– Вы это самое проделали с Дангларом в самолете?
– Нет, не совсем. Данглар просто боялся умереть.
– А я?
– А вы боитесь жить.
Адамберг покачал головой и вышел из машины. Ретанкур была уже в дверях кафе, когда он остановил ее.
– Он там. За тем столом. Я уверен. Лейтенант бросила взгляд на сидевшего к ним спиной человека. Адамберг сильно сжал ей руку.
– Идите один, – сказала она. – Я вернусь в машину. Позовите, когда решите, что я могу к вам присоединиться. Я хочу его увидеть.
– Рафаэля?
– Да, Рафаэля.
Адамберг толкнул стеклянную дверь. Он подошел к брату и положил руки ему на плечи. Тот не испугался, не вздрогнул, глядя на эти загорелые ладони.
– Ты нашел меня? – спросил он, не двигаясь.
– Да.
– Ты правильно поступил.
Сидя в машине на другой стороне узкой улочки, Ретанкур увидела, как Рафаэль встал и братья обнялись. Она вынула из сумки маленький бинокль и сфокусировала его на лице Рафаэля Адамберга, прижавшегося лбом ко лбу брата. Та же фигура, то же лицо. Оба были хороши, но красота Адамберга выныривала из неправильных черт лица, как чудо, а красота его брата была чеканной, как на медали. Они напоминали близнецов, только один был зачат в хаосе, а другой – в гармонии. Ретанкур перевела взгляд на Адамберга и тут же резко опустила бинокль, почувствовав, что осмелилась зайти слишком далеко, ей вдруг показалось, что она ворует чужие чувства.
Они сели, не в силах разомкнуть рук, Ретанкур вздрогнула, убрала бинокль и закрыла глаза.
Через три часа Адамберг постучал в стекло машины. Рафаэль накормил их и устроил на диване с кофе. Ретанкур заметила, что братья стараются не отходить друг от друга дальше, чем на полметра.
– Жана-Батиста осудят? Вы уверены? – спросил Рафаэль.
– Уверена, – подтвердила Ретанкур. – Он должен бежать.
– Бежать, имея на хвосте десяток полицейских, – добавил Адамберг.
– И тем не менее это возможно, – сказала Ретанкур.
– Что вы предлагаете, Виолетта? – спросил Рафаэль.
Рафаэль заявил, что он не полицейский и не военный и не станет обращаться к Ретанкур по фамилии.
– Сегодня вечером мы возвращаемся в Гатино, – объяснила она. – Часов в семь утра войдем в гостиницу «Бребеф», спокойно, у них на глазах. Вы, Рафаэль, выедете через три с половиной часа после нас. Это возможно?
Рафаэль кивнул.
– Приедете в гостиницу где-то в десять тридцать. Кого увидят полицейские? Клиента, до которого им нет дела, они ищут не его. В это время много постояльцев приезжает и уезжает. Двое копов, которые следят за нами сегодня, завтра сменятся. Никто из тех, кто заступит завтра, вас не опознает. Вы снимете номер под своей фамилией.
– Договорились.
– У вас есть костюмы? Деловые костюмы, которые носят с рубашкой и галстуком?
– У меня их три. Два серых и синий.
– Прекрасно. Приезжайте в одном, другой берите с собой. Два пальто и два галстука.
– Ретанкур, вы не впутаете моего брата в неприятности? – прервал ее Адамберг.
– Его – нет. Полицейских из Гатино – да. Вы, комиссар, как только мы приедем, устроите бардак в номере, как будто сбежали второпях. От ваших вещей мы избавимся. Очень удачно, что у вас их мало.
– Разрежем все на лоскутки и съедим?
– Выбросим в металлический бак с крышкой, он стоит на этаже.
– Выбрасываем все? Тряпки, книги, бритву?
– Все, в том числе табельное оружие. Расстаемся с вещами и спасаем вашу шкуру. Сохраните себе только бумажник и ключи.
– Сумка в бак не влезет.
– Оставим ее в стенном шкафу в моем номере, пустую, пусть думают, что она моя. У женщин всегда много барахла.
– Я могу сохранить часы?
– Да.
Братья не сводили с нее глаз, один смотрел рассеянно, глаза другого блестели. Рафаэль Адамберг был наделен той же мягкой грацией, что и брат, но двигался энергичнее и реагировал быстрее.
