Ничуть он не походил на моего раба и ласкателя, как отрекомендовала его Лидия. А уж на архитектора и вовсе не был похож. Он вообще не был похож ни на одного современного человека; все современные люди казались мне подавленными или безликими. У этого же было высокое мнение о себе и еще что-то, какое-то собственное достоинство, что сквозило в каждом движении, в каждом жесте. Только проговорив с ним полчаса, я понял, что ему не чуждо ни хорошее воспитание, ни та естественная почтительность, с которой человек должен вести себя со своим шефом. Но он действительно оказался болтуном, слова так и лились из него с непринужденной легкостью, так что я вскоре даже стал завидовать ему.
Мы сели в холле у низкого столика. Я тут же предложил:
– Хочешь выпить?
– А Лидия дома?
– Нет, но скоро вернется.
– Вот и хорошо, когда вернется, тогда и угостит. Мне неудобно, чтобы ты меня обслуживал.
Я не стал настаивать. Он сидел на диване, а сидеть на мягком диване совсем не просто. Но поза его была совершенно естественной и все же почтительной, будто он находился на международной конференции вместе с высоким начальством.
– Ты какими языками владеешь? – внезапно спросил я.
– Свободно говорю по-английски, по-французски, по-итальянски.
Я нарочно начал с этого нелепого вопроса. И он, кажется, понял, почему.
– Апо-немецки?
– Понимаю, но говорить избегаю. Этот язык тяжеловат для моего речевого аппарата.
Рот у него действительно был изящный, почти женский.
– А где ты учил языки?
– Дома, в детстве. Я из старинной зажиточной семьи. Мой дед был министром, отец деканом юридического факультета при бывшем режиме… Все они говорили на двух – трех языках…
– Вот это да! – воскликнул я с притворной наивностью. – Как же ты добрался до своего высокого поста?
– Благодаря тебе, – спокойно ответил он.
– Я настолько силен?
– Силен – не то слово. С тобой просто стараются не спорить. Предпочитают выполнять твои желания, хотя это и не всем нравится.
– Ты хочешь сказать, что я скандалист?
– Зачем скандалист, тебе это не нужно… Не может быть скандалистом человек, который уважает себя. Ты просто сгибаешь их своей железной логикой, причем делаешь это несколько особым образом. Ты вообще не слушаешь, что тебе говорят, кто бы перед тобой ни был, вплоть до министра, просто разматываешь свой клубок, пока они совсем не ошалеют.
Мне нравилась его манера выражаться.
– И давно ты мой заместитель?
– Лет десять… В сущности, я не являюсь твоим первым заместителем. Тебе не нужны заместители… Но скажи мне, старикан, ты в самом деле ничего не помнишь?
– Ничего, – ответил я. – Ничегошеньки. Он призадумался.
– В самом деле нехорошо. Но не так уж и плохо. Я бы отдал царство за то, чтобы забыть все глупости, которые наговорил за свою жизнь… В пьяном состоянии, конечно. Что еще остается человеку в жизни, кроме как говорить глупости. Такое проклятье наложил на него бог, когда выгнал из рая…
– И по каким вопросам я с тобой советовался?
– Да, пожалуй, по всем… В первую очередь тебе нужен мой вкус. Я не стал бы этого говорить, но сейчас у меня просто нет другого выхода. Ты должен знать истину. Точнее, все истины.
– Означает ли это, что у меня нет собственного вкуса?
– Нет, конечно, ни в коем случае. У тебя есть вкус. И он, наверное, лучше, чем у меня. Но он у тебя собственный, индивидуальный. Ты творец, ты должен доверять своему вкусу, иначе ты не мог бы создать ничего своего. Иначе ты, как я, растворился бы в чужих вкусах и мнениях. И потерял бы свое лицо… До сих пор все ясно?
Тогда мне вовсе не было ясно. Что такое вкус? И чем он отличается от таланта или знания?
– Ничего, давай дальше.
Он озадаченно смотрел на меня.
– Старикан, тебе, кажется, вовсе не ясно. Слушай, существует такая профессия – дегустатор. Это человек, пробующий на вкус продукты – разные продукты. Не помнишь?
