Но сегодняшним вечером она приближалась к нему с другой стороны. И поняла, что произошло. Она пробиралась через лес на север, вместо того чтобы идти на запад, поэтому двигалась не параллельно дороге, пока та петляла по долине, а пересекла саму долину. Теперь она знала, что сарай и навесы находятся как раз за деревом, хотя и не могла пока их видеть.
Как и то существо, исторгнувшее этот яростный вой, эхо которого до сих пор звучало в долине. Сняв с плеча дробовик, Оливия проверила патронник и направилась в сторону хозяйственных строений ранчо. Она почувствовала приток новых сил, когда поняла, что больше не блуждает в неизвестности, рискуя заблудиться и замерзнуть. Держа ружье наготове, женщина пробиралась через сугробы, стараясь двигаться как можно быстрее.
* * *
Стоя на коленях у тела своего отца, Джо Уилкенсон уловил слабый звук поскрипывающего под ногами снега. Тело его напряглось, и он инстинктивно принюхался к воздуху, пытаясь уловить запах приближающегося.
Глухое рычание вырвалось из его горла, он вдруг метнулся в сторону и исчез за углом сарая. Там, под прикрытием небольшого навеса, Джо припал к земле, чувства его были обострены: он присматривался и выжидал.
* * *
Уже был виден навес, под которым стоял трактор, и Оливия удвоила свои усилия. Наконец-то она достигла цели! За навесом находился сарай, а за ним уже и сам дом.
Вдруг она остановилась как вкопанная, глаза у нее расширились, — она увидела пару ног, торчащих из-за угла постройки, где стоял трактор.
Пару ног — босых, с мозолистыми ступнями, скрюченными кривыми пальцами с загибающимися внутрь ногтями, которые больше походили на когти. Пульс у нее участился, Оливия резко сменила направление и через мгновение уже рассматривала тело.
Тело, лежащее на снегу, с огромной зияющей в животе раной, из которой все еще сочилась кровь.
Снизу на нее невидяще смотрели два глаза из запавших глазниц.
Во лбу у мужчины была глубокая рана, как будто кто-то вогнал ему в череп гвоздь, а затем вырвал его оттуда.
Оливия всматривалась в лицо мужчины, и ее охватывал ужас: искаженные черты лица постепенно начинали казаться ей знакомыми.
Но она, безусловно, никогда раньше не видела этого человека — иначе бы не забыла это дикое лицо, странную смесь человеческого и звериного.
И вдруг чувство приближающейся опасности нарушило мысли Оливии. Она застыла, каждая мышца ее тела напряглась. Женщина резко повернулась, подняла ружье к плечу, левой рукой крепко сжимая ружейную ложу, согнутый указательный палец правой руки лег на курок.
Секунду спустя с противоположной стороны навеса на нее спрыгнул Джо Уилкенсон, навалившись сзади с такой силой, что сбил с ног.
Ружье выстрелило, и Оливия почувствовала, как правую руку выбило из сустава, настолько сильной была отдача. Она вскрикнула от острой боли и попыталась перевернуться, освободиться от тяжести напавшего на нее существа.
Но при каждом движении она чувствовала, как рука, обхватившая ее шею, все сильнее сжимает горло, лишая возможности дышать.
Она должна сдвинуться с места. Должна что-то сделать — хоть что-нибудь! — чтобы освободиться от нападавшего.
Оливия отбивалась, здоровой рукой судорожно колотила по снегу, из горла готов был вырваться пронзительный крик страдания и ужаса, но было уже слишком поздно: боль в правом плече истощила ее силы, лишив последней возможности защититься.
Когда в шею сзади вонзились зубы Джо Уилкенсона, Оливия Шербурн уже не почувствовала новой боли, пронзившей ее тело. Разум спасительно отключился, и она впала в одурманенное, бессознательное состояние, лишенное болезненных ощущений.
Когда со страшной работой было покончено, и он почувствовал, что тело Оливии лежит неподвижно, Джо поднялся на ноги.
Свежие пятна крови пропитали его свитер, рукавом он стер кровь со своего лица.
