливая свое возбуждение. Я не любил болтать о своих победах, ни о прошлых, ни о нынешних.
Несколько лет тому назад я рискнул отправиться на Олимпиаду. Олимпийские игры — это состязание одиночек, и для меня там все было непривычным.
Даже винтовки были другие, и дистанции тоже (триста метров). В этом виде спорта правила Швейцария. Но я все же стрелял неплохо и пробился на верх турнирной таблицы, что для британца было просто замечательно. Да, это был мой звездный час; но с тех пор воспоминание о нем успело потускнеть и сделаться расплывчатым.
В британской сборной, которая соревновалась в основном с бывшими странами Содружества (то бишь нашими колониями) и часто побеждала, стреляли из винтовок 7,62 мм на разные дистанции: 300, 500, 600, 900 и тысячу ярдов.
Я всегда наслаждался, тщательно прицеливаясь, определяя скорость ветра и температуру воздуха и в зависимости от этого корректируя прицел. Но теперь подобное искусство становилось бесцельным как с внешней, так и с внутренней точки зрения.
Блестящие элегантные «маузеры», которыми я так дорожил, вот-вот должны были устареть. В наше время, похоже, лишь террористы-снайперы нуждаются в безупречных винтовках, бьющих без промаха, а террористы пользуются оптическими прицелами, которые спортивные стрелки предают анафеме. А современная армия поливает противника свинцом не глядя. Армейское оружие не рассчитано на прицельную стрельбу, и к тому же каждый шаг вперед в эффективности влечет за собой дальнейшую утрату эстетики. Современная стандартная самозаряжающаяся винтовка — это монстр с магазином на двадцать патронов, газовым зарядным механизмом, способный стрелять непрерывно и наполовину сделанный из пластика, для легкости. А на горизонте светила винтовка без ложа, из которой можно стрелять от бедра, уже откровенно не рассчитанная на точность попадания. Винтовка с инфракрасным прицелом для ночной стрельбы. Бездымный порох. Автоматы. Что дальше? Нейтронные снаряды, выстреливаемые из наземных пусковых установок, способные остановить танковую армию? Новый тип аккумулятора, позволяющий создать лучевые винтовки?
Прицельная стрельба уходила в область спорта, так же, как стрельба из лука, как фехтование, как метание дротиков и молота. Обычное оружие одной эпохи в следующей приносит лишь олимпийские медали.
В тот день я стрелял не особенно блестяще, и у меня не было настроения после стрельб сидеть в клубе. Когда я представлял себе, как объятый пламенем Питер вывалился за борт и утонул, очень многое начинало казаться не стоящим внимания. В июле я должен был участвовать в соревнованиях за Королевский Кубок, а в августе — ехать в Канаду, и по дороге домой я размышлял, что, если я не хочу опозориться, мне следует попрактиковаться.
Мне довольно часто приходилось ездить в другие страны, и, поскольку перевозка винтовок через границу — это всегда проблема, я заказал себе для них особый чемодан. Он был фута четыре в длину и внешне ничем не отличался от обыкновенного чемодана большого размера, но внутри был выложен алюминиевыми пластинами и разделен на отделения. В нем было все, что могло понадобиться на соревнованиях — кроме трех винтовок, еще всякие мелочи: блокнот, наушники, подзорная труба, ремень для винтовки, перчатки для стрельбы, машинное масло, шомпол, фланелевые лоскуты, щеточка для чистки, ком шерсти для смазывания дула, теплый свитер, две оливково-зеленые спецовки и кожаная куртка. В отличие от большинства людей я всегда вожу оружие готовым к стрельбе, с тех самых пор, как однажды выбыл из соревнований из-за того, что задержался в дороге и явился на стрельбище впритык, а винтовка у меня была разобрана и руки тряслись от спешки. Вообще-то оставлять на месте затвор не полагается, но я часто так делал. Я строго придерживался правил только в том случае, если моему чемодану предстояло путешествовать в багажном отделении самолета. Тогда его обвязывали, опечатывали и со всех сторон обклеивали ярлыками; и я ни разу не терял его — возможно, именно благодаря тому, что по внешнему виду чемодана невозможно было догадаться, что у него внутри.
Сара поначалу относилась к моему увлечению с большим энтузиазмом и часто ездила со мной в Бисли, но со временем, как и большинство женщин, устала от пальбы. Устала она и от того, что я трачу на это столько времени и денег; Олимпийские игры заставили ее смягчиться, но не намного. Она не раз ядовито замечала, что я всегда выбираю себе работу в южной части Лондона, чтобы удобнее было выбираться на стрельбище. На это я отвечал, что, если бы я был лыжником, глупо было бы селиться в тропиках.