– Да, это слово мне известно.
– Я приведу тебе пример. Есть дегустаторы по винам. Но хороший дегустатор совсем не значит хороший выпивоха. Дегустаторы не пьют, не курят, едят только простые блюда… Они должны беречь чувство вкуса, чтобы не испортить его. Иметь вкус – это, может быть, значит не иметь собственного вкуса. Иначе ты одобрял бы только то, что нравится тебе. А люди на свете разные, как есть разные сословия, классы, общества…
Кажется, я начал что-то понимать. Наверное, вкус – это особый вид восприятия; если так, должны существовать люди, одаренные способностью различать разные вкусы и вкусовые качества, – почему бы и нет.
– А чем занят твой вкус? – шутливо спросил я. – Ты пробуешь вместо меня вина и сигареты?
– Я пробую вместо тебя все блюда, которыми тебя угощают. Все проекты, то есть… Зачем тебе портить свой вкус, когда можно портить мой, – и он засмеялся.
– А что, с этой способностью рождаются? Или она с неба падает?
– С неба ничего не падает! И за жизнь одного поколения эту черту не воспитаешь. Я унаследовал ее от своих дедов и прадедов. Они не жили во дворцах, но достаточно побродили по свету и повидали… Так что даже пролетариат не может обойтись без дегустаторов, иначе никто не станет покупать его товары… Теперь ты понял?
– Да, вполне, – кивнул я. – И, кроме того, понял, что был хорошим руководителем… Раз попал на такого квалифицированного дегустатора…
– В этом можешь не сомневаться! – шутливо отозвался Христофор. – Я недавно был в Риме и купил только два предмета личного пользования: пару обуви и галстук. Обувь я купил сразу же, потому что брал для себя, а я свой вкус хорошо знаю… Но галстуков перебрал чуть не две сотни, пока не нашел, что требовалось. И не бог весть как дорого дал: тридцать долларов. Но как посмотришь, скажешь, что он стоит сотню. Потому что я покупал его для тебя, старикан, а у тебя ужасно придирчивый вкус. У тебя нет ни одной случайной вещи.
– Ага, теперь все ясно! Вот чем ты держишься!
– А чем же еще?
– И как я с тобой расплачиваюсь?
– Ты прикрываешь меня своей спиной. Старикан, должен тебе сказать, что и вкус не дается раз и навсегда.
Его нужно развивать, совершенствовать, поддерживать в форме. Я привез два с лишним десятка альбомов, потому так и задержался в Риме. Купил все, что нам нужно, за счет управления, разумеется… Вкус – штука дорогая, его невозможно поддерживать из личных средств.
– А если нам укажут на дверь? И тебе, и мне? Вряд ли в управлении станут держать инвалида. Хоть я и пострадал на своем посту…
Шутливое выражение мгновенно соскочило с его лица.
– Давай не будем говорить об этом сегодня. Но ты поправишься, старикан. Когда я был в Риме, то поспрашивал… Наука в наши дни располагает очень сильными средствами…
– Ты про электрошок?
– Откуда ты знаешь?
– Должен знать. Памяти у меня нет, но голова на плечах осталась.
– Да-да, вижу… Но не будем сегодня говорить об этом.
– А о чем?
– Да о чем хочешь. Я к твоим услугам.
– Хорошо, Форчик, раз ты так любезен… Я задам тебе весьма деликатный вопрос. Если не хочешь – не отвечай, но я рассчитываю на тебя.
Его пухлое лицо сразу вытянулось. Серьезное лицо, интеллигентное, я бы даже сказал, озабоченное. Налет самодовольства исчез без следа.
– Хорошо, я тебя слушаю.
– Тогда скажи мне, какими были наши отношения с Лидией до несчастного случая?
Лицо его совсем померкло.
– Старикан, это непорядочно. Расспрашивать о собственной жене!
– Знаю, что непорядочно, но у меня нет другого выхода. Я должен как-то восстановить свою жизнь. Разве это нормально – жизнь, разрубленная пополам?
– Да-да, понимаю. Но что я могу сказать? Что можно сказать о браке, который насчитывает два десятка лет?
– И все-таки?
– Нормальный брак. Давно вошедший в колею.
