— Скотт, — запнувшись, ответил он.
— Всегда?
Он порылся в памяти.
— Один раз ассистентом был Оливер. Он помогал привязывать лошадь и занял место Скотта. Не может быть, что Скотт убивал их.
— М-м-м… — промычал я. — А сколько нужно калия?
— Дай подумать. Допустим, нужно довести концентрацию сыворотки от восьми до десяти миллиграмм-эквивалентов на литр.
— Кен!
— Ну… тогда, концентрация калия в сыворотке обычно четыре миллиграмм-эквивалента на литр или около того, поэтому ее нужно повысить вдвое или даже больше. Чтобы поднять с четырех до шести для лошади весом в тысячу фунтов, нам нужно… нужно… Посмотрим… — Он достал из кармана калькулятор и произвел какие-то вычисления. — Двадцать три целых шестьдесят восемь сотых грамма калия в порошке. Растворите его в воде и добавьте в раствор. Когда упаковка закончится, повторите весь процесс опять, и концентрация возрастет до восьми. С третьей подобной упаковкой вы добиваетесь своего. Операцию можно так обставить, что создастся впечатление, будто коллапс наступил из-за длительного наркоза.
Он импульсивно вскочил и забегал вокруг стола.
— Я должен был понять! Должен! — повторял он. — Если бы мы использовали наш собственный раствор, я бы его проверил, но препарат был прямо от поставщиков, а они никогда не допускают таких грубых ошибок.
Я подумал о заводских упаковках раствора, литровых и пятилитровых, сваленных кучами по коробкам в больничной кладовой. Оперируя кобылу, Кен использовал как минимум четыре пятилитровых упаковки — лошадям с болевым шоком и осложненными коликами требовались дополнительные дозы раствора, чтобы побороть обезвоживание и восстановить объем крови. Я наблюдал, как Скотт постоянно заменял пустые упаковки полными.
— А кобыле ты тоже ввел много раствора сверх нормы, но она выжила. Значит, лекарство было приготовлено правильно, — сказал я. — Сколько упаковок ты обычно можешь израсходовать?
Он поджал губы и, продолжая ходить вокруг стола, с трудом выдавил из себя еще один ответ. Скорей всего простых ответов в ветеринарии не бывает.
— При обычной операции на здоровой скаковой лошади, например, при вывихе берцовой кости, назначается примерно от трех до пяти миллилитров на каждый фунт веса лошади в час, то есть примерно четыре литра в час. Кобыла же получила все пятнадцать.
— Значит, ты используешь пятилитровые упаковки для неотложных операций при коликах и литровые для берцовых костей?
— В общем, да. — Он задумался. — Но заметь, лошадь можно убить, дав ей и слишком мало раствора, и слишком много. Сорок литров в час даже готового заводского раствора — и летальный исход обеспечен.
Возможности смерти казались безграничными.
— Ну что ж, — сказал я. — Ты полагаешь, что в растворе было слишком много калия. Но как он туда попал? И как он попал именно этим четырем лошадям?
Он был озадачен.
— Это не Скотт. Я не верю.
— В тот вечер, когда оперировали кобылу, Скотт пришел в больницу раньше тебя. Я видел, как он брал упаковки с раствором из кладовой, и сам помогал ему перенести их в аптеку. Он свалил их на полку, и для того, чтобы отнести их в операционную, достаточно было открыть стеклянную дверь.
— Да.
— Он брал пакеты в каком-то определенном порядке?
— Да. Так, как они и поступали. Сначала те, что ближе или верхние.
— Значит, если ты хочешь добавить калий, это можно было сделать прямо в кладовой, если знать, какие пакеты уйдут следующими.
Кен с облегчением вздохнул.
— Тогда это мог быть кто угодно. Но не Скотт! Поразмыслив, я понял, что любой, кто мог зайти в кладовую и выйти из нее, не вызывая подозрений, имел возможность добавить калий. Это и все партнеры, Скотт, Белинда, медсестра, которая уволилась, а также секретарши и уборщицы. В кладовой не нужны были хирургические робы и чехлы для обуви. Чистый раствор в прочных пакетах сам по себе стерилен, и этого вполне достаточно.
— Мне кажется, мы должны поговорить с детективом Рэмзи, — сказал я.
