А у ног лежала Лея Маркис, все еще сотрясавшаяся в судорогах, но живая.
Теперь я мог более или менее спокойно передохнуть и обдумать, как нам выбраться наверх. Восемь футов отвесного склона, который не так-то просто одолеть, когда ты один и можешь помогать себе руками и ногами. А мне предстояло тащить Лею. Она по-прежнему была без сознания, хотя судороги заметно ослабли.
Нас выручили все те же корни. Их цепь зигзагом тянулась до самого верха. Оставалось продумать способ подъема. Мысленно проверив и отвергнув несколько способов, я решил ногами обхватить Лею за талию. Тогда наши тела соединятся в одно, которое я начну медленно поднимать наверх, последовательно цепляясь руками за корни. Из всех способов, приходивших мне в голову, этот казался самым осуществимым и наименее опасным.
Боже, но чего мне это стоило! Я обливался потом, будто тяжело нагруженный мул. Несколько раз я повисал на корнях, набираясь сил.
«Слишком стар, – вдруг ударила меня мысль. – Ты уже слишком стар для подобных трюков».
В такие моменты время теряет всякий смысл. Я не знал, сколько его успело пронестись, пока я одолел половину расстояния. Может, пятнадцать минут. Или двадцать. Или даже все полчаса. Сейчас я считал не минуты, а дюймы. Каждый завоеванный дюйм позволял завоевать следующий. От постоянных ударов о камни саднило спину. Дрожали ноги, уставшие держать Лею, но ведь я все равно мог подняться еще на один дюйм. У меня же хватит сил одолеть всего-навсего дюйм?
Дюймы незаметно сложились в восемь футов. Мы выбрались наверх. Успокоив дыхание, я поднял Лею и отнес на скамейку. Я стоял над ней, все еще обливаясь потом и обтирая кровь с содранных ладоней. Затем я наклонился и слегка приподнял Лею. Судороги прекратились. Ее пальцы разжались. Чувствовалось, жизнь медленно возвращается в ее тело. Страх во мне сменился… не знаю, как назвать это чувство. Наверное, состраданием.
Мне что-то приоткрылось в характере Леи Маркис. Прежде всего – природа ее печали, не оставлявшей Лею даже в самые веселые и радостные минуты. Теперь слова «Старая дева печали» не удивляли меня, как прежде.
Самое тяжелое время у больных падучей – возвращение в сознание. Переходя из тьмы к свету, жертва болезни достигает перепутья. Это зыбкое место, откуда можно вновь скатиться во тьму.
– Нужно было… – едва ворочая языком, произнесла Лея.
– Что было нужно?
Лее понадобилась целая минута, чтобы докончить фразу.
– Нужно было не удерживать меня.
Я не сразу нашел ответные слова, и каждое из них я выбивал из своего горла, точно клин.
– И что бы это решило? – спросил я.
Я провел пальцами по ее лбу. Лицо Леи оживало. Глаза стали осмысленными. В них читалось безграничное сожаление.
– Не бойтесь, – прошептала она. – Он говорил, все образуется. Непременно образуется.
Кто говорил? Ты ждешь, читатель, что я тут же спросил об этом Лею. Нет. Меня ошеломила ее готовность погибнуть. Кажется, она даже сожалела, что осталась в живых.
Вскоре Лея подняла голову, а еще через несколько минут села. Проведя дрожащей рукой по волосам, она сказала:
– Вас не затруднит принести мне воды?
Я уже собрался снять шляпу и зачерпнуть воды из чаши, куда выливался источник, когда услышал новую просьбу Леи:
– Пожалуй, сначала я бы чего-нибудь съела.
– Сейчас принесу, – пообещал я.
Я почти взбежал по лестнице, выводящей из сада Костюшко на дорогу. Я радовался, что вновь могу просто идти и больше не надо сражаться за каждый дюйм. Вот только где я раздобуду еду в это время дня? Я почти подошел к гостинице, как вдруг рука нащупала в кармане плаща кусочек пеммикана. Не знаю, сколько он там пролежал. Пеммикан стал бурым и совсем жестким, но это лучше, чем ничего. Я тут же повернул назад.
Леи на скамейке не было.