– Но между нами что-то произошло!
– Почему ты так думаешь?
– Я ничего не думаю. Но мне так кажется… Она все время как будто испугана. В каком-то тревожном ожидании. Словно мы обвиты коконом некой тайны…
Он молчал. Он даже опустил голову, чтобы я не мог видеть его лица. Когда он наконец выпрямился, в его взгляде была решительность.
– Слушай, я обязан тебе сказать…Даже рискуя быть некорректным… Потому что если я не отвечу, эти мысли будут гноиться в тебе, как корень больного зуба. Начнется абсцесс, отравление всего организма… Все-таки я – самый близкий тебе человек в этом городе. Кроме твоей жены, разумеется. Нет, старикан, я не шучу. Жена, то есть супруга, какой бы она ни была, – обязательно часть твоей души. А Лидию никоим образом не назовешь непорядочной. Она не из тех женщин, которые бездумно пожирают своих мужей. Как питон глотает домашнего попугая, а потом смотрит на тебя невинными глазами, будто ничего и не было… Может быть, все идет от ее чрезмерной впечатлительности… Но она человек, слава богу, человек, человек…
Его тон слегка испугал меня. Что это с ним? Почему он повторяет одни и те же слова, как испорченный проигрыватель? Он умолк. Я тоже молчал, зная, что нужно ждать, пока он сам не заговорит. Иначе все может рухнуть.
– И вот что произошло, – продолжал он с чуть слышным вздохом. – Год назад вы оба дали друг другу слово не пить. Ни капли больше. На первый взгляд, ничего особенного, но это не так. Она не умеет пить. Быстро напивается, устраивает безобразия… Вообще в мире нет ничего отвратительнее пьяной женщины. Отвратительнее и страшнее. Как будто в душе ее рождаются некие бесы, о существовании которых она сама не подозревает. Лидии действительно нельзя пить. Ни капли…
– А мне?
– Ты – другое дело. Ты никогда не станешь алкоголиком. Ты сильный духом, тебя ничто не сломит…
– Тогда почему я отказался? Ради нее или ради себя?
– Ради нее, конечно! Ты не заботишься о своей репутации. И чувствуешь себя так, как и должна чувствовать себя свободная личность. Или, по крайней мере, независимая…Ты даже своим постом не дорожишь, ты был готов оставить его в любой момент. Знаешь, иногда мне казалось, что ты только из-за меня еще сидишь в этом кресле, которое высасывает и силы, и время… Когда у человека золотые руки, ему никто не страшен, никто! У тебя есть душевная свобода, которая позволяет не считаться с мнением окружающих… Ну, пусть выпьешь лишнего, поскандалишь, что из этого?
Я смутно ощущал, что Христофор пытается увести разговор в сторону.
– И что стало с нашим обещанием? – перебил его я.
– Вы были ему верны почти целый год. Пока я не уехал в Тунис. А сейчас, когда вернулся, в управлении мне сказали, что Лидия опять пьет… Ты-то знаешь о вашем обещании друг другу? Или не знаешь?
– Нет, конечно.
– Вот тебе и разгадка… Она боится, как бы ты не узнал. Наверное, не хочет опять попасть за неумолимые железные решетки… Но она боится не только тебя, она боится и за тебя. Лидия не хочет тебя потерять. Здравого смысла у женщин действительно немного, но зато у них куда более здравые инстинкты. Может быть, в душе она уже давно примирилась с тем, что идет по пути саморазрушения. Но она никогда не примирится с тем, что может тебя потерять, никогда, никогда…
Он наконец умолк. Я почувствовал огромное облегчение. И необъяснимый страх, который тут же стал разрастаться, обволакивая рассудок.
– Я и не предполагал, что все так серьезно, – пробормотал я.
– Очень серьезно. Не хочу пугать тебя попусту. Или попусту успокаивать. У тебя есть и власть, и сила заставить ее снова покориться тебе. Только не торопись. Ни в коем случае.
– Почему?