– Полицейские ждут нас в ККЖ к девяти, – продолжила Ретанкур, переводя взгляд с одного брата на другого. – Думаю, Лалиберте выдержит минут двадцать, не больше, а потом начнет звонить комиссару в гостиницу. Ему не ответят, и он поднимет тревогу. Парни бросятся в номер – он пуст, подозреваемый исчез. Нужно создать впечатление, что он уже уехал, проскользнул у них между пальцами. В девять двадцать пять они кинутся ко мне – вдруг я вас спрятала.
– Но где, Ретанкур? – с тревогой спросил Адамберг.
Она подняла руку.
– Квебекцы – люди стыдливые и сдержанные, – сказала она. – Никаких вам голых баб на обложках или нудистских пляжей на озерах. На этом мы и сыграем. А посему, – она повернулась к Адамбергу, – нам с вами придется стыдливость временно отбросить. На чистоплюйство у нас времени нет. Помните, ставка – ваша голова.
– Я помню.
– Когда полицейские войдут, я буду в ванной, и не просто в ванной, а в ванне, и дверь будет открыта. Другого способа у нас нет.
– А Жан-Батист? – спросил Рафаэль.
– Он спрячется за дверью. Увидев меня, полицейские ретируются в комнату. Я начну орать, буду оскорблять их за хамское поведение. Они станут извиняться, начнут что-то лепетать, объясняя, что ищут комиссара. Я заявлю, что ничего не знаю, что он приказал мне оставаться в гостинице. Они захотят обыскать помещение. Прекрасно, но я должна хотя бы одеться. Они отступят на середину комнаты, чтобы я могла выйти и закрыть дверь ванной. Пока все ясно?
– Да, – сказал Рафаэль.
– Я надеваю халат, очень длинный, до пола. Рафаэль, купите его здесь, я скажу вам размер.
– Какого цвета? – спросил Рафаэль. Его предупредительность малость притушила тактический пыл Ретанкур.
– Если можно, светло-желтый.
– Светло-желтый, – кивнул Рафаэль. – Что дальше?
– Мы в ванной, комиссар и я, дверь закрыта. Полицейские в комнате. Представляете диспозицию, комиссар?
– На этом самом месте я перестаю понимать что бы то ни было. В этих ванных есть зеркальный шкафчик и встроенный шкаф, больше ничего. Куда вы хотите меня спрятать? В пенную ванну?
– На себя, я уже говорила. А точнее – за собой. Мы станем единым телом. Я их впускаю и как оскорбленная невинность стою в углу, спиной к стене. Они не дураки и осмотрят всю ванную, проверят за дверью и в воде. Я буду смущать их, слегка распахнув пеньюар. Они не посмеют смотреть, побоятся заработать обвинение в вуайеризме. С моралью у них тут строго, это наш главный козырь. Покончив с ванной, они выйдут и дадут мне возможность одеться при закрытой двери. Пока они будут обыскивать комнату, я выйду одетая и оставлю дверь открытой, а вы снова за ней спрячетесь.
– Лейтенант, от меня ускользает смысл этапа «станем единым телом», – сказал Адамберг.
– Вы никогда не тренировали приемы ближнего боя? Когда соперник нападает сзади?
– Нет.
– Показываю позу. – Ретанкур встала. – Обезличенно. Человек стоит. Я. Большой и толстый, тут нам повезло. Другой человек легче и меньше ростом. Вы. Вы под халатом. Голова и плечи прижаты к моей спине, руки обвиты вокруг талии, то есть лежат на животе, их не видно. Теперь ноги. Они закручены вокруг моих ног, а ступни цепляются за мои икры. Я стою в углу комнаты, скрестив руки и слегка расставив ноги, чтобы опустить центр тяжести. Ясно?
– Боже мой, Ретанкур, вы хотите, чтобы я, как обезьяна, повис на вашей спине?
– Как морской язык. Главное – прижаться как можно теснее. Это займет несколько минут, максимум две. Ванная крошечная, они ее быстро обыщут, не глядя на меня. Я не буду шевелиться. Вы тоже.
– Это глупо, Ретанкур, они заметят.
– Не заметят. Я крупная. Я завернусь в халат, буду стоять в углу, лицом к ним. Чтобы вы не соскользнули, надену ремень, за него вы и ухватитесь. Туда же мы прикрепим ваш бумажник.
– Я тяжелый. – Адамберг покачал головой. – Я вешу семьдесят два килограмма, вы отдаете себе в этом отчет? Ничего не получится, это безумие.
