Хиггинс кивнул и добавил:
— Искушение убить застрахованную лошадь заставляет нас поднимать плату за страховку. Но главная проблема — это мошенничество. Зачастую оно очевидно, но если мы застраховали лошадь и она сломала ногу, то нам приходится платить, даже когда мы подозреваем, что кто-то просто долбанул ее железным бруском.
— А ваша компания страховала когда-нибудь лошадей, что умерли во время или после хирургической операции? — поинтересовался я.
— В последнее время — нет. Они нечасто умирают во время операции. Не могу ручаться, что раньше такого не было, но, честно говоря, не припоминаю, чтобы нам приходилось платить за это. Однако не берусь ничего утверждать насчет других компаний. Хотите, я наведу справки?
— Если вас не затруднит.
— Ради Броуза я готов.
— Спасибо, Хиггинс, — ответил Броуз.
— Вы бы застраховали лошадь от смерти во время операции? — спросил я.
Хиггинс поджал губы:
— Конечно, если она уже была застрахована.
Я бы взял еще один процент дополнительно и заплатил бы, если б лошадь умерла.
— Как это безнравственно! — воскликнула Аннабель.
Броуз и Хиггинс, высокий и низенький, тощий и толстый — ну ни дать ни взять, шоу-дуэт комиков, — с улыбкой согласились. Хиггинс вскоре попрощался и ушел, а Броуз остался и сразу перешел к делу:
— Продолжим об убийстве. Я уставился на Аннабель.
— Давайте расскажите девушке, она же не кисейная барышня, — грубовато сказал Броуз, правильно истолковав мою нерешительность.
— Это слишком ужасно, — возразил я.
— Я тебя остановлю, если будет слишком много крови, — заметила Аннабель.
— Крови там вообще не было.
Я рассказал о подъемнике, который поднимает лошадей, когда те без сознания. Броуз кивнул. Аннабель слушала. Я объяснил им, что Скотта подвесили над операционным столом, а его руки и ноги болтались в воздухе.
Броуз сузил глаза. Аннабель несколько раз моргнула.
— Вы еще не все рассказали, — настойчиво промолвил Броуз, изучающе глядя на меня.
Я пояснил, что ветеринары после разрезов скрепляют кожу специальными маленькими скобками.
— Конечно, они не похожи на канцелярские скрепки, но принцип один и тот же. Хирургические скрепки примерно восемь десятых дюйма шириной и не такие узкие, как обычные. Когда вы вставляете скобку в кожу и сжимаете, она глубоко входит в ткани, прежде чем согнется. Это трудно объяснить. — Я сделал паузу. — Она сгибается в виде маленького квадратного колечка. Видна только верхняя часть, остальное находится под кожей, соединяя две разрезанные части вместе.
— Понятно, — сказал Броуз, хотя Аннабель не была так уверена.
— По цвету скобки похожи на неполированное серебро, — сказал я.
— При чем здесь все эти скобки? — поинтересовалась Аннабель.
Я вздохнул.
— Такими скобками был зашит рот Скотта. Ее глаза потемнели.
— Ну и дела, — сказал Броуз и задумался. — До или после смерти? — спросил он.
— После. Крови не было. Он кивнул.
— Как его убили?
— Неизвестно. Ничего не обнаружили.
— А лошадей?
— Возможно, как ту кобылу.
— Будьте осторожны, — предупредил Броуз.
— М-м-м…
— Ему же ничего не угрожает, — запротестовала Аннабель, с тревогой глядя на меня.
— Неужели? А все эти факты, которые он раскапывает?
— Тогда прекрати это, — сказала она мне тоном, не терпящим возражений.
Он вопросительно посмотрел на нее, и она слегка покраснела. Все трудные слова снова пришли на ум, как непрошеные гости. «Слишком быстро, слишком рано», — настаивал здравый смысл.
Броуз поднялся во весь рост, взъерошил волосы Аннабель и заявил, что свяжется со мной. Когда он ушел, мы с Аннабель продолжали сидеть и болтать, хотя многое осталось невысказанным.
Она спросила о моем будущем на службе, и мне показалось, что я услышал отголоски инквизиции, придуманной и нежно любимой ее отцом.
— Ты рассказывала обо мне своим родителям? — полюбопытствовал я.