Дыхание его было частым, тяжелым, он ловил ртом воздух, но стоило ему опустить глаза и взглянуть на тело женщины, которую он знал всю свою жизнь и которую только что убил, как его бросило в жар.
Он почувствовал себя сильным и могущественным, убийство придало ему силы. Ноздри у него расширились, когда он с наслаждением вдохнул опьяняющий запах свежей крови, и тогда он наконец понял, кто он есть на самом деле.
Отвернувшись от тела Оливии Шербурн, Джо пошел через сугробы к забору, отделяющему двор от поля и от находившегося за ним леса.
Перепрыгнув через забор одним легким движением, он устремился к лесу, быстрыми шагами пересекая пастбище. Лишь добравшись до кромки леса, остановился и оглянулся назад.
Дом был едва виден за падающим на землю снегом. Он мельком взглянул на него и отвернулся.
Он больше не был его домом и никогда уже им не будет.
Отныне его домом станут горы, там он будет жить, так же, как его отец, будет прятаться днем, скрываясь от врагов, живущих в раскинувшейся внизу долине, и выходить только по ночам.
Выходить, чтобы охотиться во тьме.
Глава XXVIII
Марианна медленно просыпалась, щурясь от яркого солнечного света, льющегося сквозь огромные, выходящие на восток окна гостиной. Она пыталась сопротивляться пробуждению, ибо как только вернулось сознание, вернулся и парализующий страх, державший ее весь долгий вечер и ночь накануне этого солнечного утра.
Странно, что после вчерашнего кошмара так ярко светит солнце, тогда как с неба должен падать дождь. Мелкий моросящий дождь, капля за каплей сочащийся из тяжелых свинцовых туч, выстукивающий по крыше дома скорбную мелодию.
Долгое время Марианна не двигалась, крепко зажмурившись от солнечного света, как будто могла этим отгородиться от вчерашней действительности. Она пыталась убедить себя, что это был лишь жуткий сон, который никак не может с себя стряхнуть, медленно пробуждаясь, и вот-вот перед ней откроется истина, — что Логан и Джо сладко спят в своих комнатах на втором этаже.
Может, именно сейчас Билл Сайкес вышел из своей сторожки и с трудом пробирается по сверкающему снегу, чтобы приступить к выполнению своих хозяйственных обязанностей.
И Оливия — она непременно позвонит Оливии, пригласит ее заглянуть на чашечку кофе и расскажет о страшном сне, приснившемся этой ночью.
О сне, в котором она вернулась в дом вместе с Алисон. Вдвоем с дочерью они стояли на кухне, и Марианна лихорадочно соображала, что же им делать.
И вдруг она услышала завывание, донесшееся откуда-то из-за сарая. Кровь застыла у нее в жилах от дикого страха, что Шейн Слэтер, которого она застрелила, а затем добила каминной кочергой, снова ожил. Она крепко обняла Алисон, как бы защищая ее, и стала убаюкивать свою взрослую дочь, словно та была еще младенцем. Сама же не сводила глаз с окна, за которым валил снег, в ужасе ожидая появления Слэтера: живот растерзан, он истекает кровью, грудь его в крови Логана, кровь сочится из раны на лбу.
Мертвый, нет, не мертвый, он неумолимо движется к дому.
К ней. К Алисон.
И она знает, что, когда он появится в следующий раз, у нее уже не будет сил защитить ни свою дочь, ни себя, ибо мужество ее иссякло, а тело, как и дух, истощено.
Но он не пришел.
Вместо этого, вслед за диким, исполненным ярости воем повисла жуткая тишина, тишина, которую, казалось, нельзя нарушить, а потом раздался выстрел.
Единственный выстрел из дробовика, отзвук которого эхом разнесся высоко над горными вершинами, последовал спустя мгновение после отчаянного, полного боли и ужаса крика.
Женского крика.
Крика Оливии Шербурн.
В ту самую секунду, когда Марианна услышала его, она поняла, кто издал этот крик, и когда отзвуки его постепенно стихли, она уже знала, что Оливия погибла. Она крепче сжала Алисон в объятиях, прижала лицо девочки к своей груди, но не произнесла ни слова, а лишь продолжала смотреть в окно и безмолвно ждать, что же последует дальше.
А затем увидела Джо.