Кен скривился, но не возражал, пока я набирал номер и договаривался о встрече с полицейским в то же утро в больничном офисе. Рэмзи был похож не на полицейского, а скорее на фермера. Он терпеливо выслушал нашу теорию о смерти лошадей и о роли Скотта в этих событиях. Он пошел вместе с нами в кладовую посмотреть, как хранятся упаковки с раствором. Те, что ближе, всегда использовались раньше. Он прочел информацию, напечатанную на пластике: содержимое и производитель.
Он последовал за нами в маленькую аптечку, где упаковки складывались на полке, вошел в операционную, чтобы пронаблюдать, как их можно взять по мере необходимости, лишь приоткрыв стеклянную дверь.
Но никто даже не предположил, что Скотт случайно узнал, кто фальсифицировал препарат. Это и не нужно было произносить вслух.
Вернувшись в офис, Рэмзи задумчиво сказал:
— Лошади умерли уже давно. Последняя партия анализов сгорела еще до исследования. Пустые упаковки из-под раствора были выброшены. Вашу теорию никак не докажешь. — Он внимательно посмотрел на каждого из нас по очереди. — Что еще вы знаете, о чем вы сами не знаете?
— Загадка сфинкса, — сказал я.
— Простите?
— Звучит как загадка.
— Загадка в головоломке, спрятанной в лабиринте, — вдруг сказал он. — Полиции часто приходится так работать. — Он взял конверт со счетами. — Неплохая идея. Передайте мне остальные ответы, когда они придут.
Мы пообещали и спросили, знает ли он уже, кто убил Скотта и кто устроил поджог.
— Мы сейчас работаем с версиями, — ответил он.
Я поехал к Нэгреббу.
Кен отказался ехать со мной, но мне из чистого любопытства, и только, хотелось увидеть человека, который почти наверняка жестоко убил двух лошадей, одну — с воспалением копыта, другую — с разрывом сухожилия. И его, и Винна Лиза не заботило, что их лошади умирали в агонии. Я видел, как мучилась кобыла Винна Лиза, и не мог поверить, что лошади могут так страдать. Мне было больно и горько, когда она умерла. Я не мог доказать, что ее владелец скормил ей цыганскую иглу. Я не мог доказать, что он вколол инсулин лошади Иглвуда. Я верил, что это он, верил с таким сильным отвращением, что мне не хотелось опять оказаться рядом с ним.
Кажется, Нэгребб испытывал ко мне те же чувства.
Я представлял себе, что он огромный, как бык, и грубоватый, как Винн Лиз. Поэтому его внешность меня удивила. Он был на выгуле у себя за домом, когда, следуя неохотным инструкциям Кена, я обнаружил скрытые в лесу столбы ворот и между ними — подъездную дорожку, которая огибала дом и исчезала из виду.
Выгул был огорожен, как в конкуре, шпалами, некогда белыми, вполне в духе такого жестокого и самолюбивого человека. На порядком вытоптанной траве стояли мужчина и рыжеволосая женщина, криками побуждая другого мужчину, который, сидя верхом на темной мускулистой лошади, пытался преодолеть барьер. Я видел такие барьеры в лошадиных шоу — яркая красно-белая имитация длинной кирпичной стены. Лошадь упорно не желала прыгать, обегая препятствие сбоку, за что и получила пару жестоких ударов кнутом.
В этот момент все трое заметили меня, но вместо приветствия я заметил лишь злобные взгляды. По всем признакам, отсутствие вежливости было для них таким же естественным, как привычка ходить.
Мужчина, сидевший верхом на лошади, и женщина были молоды. Мужчина постарше был очень непропорционально сложен, и это сразу бросалось в глаза — слишком короткие ноги и слишком массивный торс. Он направился к забору широкими шагами, лысый, с колючим взглядом, сварливый, — не человек, а ротвейлер. Я вышел из машины и подошел поближе к забору, чтобы представиться.
— Мистер Нэгребб? — осведомился я.
— Что вам нужно? — спросил он, остановившись в двух шагах от забора и повышая голос.
— Я всего на пару слов.
— Кто вы? Мне некогда.
— Я пишу статью о случаях лошадиных смертей. Я думал, что вы можете мне помочь.
— Вы напрасно думали.
— Но вы же такой опытный.
— Свой опыт я держу при себе. Проваливайте.