– Получится. Я уже дважды это проделывала, комиссар. С братом, полиция частенько тягала его то за одно, то за другое. В девятнадцать лет он был приблизительно вашего роста и весил семьдесят девять килограммов. Я надевала халат отца, а он висел у меня на спине. Нам удавалось простоять неподвижно четыре минуты. Надеюсь, это вас успокоит.
– Ну, если Виолетта уверена, – вмешался обалдевший Рафаэль, – тогда…
– Если она уверена… – повторил Адамберг.
– Уточним одну вещь, прежде чем поставить точку. Мы не можем себе позволить рисковать и провалить операцию. Наше оружие – правдоподобие. Я буду лежать в ванне голой, и халат, разумеется, тоже будет надет на голое тело. Вам действительно придется цепляться за меня. Можете надеть трусы, но ничего больше. Во-первых, одежда скользит, а во-вторых, ткань халата не будет падать естественно.
– Лишние складки, – сказал Рафаэль.
– Именно. Рисковать мы не будем. Понимаю, вас это смущает, но сейчас нам не до щепетильности. Расставим все точки над «i».
– Меня это не смущает, – решился Адамберг, – если это не смущает вас.
– Я вырастила четырех братьев и в экстремальных ситуациях считаю смущение непозволительной роскошью. А мы как раз в такой ситуации и находимся.
– Хорошо, Ретанкур, но, даже если они уйдут от вас ни с чем, наблюдение не снимут и перевернут гостиницу вверх дном.
– Разумеется.
– То есть из здания я выйти не смогу.
– Выйдет он. – Ретанкур кивнула на Рафаэля. То есть вы – в его обличье. Вы покинете гостиницу в одиннадцать, в его костюме, галстуке, ботинках и пальто. Когда мы приедем, я сделаю вам такую же стрижку. Все получится. Издалека вы почти неразличимы. Кроме того, они полагают, что вы маскируетесь под бродягу. Полицейские видели, как мужчина в синем костюме входил в гостиницу в половине одиннадцатого. Он выходит в одиннадцать, и им на него плевать. Бизнесмен – то есть вы, комиссар, – спокойно идет к своей машине.
Адамберги потрясенно внимали лейтенанту. Комиссар начинал осознавать весь размах плана, базирующегося на двух полярных феноменах – тучности и худобе. Соединившись, они становились неожиданной силой, ударом быка, нанесенным с точностью укола иглой.
– Что дальше? – спросил Адамберг, чувствуя, как к нему возвращается мужество.
– Вы поедете на машине Рафаэля и оставите ее в Оттаве, на углу Северной улицы и бульвара Лорье. В одиннадцать сорок сядете в автобус до Монреаля. Настоящий Рафаэль уедет гораздо позже, вечером или на следующий день. Полицейские снимут охрану. Он заберет свою машину и вернется в Детройт.
– А почему не поступить проще? – предложил Адамберг. – Рафаэль приезжает до звонка суперинтенданта, я беру его костюм и машину и уезжаю до начала тревоги. А он уезжает после меня, на автобусе. Так мы избежим риска ближнего боя в ванной. Когда они явятся, не будет никого – ни его, ни меня.
– Его фамилия останется в компьютере, а если он зайдет как гость, они это тоже зафиксируют. Мы усложняем не ради удовольствия, комиссар, а чтобы не впутывать Рафаэля. Если он приедет раньше, чем обнаружится ваше бегство, его обязательно засекут. Допросят портье и узнают, что некий Рафаэль Адамберг был этим утром в гостинице и сразу уехал. Или выяснится, что у вас был посетитель. Это опасно. Они вычислят подмену, Рафаэля возьмут в Детройте и обвинят в пособничестве. А если он приедет после обыска, когда о побеге станет известно, на него никто не обратит внимания. Даже если потом полицейские обнаружат его фамилию, они смогут обвинить его лишь в том, что он приезжал повидаться с братом. Но опоздал. Никакого криминала.
Адамберг пристально взглянул на Ретанкур.
– Это очевидно, – сказал он. – Рафаэль должен приехать позже, мне следовало самому сообразить. Или я разучился думать, как полицейский?
– Временно, – мягко ответила Ретанкур. – Вы реагируете, как преступник в бегах, а не как комиссар. Вы временно перешли на другую сторону, оказались в неприятной ситуации, и солнце слепит вам глаза. Все встанет на свои места, когда вы вернетесь в Париж.
Адамберг кивнул. Сейчас он – загнанный преступник, настроенный на побег, не видит картины в целом и не может связать детали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47