Он появился из-за сарая, побежал через поле с грациозностью молодого животного, и, еще до того, как он остановился у края леса и повернулся лицом к дому, она поняла: именно он только что убил Оливию.
Когда Джо, прервав свой стремительный бег, повернулся, чтобы бросить мимолетный взгляд на дом, красные яркие пятна на его белом свитере лишь подтвердили горькую правду, о которой она догадалась. Женщина молча наблюдала, как он скользнул взглядом по дому, повернулся к нему спиной и исчез в лесу.
После этого Марианна потеряла счет времени. Она не знала, сколько просидела на кухне, нежно и ласково убаюкивая Алисон. Дожидаясь, когда пройдет страх ее дочери, и когда ее собственный страх ослабит свои цепкие объятия, лишившие способности двигаться.
В какой-то момент они поднялись и направились в гостиную. Прибили гвоздями одеяло к раме разбитого окна, через которое ворвался в дом незваный гость, даже застелили несколькими одеялами пол, чтобы прикрыть потемневшие пятна высохшей крови.
Марианна разожгла в гостиной огонь в огромном, сложенном из камня камине, и обе они молча опустились на диван, Марианна сидела прямо, а Алисон свернулась около нее клубочком, положила голову матери на колени. Ни одна из них не произнесла ни слова.
Обе смотрели на яркие языки пламени.
Каждая по-своему осмысливала происшедшее.
Марианна не знала, когда они в конце концов заснули, не помнила, наступила ли уже ночь, когда их измученный разум и изнуренные тела сдались, и обе они впали в забытье.
Но сейчас, едва открыв глаза, отказавшись наконец от желания снова забыться в спасительном полусне, она знала, что не было ночного дикого кошмара — все это произошло в действительности.
Она шевельнулась, почувствовав, как онемели мышцы, приподняла лежавшую у нее на коленях голову Алисон, осторожно подложила ей под щеку подушку и накрыла свернувшуюся клубочком дочку вязаной шерстяной шалью. В камине догорали последние угольки, и, проверив по-прежнему безмолвствующий телефон, Марианна подбросила три полена в тлеющие угли и старыми кожаными мехами раздула пламя. Когда, извиваясь между поленьями, вверх взметнулись языки пламени, она подошла к окну и выглянула наружу, в сверкающее великолепие утра.
Снег, должно быть, шел всю ночь, и двор, крыши сарая и надворных построек, даже верхняя перекладина забора, разделявшего двор и пастбище, были укутаны белоснежным покрывалом высотой почти в два фута. Одинокая полоска оленьих следов нарушала сверкающую белизну долины, а ветви деревьев, растущих по берегам ручья, прогибались под тяжестью белоснежного груза. Их едва начавшие менять цвет листья держали гораздо больше снега, чем лишенные листвы ветви.
За ночь долина преобразилась: ранняя осень сменилась полноценной зимой. Марианна вздрогнула, любуясь роскошью зимней сказки. Но озноб, который внезапно охватил ее, был вызван скорее осознанием нависшего кошмара, чьи следы были скрыты сейчас под слоем снега, чем холодом.
— Мамочка? — обратилась к ней Алисон сонным голосом. Марианна повернула голову и взглянула на дочь, которая выглядела в это утро гораздо моложе своих тринадцати лет. — Все это произошло на самом деле? — выдохнула Алисон, глаза наполнены страхом, лицо побледнело.
Марианна смогла лишь кивнуть, у нее не было сил вымолвить ни слова.
— Что мы будем делать? — продолжала Алисон. — Мы поедем домой? Вернемся назад к папочке?
"Мамочка... Папочка... "
Еще вчера утром Алисон называла ее только «мамой», и в течение уже многих лет обращалась к отцу не иначе, как «папа». А сейчас, после страшного потрясения, пережитого накануне, она вернулась к словам своего раннего детства. С сердцем, исполненным нежности к девочке, которая была сейчас единственным, что у нее осталось, Марианна вновь подошла к дивану, села и снова обняла Алисон.
— Я не знаю, что мы будем делать, дорогая, — тихо произнесла она. — Единственное, что я знаю, прямо сейчас мы совсем ничего не сможем сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59