– Как – почему? Да очень просто… Она тут же поймет, что это я тебе рассказал. Потому что, кроме вас двоих, я один знаю, что произошло… Она расценит это как посягательство, как насилие… Ни одна женщина не мирится с насилием, как бы отчаянно и безвыходно ни было ее положение. В этом отношении женщины – как кошки, или собаки, или слоны… Злопамятны, как слоны… И начинают делать все наоборот, наперекор всему, и попадают в первую же ловушку. Насколько я понял, сейчас она пьет мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Мы сели в холле у низкого столика. Я тут же предложил:
– Хочешь выпить?
– А Лидия дома?
– Нет, но скоро вернется.
– Вот и хорошо, когда вернется, тогда и угостит. Мне неудобно, чтобы ты меня обслуживал.
Я не стал настаивать. Он сидел на диване, а сидеть на мягком диване совсем не просто. Но поза его была совершенно естественной и все же почтительной, будто он находился на международной конференции вместе с высоким начальством.
– Ты какими языками владеешь? – внезапно спросил я.
– Свободно говорю по-английски, по-французски, по-итальянски.
Я нарочно начал с этого нелепого вопроса. И он, кажется, понял, почему.
– Апо-немецки?
– Понимаю, но говорить избегаю. Этот язык тяжеловат для моего речевого аппарата.
Рот у него действительно был изящный, почти женский.
– А где ты учил языки?
– Дома, в детстве. Я из старинной зажиточной семьи. Мой дед был министром, отец деканом юридического факультета при бывшем режиме… Все они говорили на двух – трех языках…
– Вот это да! – воскликнул я с притворной наивностью. – Как же ты добрался до своего высокого поста?
– Благодаря тебе, – спокойно ответил он.
– Я настолько силен?
– Силен – не то слово. С тобой просто стараются не спорить. Предпочитают выполнять твои желания, хотя это и не всем нравится.
– Ты хочешь сказать, что я скандалист?
– Зачем скандалист, тебе это не нужно… Не может быть скандалистом человек, который уважает себя. Ты просто сгибаешь их своей железной логикой, причем делаешь это несколько особым образом. Ты вообще не слушаешь, что тебе говорят, кто бы перед тобой ни был, вплоть до министра, просто разматываешь свой клубок, пока они совсем не ошалеют.
Мне нравилась его манера выражаться.
– И давно ты мой заместитель?
– Лет десять… В сущности, я не являюсь твоим первым заместителем. Тебе не нужны заместители… Но скажи мне, старикан, ты в самом деле ничего не помнишь?
– Ничего, – ответил я. – Ничегошеньки. Он призадумался.
– В самом деле нехорошо. Но не так уж и плохо. Я бы отдал царство за то, чтобы забыть все глупости, которые наговорил за свою жизнь… В пьяном состоянии, конечно. Что еще остается человеку в жизни, кроме как говорить глупости. Такое проклятье наложил на него бог, когда выгнал из рая…
– И по каким вопросам я с тобой советовался?
– Да, пожалуй, по всем… В первую очередь тебе нужен мой вкус. Я не стал бы этого говорить, но сейчас у меня просто нет другого выхода. Ты должен знать истину. Точнее, все истины.
– Означает ли это, что у меня нет собственного вкуса?
– Нет, конечно, ни в коем случае. У тебя есть вкус. И он, наверное, лучше, чем у меня. Но он у тебя собственный, индивидуальный. Ты творец, ты должен доверять своему вкусу, иначе ты не мог бы создать ничего своего. Иначе ты, как я, растворился бы в чужих вкусах и мнениях. И потерял бы свое лицо… До сих пор все ясно?
Тогда мне вовсе не было ясно. Что такое вкус? И чем он отличается от таланта или знания?
– Ничего, давай дальше.
Он озадаченно смотрел на меня.
– Старикан, тебе, кажется, вовсе не ясно. Слушай, существует такая профессия – дегустатор. Это человек, пробующий на вкус продукты – разные продукты. Не помнишь?
– Да, это слово мне известно.