— Да, мимоходом. Я рассказала им о японцах. — Она остановилась. — Итак, после Англии куда?
— Куда направят.
— И дослужишься в конце концов до посла?
— Ничего пока сказать не могу.
— А назначение посла всегда зависит от конкретного человека?
Хотя она себе не противоречила, но мне опять показалось, что этот вопрос задал сам епископ.
— Те мошенники, которые ведают повышениями, — сказал я, — очень компетентные люди.
Ее глаза засмеялись.
— Неплохой ответ.
— В Японии все мужчины носят вещи в ярких сумочках на лямках, а не в карманах и портфелях, — сказал я.
— К чему ты это сказал?
— Просто так. Я думал, тебе это интересно, — ответил я.
— Да, это озаряет мою жизнь.
— В Японии, — сказал я, — туалет — это зачастую только дыра в полу.
— Захватывающе. Продолжай.
— В Японии у всех коренных жителей прямые черные волосы. Все женские имена заканчиваются на «ко». Юрико, Мицуко, Йоко.
— А тебе доводилось спать на полу и есть сырую рыбу?
— Обычное дело, — подтвердил я. — Но я никогда не ел футу.
— И что же это такое?
— Эта рыба — главная причина смертельных пищевых отравлений в Японии. Рестораны, где ее подают, готовят фугу со всеми мыслимыми предосторожностями, но люди продолжают умирать… — Мой голос затих сам по себе. Я сидел как каменный.
— Что стряслось? — спросила Аннабель. — О чем ты задумался?
— Фугу, — сказал я, стараясь ослабить спазм в горле, — одна из самых смертельно ядовитых рыб. Она убивает почти мгновенно, потому что парализует нейромускульную систему и человек не может дышать. Ее чаще называют рыба-собака. Кто-то мне говорил, что для летального исхода хватит даже крошечной порции и что ее практически невозможно обнаружить в организме после смерти.
Она смотрела на меня, открыв рот.
— Проблема только в том, что невозможно так просто выйти и купить рыбу-собаку в Челтенхеме, — заключил я.
ГЛАВА 11
Вечер с Аннабель, полный смеха, несмотря на ужасную сцену, которую я нарисовал в ее воображении, закончился подобно предыдущему не крушением, а поцелуем.
Короткий поцелуй в губы. После этого она отступила на шаг и с сомнением посмотрела на меня. Я все еще чувствовал мягкое прикосновение ее розовых плотно сжатых губ.
— Как насчет пятницы? — поинтересовался я.
— Тебе может надоесть водить машину.
— Ну, ведь не сто же миль, а всего две.
Если бы она не хотела, чтобы я жил в двух милях от нее, она бы этого не устроила. Несмотря на некоторое легкомыслие, я немного побаивался приближения урагана чувств. Интересно, а как она?
Аннабель кивнула:
— Хорошо, в пятницу. В то же время, на том же месте.
Совсем не желая уходить, я поехал назад в Тет-форд и забылся в несчастливых, неприятных сновидениях. Когда я проснулся, мне показалось, что я что-то помню, но призрачные картинки быстро улетучились. Мне никогда не удавалось вспомнить свои сны. Я всегда удивлялся, что кто-то может проснуться и рассказать их слово в слово. Я принял ванну, оделся и позавтракал с Викки и Грэгом.
— У вас усталый вид, — сказала Викки, словно извиняясь. — Если бы на нас в Майами тогда не напали, вы бы в это дело не ввязались.
«И не поехал бы в Стрэтфорд на скачки, и никогда бы не встретил Аннабель», — мысленно прибавил я.
— Я ни о чем не жалею. Вам же лучше сейчас здесь, в этом доме?
— Скука смертная, — радостно ответила она. — И свадьба будет еще неизвестно когда. Я хочу быстрее вернуться домой.
Я слонялся по дому, нетерпеливо дожидаясь почтальона, но он принес лишь одно ответное письмо, да и то не из «Паркуэй кемикалз». Наконец через два дня пришел конверт с полным набором счетов на препараты, о которых мне никогда не доводилось слышать. Я взял счета и позвонил Кену по его мобильному телефону.
Он ответил не сразу. Было слышно, как он зевает.
— Я вымотан, как загнанная лошадь, — сказал он. — Полночи проторчал в конюшне, сражаясь с коликами одного скакового жеребца.
— Я думал, что ваша фирма закрылась.