Неужели она намеренно отослала меня, чтобы свести счеты с жизнью? Я подошел к обрыву и глянул вниз. У меня отлегло от сердца: внизу были только камни, лед и вода. Тогда я стал осматривать окрестные кусты и деревья. Не найдя там Леи, я двинулся по песчаной дорожке, вьющейся мимо полуразрушенных укреплений, где когда-то стояли орудия. Лея как сквозь землю провалилась. Остался лишь ее голос. Куда бы я ни повернулся, я слышал одну и ту же фразу:
– Все образуется.
Знакомая фраза. Ее часто повторяла моя дочь.
Рассказ Гэса Лэндора
36
Профессор Папайя не любит, когда у него появляются сюрпризом. Как мне думается, это не позволяет ему приготовить собственные сюрпризы и ошеломить гостя. А без сюрпризов он… Скажу лишь, что я почти не узнал человека, открывшего мне дверь.
Впрочем, начну по порядку. Не найдя нигде Леи, я оседлал Коня и отправился к Папайе. Пока ехал, короткий зимний день кончился. Надвигались ранние сумерки. Профессорский двор выглядел довольно уныло. Кусты жасмина и жимолости сбросили листья. Под ногами уже не хрустели лягушачьи косточки. Не было ни птичьих клеток, некогда висевших на грушевом дереве, ни дохлой гремучей змеи у порога.
Не было и самого Папайи. Во всяком случае, я так подумал, когда увидел на пороге человека в драных панталонах и кое-как натянутых чулках. На шее у него висело распятие из слоновой кости.
«Вот так выглядит знаменитый профессор, когда его никто не видит, – подумал я. – Заурядный церковный сторож, удалившийся на покой».
– Лэндор, я не ждал сегодня гостей, – вместо приветствия буркнул Папайя.
Мы были не настолько с ним дружны, чтобы я мог приезжать к нему, когда заблагорассудится. Я растерянно остановился, вдыхая ядреный запах давно не мытого профессорского тела и не зная, чем кончится мое самовольное вторжение. Потом Папайя с крайней неохотой отошел от двери и впустил меня в дом.
– Вчера, Лэндор, я бы угостил вас воловьим сердцем…
– Спасибо, профессор. Я ненадолго.
– Идемте внутрь.
И по дороге сюда, и сейчас, в сумрачном пространстве профессорского дома, меня одолевали сомнения: стоило ли вообще ехать к Папайе? Нарушать привычный уклад жизни этого человека ради какой-то догадки, мелькнувшей у меня в мозгу? А если она окажется полнейшей чушью?
– В прошлый раз, профессор, вы рассказывали об одном охотнике за ведьмами, который вдруг начал служить силам зла. Потом его сожгли… Вы еще говорили, что он успел бросить в огонь свою книгу…
– Понял, о ком вы, – раздраженно махнул рукой Папайя. – Это Леклер. Анри Леклер.
– Кажется, он был священником?
– Вначале был.
– Вот я и подумал: может, у вас имеется его портрет. Какая-нибудь старинная гравюра.
Он удивленно покосился на меня.
– И ради этого вы ехали сюда? Из-за картинки?
– Да, профессор.
Он молча повел меня в библиотеку. Там Папайя уверенно прошел к нужной полке и, по-беличьи подпрыгнув, вытащил маленькую потрепанную книжицу.
– Вот, – сказал профессор, раскрывая книгу. – Полюбуйтесь на этого служителя дьявола.
Передо мной был портрет человека в темной, богато украшенной сутане. Его шею стягивал священнический воротничок. Слегка скуластое лицо, милосердный взгляд глаз, красивые полные губы. Идеальный «добрый пастырь», которому хочется исповедаться.
Папайя – этот старый лис – сразу заметил блеск в моих глазах.
– А ведь вы его уже где-то видели, – сказал он.
– Да. В одном доме.
Мы молча переглянулись. Затем Папайя снял с шеи распятие и вложил мне в ладонь.
– Я не суеверен, Лэндор. Но иногда… Возьмите, это может вам пригодиться.
Я улыбнулся и вернул ему распятие.
– Спасибо, профессор, пусть оно останется у вас. Я и так уже перешел все рамки приличий, вломившись к вам.
В гостинице меня ждал конверт, подсунутый под дверь моего номера. Знакомый витиеватый почерк с сильным наклоном вправо. Мне не хотелось вскрывать конверт. Я даже подумал, а не сжечь ли мне его не читая. Почему-то мне стало грустно. Я вздохнул и все-таки решил вскрыть конверт.
Лэндор!