– Я приведу тебе пример. Есть дегустаторы по винам. Но хороший дегустатор совсем не значит хороший выпивоха. Дегустаторы не пьют, не курят, едят только простые блюда… Они должны беречь чувство вкуса, чтобы не испортить его. Иметь вкус – это, может быть, значит не иметь собственного вкуса. Иначе ты одобрял бы только то, что нравится тебе. А люди на свете разные, как есть разные сословия, классы, общества…
Кажется, я начал что-то понимать. Наверное, вкус – это особый вид восприятия; если так, должны существовать люди, одаренные способностью различать разные вкусы и вкусовые качества, – почему бы и нет.
– А чем занят твой вкус? – шутливо спросил я. – Ты пробуешь вместо меня вина и сигареты?
– Я пробую вместо тебя все блюда, которыми тебя угощают. Все проекты, то есть… Зачем тебе портить свой вкус, когда можно портить мой, – и он засмеялся.
– А что, с этой способностью рождаются? Или она с неба падает?
– С неба ничего не падает! И за жизнь одного поколения эту черту не воспитаешь. Я унаследовал ее от своих дедов и прадедов. Они не жили во дворцах, но достаточно побродили по свету и повидали… Так что даже пролетариат не может обойтись без дегустаторов, иначе никто не станет покупать его товары… Теперь ты понял?
– Да, вполне, – кивнул я. – И, кроме того, понял, что был хорошим руководителем… Раз попал на такого квалифицированного дегустатора…
– В этом можешь не сомневаться! – шутливо отозвался Христофор. – Я недавно был в Риме и купил только два предмета личного пользования: пару обуви и галстук. Обувь я купил сразу же, потому что брал для себя, а я свой вкус хорошо знаю… Но галстуков перебрал чуть не две сотни, пока не нашел, что требовалось. И не бог весть как дорого дал: тридцать долларов. Но как посмотришь, скажешь, что он стоит сотню. Потому что я покупал его для тебя, старикан, а у тебя ужасно придирчивый вкус. У тебя нет ни одной случайной вещи.
– Ага, теперь все ясно! Вот чем ты держишься!
– А чем же еще?
– И как я с тобой расплачиваюсь?
– Ты прикрываешь меня своей спиной. Старикан, должен тебе сказать, что и вкус не дается раз и навсегда.
Его нужно развивать, совершенствовать, поддерживать в форме. Я привез два с лишним десятка альбомов, потому так и задержался в Риме. Купил все, что нам нужно, за счет управления, разумеется… Вкус – штука дорогая, его невозможно поддерживать из личных средств.
– А если нам укажут на дверь? И тебе, и мне? Вряд ли в управлении станут держать инвалида. Хоть я и пострадал на своем посту…
Шутливое выражение мгновенно соскочило с его лица.
– Давай не будем говорить об этом сегодня. Но ты поправишься, старикан. Когда я был в Риме, то поспрашивал… Наука в наши дни располагает очень сильными средствами…
– Ты про электрошок?
– Откуда ты знаешь?
– Должен знать. Памяти у меня нет, но голова на плечах осталась.
– Да-да, вижу… Но не будем сегодня говорить об этом.
– А о чем?
– Да о чем хочешь. Я к твоим услугам.
– Хорошо, Форчик, раз ты так любезен… Я задам тебе весьма деликатный вопрос. Если не хочешь – не отвечай, но я рассчитываю на тебя.
Его пухлое лицо сразу вытянулось. Серьезное лицо, интеллигентное, я бы даже сказал, озабоченное. Налет самодовольства исчез без следа.
– Хорошо, я тебя слушаю.
– Тогда скажи мне, какими были наши отношения с Лидией до несчастного случая?
Лицо его совсем померкло.
– Старикан, это непорядочно. Расспрашивать о собственной жене!
– Знаю, что непорядочно, но у меня нет другого выхода. Я должен как-то восстановить свою жизнь. Разве это нормально – жизнь, разрубленная пополам?
– Да-да, понимаю. Но что я могу сказать? Что можно сказать о браке, который насчитывает два десятка лет?
– И все-таки?
– Нормальный брак. Давно вошедший в колею.
– Но между нами что-то произошло!
– Почему ты так думаешь?
– Я ничего не думаю. Но мне так кажется… Она все время как будто испугана. В каком-то тревожном ожидании. Словно мы обвиты коконом некой тайны…
Он молчал. Он даже опустил голову, чтобы я не мог видеть его лица. Когда он наконец выпрямился, в его взгляде была решительность.