— Я слышал, что вы можете рассказать о внезапном остром воспалении копыта, — сказал я.
Его реакция была по-своему достаточно убедительной. Он вдруг замер как вкопанный, мышцы вокруг глаз непроизвольно задергались. Я знал, что это признаки тревоги. Мне приходилось наблюдать подобное, когда я задавал в дипломатических кругах с виду безобидные вопросы о тайной недозволенной сексуальной жизни.
— О чем вы говорите? — требовательно спросил он.
— Об избытке углеводов. Он ничего не ответил.
Должно быть, его беспокойство каким-то образом передалось двум остальным — молодая женщина подбежала к нам, а мужчина подъехал на лошади. Она — гарпия со свирепым взглядом, он — такой же темный и мускулистый, как и его лошадь.
— Что случилось, папа? — спросил он.
— Человек интересуется острым воспалением копыта.
— В самом деле? — Его голос походил на отцовский — такой же угрожающий, с явным глостерширским акцентом. Он тоже понимал, о чем идет речь. Насчет девушки я не был так уверен.
Я сказал:
— Мне нужен репортаж из первых рук. Не для ветеринаров, а для широкой публики. Только лишь ваше описание, что вы чувствовали, когда увидели, что ваша лошадь смертельно искалечена.
— Чушь, — сказал сын.
— Это случилось в прошлом году в сентябре? Лошадь была застрахована? — спросил я.
— Пошел ты… — сказал сын, направив лошадь прямо к забору и угрожающе подняв свой внушительный кнут.
Я подумал, что самое время последовать его совету, тем более что Нэгребба, ради которого затевалась вся эта экскурсия, я увидел и оценил, завершая таким образом свою картинную галерею стариков. К тому же я целиком и полностью разделял мнение Кена о его сыне. «Если эта девушка — дочь, то она является продуктом воспитания все той же семьи, ее частью, но уж никак не главой», — подумал я.
— Кто вас прислал? — спросил Нэгребб.
— Молва, — ответил я. — Восторженный вздор.
— Как вас зовут?
— Блэйк Пастер, — я назвал первое имя, которое пришло мне в голову. Это был мой коллега, первый секретарь посольства в Токио. Я подумал, что Нэгребб вряд ли будет проверять списки министерства иностранных дел. — Независимый журналист. Жаль, что вы не можете мне помочь.
— Дерьмо, — сказал Нэгребб.
Я уже начал свой картинный отход, и на том бы все и закончилось, если бы в этот момент из-за дома не появилась еще одна машина и не остановилась возле моей.
Водитель вылез. К моему смятению, им оказался Оливер Квинси.
— Привет, — удивленно протянул он. — Какого черта ты здесь делаешь? — Его недовольство было очевидным.
— Ищу информацию для статьи о лошадиных смертях.
— Ты его знаешь? — спросил Нэгребб.
— Конечно. Друг Кена Макклюэра. Вечно в клинике сует во все свой нос.
Ситуация обострилась еще больше.
— Я пишу статью о больнице, — сказал я.
— Для кого? — подозрительно спросил Оливер.
— Для того, кто купит. А ее купят.
— Кен в курсе? — воскликнул Оливер.
— Для него это будет приятным сюрпризом. А сам-то ты что здесь делаешь?
— Не твое собачье дело, — отрубил Нэгребб, а Оливер ответил одновременно с ним:
— Что и обычно. Растяжение сухожилий.
Я пытался проникнуть в сознание Оливера, но мне не удалось. Наверно, в его мыслях я был врагом вместе с Кеном и Люси Амхерст, верными сторонниками «Кэри Хьюэтт и партнеры» и противниками всяких перемен. Он с ненавистью наблюдал за мной.
— Ты все еще работаешь в фирме? — спросил я.
— Фирма может закрыться, но лошадям все Равно нужна помощь, — бросил он.
— Кен говорит так же.
Сын Нэгребба, который, казалось, совсем меня не слушал, но внимательно за мной наблюдал, вдруг соскользнул с лошади, вручил поводья своему отцу, наклонился, пролез под забором и подошел к нам. Угроза, исходившая от него, казалась вблизи почти осязаемой. Я подумал, что он в два раза крупнее своего отца.
— Приятель, у тебя появились проблемы, — обратился он ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47