Я более не обязан отчитываться перед вами. Но поскольку вы проявляли живой интерес к моей жизни (или мне это только казалось?), надеюсь, вам будет любопытно узнать о новом повороте в моей судьбе. Не далее как пять минут назад мы с Леей обручились, принеся друг другу клятву верности. Я безотлагательно подам прошение об отчислении из академии, после чего заберу свою жену (как только она станет таковой), и мы навсегда покинем это захолустье, уехав далеко-далеко.
Мне не нужно от вас ни поздравлений, ни сочувствия. Мне от вас вообще ничего не нужно. А вам я желаю избавиться от ненависти и подозрительности, которые столь уродуют вашу душу. Прощайте, Лэндор. Я иду к своей возлюбленной.
Ваш Э. А. П.
«Ого! – подумал я. – А Лея даром время не теряла».
Теперь я преспокойно мог кинуть письмо По в огонь.
Не скажу, чтобы я особо удивился этой новости. Меня почему-то взбудоражила ее… внезапность. Почему все разворачивается с такой быстротой? Почему Лея, которая еще днем собиралась умереть, теперь торопится связать свою жизнь с По? Он-то готов идти за любимой на край света, но что выиграет Лея, убежав с ним? Совсем недавно она горячо уверяла меня в невиновности брата, а теперь… Неужели она согласна бросить Артемуса и родителей в беде?
Все это выглядело полнейшим абсурдом, если только… если только грядущей женитьбой здесь и не пахло и Лея спешила совсем по другой причине.
«Прощайте, Лэндор». Обычная фраза, которую один человек пишет другому, разрывая с ним отношения. Но сейчас два этих слова будто картечью ударили по мне. Они вытолкнули меня из номера.
По в опасности! К черту логические доказательства; я чуял это нутром. Чтобы спасти парня, мне нужно было срочно увидеться с тем, кто сможет мне кое-что объяснить. Или кого я заставлю кое-что объяснить.
Время двигалось к полуночи, когда я постучался в дверь дома Маркисов. Ответа не было. Тогда я начал колотить со всей силой, будто подгулявший муженек, вернувшийся из питейного заведения. Наконец скрипнул засов. Передо мной в ночной сорочке стояла заспанная Эжени. Служанка уже приготовилась меня отчитать, но, увидев мое лицо, осеклась. Она молча впустила меня, а когда я спросил, где хозяин, с некоторым испугом махнула в сторону библиотеки.
Библиотека освещалась единственной свечкой. Доктор Маркис сидел в громоздком плюшевом кресле. На коленях лежала раскрытая книга. Глаза доктора были закрыты. Он слегка храпел, однако вытянутая рука прочно сжимала бокал с бренди. Жидкость в бокале замерла, как озеро в тихую погоду. (По тоже умел спать с бокалом в руке, не расплеснув ни капли.) Мне не пришлось будить доктора. Маркис встрепенулся, опустил бокал на стол и изобразил на лице подобие улыбки.
– Мистер Лэндор? Какая приятная неожиданность!
Он сделал попытку встать.
– Знаете, а я тут как раз читал замечательную монографию о родильной горячке. Возможно, вам будет интересно послушать, какая дискуссия развернулась относительно некоторых особенностей… А где же книга?
Он оглядел кресло, с которого встал, потом стол и только сейчас заметил, что держит книгу в руке.
– Совсем рассеянным стал!
Он поднял на меня глаза, но я, отринув правила приличия, двинулся прямо к зеркалу. Оглядел свое тощее лицо с всклокоченными бакенбардами и убедился, что вполне готов к разговору.
– А где же ваши домочадцы, доктор?
– Время довольно позднее. Женщины удалились спать.
– Вы правы, время позднее. А сын ваш где? Доктор недоуменно заморгал.
– Как где? В казарме.
– Простите, я забыл, что Артемус не ночует дома. Комната была узкой; перемещаясь по ней, я всякий раз слегка задевал доктора локтями. Его глаза ловили каждый мой шаг.
– Позвольте вам чего-нибудь предложить, мистер Лэндор. Хотите бренди?
– Нет.
– Тогда, может, виски? Я знаю, вы любите…
– Нет, благодарю вас, – сказал я, останавливаясь рядом с креслом и язвительно улыбаясь. – А знаете, доктор, я немного обижен на вас.
– Помилуйте, за что же?
– У вас в роду был такой выдающийся человек, а вы ни словом не обмолвились о нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72