– Слушай, я обязан тебе сказать…Даже рискуя быть некорректным… Потому что если я не отвечу, эти мысли будут гноиться в тебе, как корень больного зуба. Начнется абсцесс, отравление всего организма… Все-таки я – самый близкий тебе человек в этом городе. Кроме твоей жены, разумеется. Нет, старикан, я не шучу. Жена, то есть супруга, какой бы она ни была, – обязательно часть твоей души. А Лидию никоим образом не назовешь непорядочной. Она не из тех женщин, которые бездумно пожирают своих мужей. Как питон глотает домашнего попугая, а потом смотрит на тебя невинными глазами, будто ничего и не было… Может быть, все идет от ее чрезмерной впечатлительности… Но она человек, слава богу, человек, человек…
Его тон слегка испугал меня. Что это с ним? Почему он повторяет одни и те же слова, как испорченный проигрыватель? Он умолк. Я тоже молчал, зная, что нужно ждать, пока он сам не заговорит. Иначе все может рухнуть.
– И вот что произошло, – продолжал он с чуть слышным вздохом. – Год назад вы оба дали друг другу слово не пить. Ни капли больше. На первый взгляд, ничего особенного, но это не так. Она не умеет пить. Быстро напивается, устраивает безобразия… Вообще в мире нет ничего отвратительнее пьяной женщины. Отвратительнее и страшнее. Как будто в душе ее рождаются некие бесы, о существовании которых она сама не подозревает. Лидии действительно нельзя пить. Ни капли…
– А мне?
– Ты – другое дело. Ты никогда не станешь алкоголиком. Ты сильный духом, тебя ничто не сломит…
– Тогда почему я отказался? Ради нее или ради себя?
– Ради нее, конечно! Ты не заботишься о своей репутации. И чувствуешь себя так, как и должна чувствовать себя свободная личность. Или, по крайней мере, независимая…Ты даже своим постом не дорожишь, ты был готов оставить его в любой момент. Знаешь, иногда мне казалось, что ты только из-за меня еще сидишь в этом кресле, которое высасывает и силы, и время… Когда у человека золотые руки, ему никто не страшен, никто! У тебя есть душевная свобода, которая позволяет не считаться с мнением окружающих… Ну, пусть выпьешь лишнего, поскандалишь, что из этого?
Я смутно ощущал, что Христофор пытается увести разговор в сторону.
– И что стало с нашим обещанием? – перебил его я.
– Вы были ему верны почти целый год. Пока я не уехал в Тунис. А сейчас, когда вернулся, в управлении мне сказали, что Лидия опять пьет… Ты-то знаешь о вашем обещании друг другу? Или не знаешь?
– Нет, конечно.
– Вот тебе и разгадка… Она боится, как бы ты не узнал. Наверное, не хочет опять попасть за неумолимые железные решетки… Но она боится не только тебя, она боится и за тебя. Лидия не хочет тебя потерять. Здравого смысла у женщин действительно немного, но зато у них куда более здравые инстинкты. Может быть, в душе она уже давно примирилась с тем, что идет по пути саморазрушения. Но она никогда не примирится с тем, что может тебя потерять, никогда, никогда…
Он наконец умолк. Я почувствовал огромное облегчение. И необъяснимый страх, который тут же стал разрастаться, обволакивая рассудок.
– Я и не предполагал, что все так серьезно, – пробормотал я.
– Очень серьезно. Не хочу пугать тебя попусту. Или попусту успокаивать. У тебя есть и власть, и сила заставить ее снова покориться тебе. Только не торопись. Ни в коем случае.
– Почему?
– Как – почему? Да очень просто… Она тут же поймет, что это я тебе рассказал. Потому что, кроме вас двоих, я один знаю, что произошло… Она расценит это как посягательство, как насилие… Ни одна женщина не мирится с насилием, как бы отчаянно и безвыходно ни было ее положение. В этом отношении женщины – как кошки, или собаки, или слоны… Злопамятны, как слоны… И начинают делать все наоборот, наперекор всему, и попадают в первую же ловушку. Насколько я понял, сейчас она пьет мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40