— Так оно и есть, но я продолжаю быть ветеринаром, а лошади продолжают болеть, и, если ко мне единственному дозвонились в три часа ночи, я вынужден ехать.
— Оперировать не пришлось?
— Да нет. Мне удалось накачать его обезболивающим, а потом я находился с ним, покуда колики не прошли. И все это время он не покидал конюшни.
— А кто его тренер?
— Ты его все равно не знаешь. Даю тебе честное слово, это были обыкновенные колики, без всяких осложнений.
— Ну и отлично, — сказал я ему и добавил, что из фармацевтической фирмы пришел ответ, но, к сожалению, к нему необходимы некоторые пояснения.
Кен попросил передать Викки, что через полчаса он доберется до Тетфорда и чтобы она приготовила поесть.
Когда он приехал, я второй раз позавтракал за компанию с ним. Викки, стоя на кухне, как автомат, не останавливаясь, делала тосты.
— У вас обоих просто зверский аппетит, — проворчала она. — И странно, что при этом вы совсем не толстеете.
— Ты просто ангел, — парировал Кен. Викки фыркнула, но это ей явно понравилось.
Позавтракав, Кен вытащил счета из конверта и просмотрел их.
— Они прислали отчет за целый год, — заметил он. — Погляди… натрий, калий, кальций, хлор… ведь это же составные части раствора Рингера.
— А что это такое?
— Многоцелевой физиологический раствор. Основа всех препаратов для внутривенных вливаний.
— Понятно.
— Для операции я использую готовые стерильные упаковки раствора, но мы и сами делаем раствор для внутривенного вливания, к примеру, в конюшне, так как это куда дешевле. Скотт в аптеке взвешивает… — тут он вздохнул, — взвешивал все ингредиенты, представляющие собой белый кристаллический порошок, и держал их наготове в пластиковых пакетах. Когда нам нужен раствор, мы добавляем дистилированную воду.
Он продолжал просматривать счета и медленно мрачнел.
— Мы определенно использовали много калия, — обронил он.
— В растворах? Он кивнул.
— Дозу калия обычно увеличивают в случае диуреи, когда происходит обезвоживание организма и вымывание калия. Его также при помощи шприца можно впрыснуть в готовые фабричные упаковки лекарства.
Он застыл, уставившись в пространство, как громом пораженный. Наверное, когда я вспомнил о фугу, я выглядел так же.
Я ждал. Он судорожно сглотнул и начал медленно краснеть, хотя обычно бледнел.
— Я должен был заметить, — сказал он.
— Заметить что?
— Хлористый калий. О Господи! — Он бессмысленно смотрел на кухонную печь, затем перевел взгляд на меня. В его глазах застыл ужас. — Я должен был заметить. Четыре раза! Какой позор! Я не мог сказать, был ли его стыд обоснован, потому что не знал, в чем дело. Зато я прекрасно знал, что в обыкновении Кена обвинять себя во всех ошибках и подолгу переживать из-за каждого пустяка.
— Я всегда советовал тебе правильно оценивать происходящее и не винить себя во всех бедах. Я постоянно твердил тебе что-нибудь в этом духе, — сказал я.
— Да, конечно. Сейчас самое время. Я уверен, что четыре лошади умерли на операционном столе от избытка калия. Это называется гиперкалимия, и я должен был заметить вовремя.
— Но ты же не предполагал, что пропорции раствора будут нарушены.
Он нахмурился.
— Все равно. Образцы сыворотки крови последней из умерших лошадей были в лаборатории, когда она сгорела. Теперь уже ничего не докажешь, но чем больше я думаю… — Он запнулся.
— Продолжай, — сказал я.
— Помнишь, я тебе говорил, что колебания электрокардиограммы были какие-то странные? Амплитуда Р-колебаний предсердий падала. Сердце медленно останавливалось.
— Разве Скотт не обязан был докладывать тебе?
— Капитан сам отвечает за корабль. Я всегда смотрел на экран, даже когда он снимал кардиограмму. Мне просто в голову не приходило, что сердце замедлялось из-за избытка калия. Я же им его не вводил.
— Конечно, — сказал я. — А кто приносил упаковки с раствором и менял их, когда они заканчивались во время всех четырех операций? — Он знал, что ответ мне известен почти наверняка, но я все равно спросил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47