Хотя Сара была по-своему права. Стрельба обходилась недешево, и мне не удалось бы заниматься ею так долго без помощи косвенных спонсоров. А спонсоры ожидали от меня, что я не только поеду на Олимпиаду, но поеду туда в полной боевой готовности. И до некоторых пор я был только рад выполнять эти условия. «Старею», — подумал я. Через три месяца мне должно было исполниться тридцать четыре.
Я не торопился. Дом встретил меня тишиной, в которой больше не чувствовалось скрытого напряжения. Я брякнул свой чемодан на кофейный столик в гостиной, и никто не потребовал, чтобы я сразу отнес его наверх. Расстегнул замок и подумал, как приятно будет разбирать и смазывать винтовку у телевизора, когда никто не смотрит на тебя с молчаливым неодобрением. Потом решил отложить эту работу и для начала найти что-нибудь на ужин и выпить рюмочку виски.
Нашел в холодильнике мороженую пиццу. Налил себе виски.
Тут зазвонил звонок у двери, и я пошел открыть. На пороге стояли двое людей, черноволосых, с оливковой кожей; и у одного из них был пистолет.
В первый момент пистолет не вызвал у меня никаких особых эмоций — до меня не сразу дошло, что это может значить, потому что я весь день видел оружие, которое было мирным. Прошла, наверно, целая секунда, прежде чем я сообразил, что пистолет самым недружелюбным образом направлен мне в живот.
«Вальтер» 0,22 дюйма, машинально отметил я, как будто это имело значение.
Надо сказать, челюсть у меня отвисла. В сравнительно мирном пригороде вооруженные нападения происходят не каждый день.
— Назад! — сказал человек с пистолетом.
— Что вам нужно?
— Вернись в дом!
Он ткнул в мою сторону длинным глушителем, прикрепленным к дулу пистолета. Я привык уважать мощь огнестрельного оружия и потому послушался.
Человек с пистолетом и его дружок вошли в дом и закрыли за собой дверь.
— Руки вверх! — сказал человек с пистолетом. Я снова послушался. Он глянул на отворенную дверь гостиной и мотнул головой.
— Иди туда!
Я медленно пошел к двери. Войдя в гостиную, остановился, обернулся и снова спросил:
— Что вам нужно?
— Погоди! — человек с пистолетом покосился на своего спутника и снова мотнул головой, на этот раз в сторону окон. Тот включил свет и задернул занавески. На улице было еще светло. Сквозь щель в занавесках проникал луч заходящего солнца.
«Интересно, — подумал я, — почему мне не страшно?» Эти люди казались настроенными очень решительно. И все же я продолжал думать, что это какая-то странная ошибка, сейчас я им все объясню, и они уйдут.
Они выглядели моложе меня, хотя наверняка сказать было трудно. Явно южане, может быть, итальянцы. У обоих были длинные прямые носы, узкая челюсть, темно-карие глаза. Такие люди с возрастом толстеют, отпускают усы и делаются крестными отцами.
Последняя мысль пришла ниоткуда и показалась такой же нелепой, как этот пистолет.
— Что вам нужно? — повторил я.
— Три кассеты с программами.
Наверно, я снова открыл и захлопнул рот, словно рыба, вытащенная на берег. Выговор у незнакомца был самый что ни на есть английский, и он никак не вязался с этим лицом.
— Какие-какие кассеты? — переспросил я, изображая крайнее ошеломление.
— Не валяй дурака! Мы знаем, что они у тебя. Твоя жена нам сказала.
«О господи!» — подумал я. На этот раз мое изумление было непритворным.
Незнакомец поводил стволом у меня перед носом.
— Давай их сюда.
Глаза у него были холодные. Он всем своим видом демонстрировал крайнее презрение. Во рту у меня внезапно пересохло.
— Понятия не имею, почему моя жена... с чего она взяла...
— Не тяни! — резко сказал он.
— Но...
— "Оклахома", «Вестсайдская история» и «Мы с королем», твою мать! нетерпеливо сказал он.
— У меня их нет.
— Тогда ты об этом пожалеешь, мужик! — сказал он, и внезапно в нем появилась какая-то новая угроза. До сих пор он просто пугал меня, видимо полагая, что достаточно будет одного вида пистолета. Но теперь я осознал, что передо мной не нормальный разумный человек, с которым можно договориться. И мне стало не по себе. Если это те самые, что были у Питера, то понятно, что он имел в виду, когда называл их «жуткими». Какая-то трудноуловимая, но ощутимая особенность — отсутствие внутренних тормозов, свойственных нормальному человеку, полная вседозволенность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43