— И не думал даже. Просто в выдвинутых им условиях встречи нигде не оговорено, что о ней не должны знать посторонние, так что я строго следую букве договора. А если Тангорн такой возможности не предусматривает, то он просто дурак, с которым не стоит иметь дела.
— М-да... И сколько же вы хотите?
— Три дунгана.
— Ско-о-олько?!! Ты че, мужик, совсем оборзел?! Утерял сцепление с реальностью?..
— Наше дело предложить...
— Да мне, если хочешь знать, на это дело вообще положить с прибором...
— Ты мне-то дурочку не катай по полу — я как-никак опер, а не фраер! Полтора суток землю носом роете, а потом вдруг — ах, обознатушки-перепрятушки! Дураку ясно — розыски этого гуся поручены теперь другой команде, а умбарскую полицию побоку... Так что придется мне самому пошустрить, кто там еще топает за этим парнем. А времечко-то капает!..
— Ладно: два!
— Сказано три, значит, три; я тебе что — фисташками на рынке торгую? Да не жмись ты, можно подумать — из своих кровных платишь!
— Ладно, хрен с тобой. Два сразу, а третий — когда мы его возьмем, по твоей наколке.
— А вот это уж хрен тебе! Я сообщаю — когда и где, а все остальное — твои проблемы, и меня не колышет. Все три — прямо сейчас.
— А ежели ты меня попросту кинешь?
— Слушай, мы с тобой серьезные взрослые люди. Я ж не портовый алкаш и не карту пиратского клада за бутылку предлагаю...
Спрятав монеты в карман, Ваддари начал инструктаж:
— Площадь Кастамира знаешь?
— Это где посередке озеро с тремя впадающими в него каналами?
— Она самая. Озеро круглое, полтораста ярдов в поперечнике, каналы впадают в него под углом 120 градусов — на «двенадцати», «четырех» и «восьми часах» по циферблату, если отсчитывать от ростральных колонн. Набережная озера не сплошная, а с лестницами, спускающимися к воде — по две на каждый промежуток между каналами, итого шесть. В семь вечера я должен быть на той из лестниц, что примыкает справа к «восьмичасовому» каналу, одетый в багровый плащ и шляпу с черным плюмажем. На одном из каналов появится наемная гондола — водное такси; гондольер посадит меня, ориентируясь по этим приметам, и дальше будет следовать моим указаниям. Я должен передвигаться от лестницы к лестнице, но не подряд, вдоль берега, а пересекая озеро: «семь часов» — «одиннадцать часов» — «три часа», и так далее. Картина понятная?
— Вполне.
— В это время дня движения по озеру практически нет; если появятся другие гондолы, я должен причалить и подождать, пока они скроются в каналах. Тангорн сойдет с одной из лестниц — если, разумеется, убедится, что опасности нет, — и подсядет в мою гондолу. Он будет переодет и загримирован; мы узнаем его, когда он вытащит из-за пазухи лиловый головной платок и дважды махнет им. Вот и все. Флаг тебе в руки, секретарь, счастливо оставаться.
Ваддари встал и двинулся к выходу из кофейни, где они встретились, мельком подумав на ходу: «Голову даю наотруб — обведет он их вокруг пальца...»
Капитан же, вернувшись к себе в посольство, первым делом заполнил бухгалтерскую ведомость на агентурные выплаты: 4 (прописью — четыре) дунгана. Хотел было записать «пять», но удержался: жадность фраера губит, а птичка (обратно же) по зернышку клюет — а сыта бывает.. Ну что, подымать Дол-Амротский флаг? И отдать Тангорна прямо на блюдечке этому столичному горлохвату? «А вот хрен тебе за щеку, а не коронную операцию, — внезапно решился он. — Такой расклад, как сегодня, приходит на руки раз в жизни. Я захвачу его сам, а победителей не судят...» Тут ему припомнились на миг глаза Мангуста, и его вновь передернуло ознобом; а может, ну его?.. «Нет, — успокоил он себя, — дело верное, промашки быть не может: у меня есть точное время и место встречи, есть тридцать два оперативника и пять часов на подготовку — а за пять часов, помнится, солнцеликий Демиург аритан ухитрился создать Арду со всею ее требухой: воду с рыбами, воздух с птицами, землю со зверями, огонь с драконами и человека со всеми его мерзостями...»
ГЛАВА 43
Умбар, площадь Кастамнра Великого.
5 июня 3019 года
— Сколько вы насчитали, Джакузи?
— Тридцать два.
— А я вижу только дюжину...
— Мне не хотелось бы показывать их, тыкая пальцем...
— Господь с вами, голубчик! Все-таки вы оперативник, а я всего лишь аналитик, уж по этой-то части вам все карты в руки, — Альмандин покойно откинулся на спинку плетеного стула, смакуя вино; они сидели под полосатым тентом одного из маленьких открытых кафе на площади Кастамира, почти прямо под ростральной колонной, сплошь утыканной отрубленными носами гон-дорских кораблей, и лениво наблюдали за коловращением праздной вечерней толпы. — Что ж, если их и вправду тридцать два, то Марандил вывел на дело весь наличный состав резидентуры, кроме штатной охраны... Кстати, а нашего бенефицианта вы, часом, не видите?
Джакузи еще раз окинул взором заполненные публикой набережные округлого грязноватого озера. Благородные господа и морские офицеры, лоточники и накрашенные девки, уличные музыканты и гадальщицы, нищие-попрошайки и рыцари удачи... Сотрудников гондорской резидентуры он распознавал среди них мгновенно (хотя некоторые из них были замаскированы, надо отдать им должное, довольно удачно), но вот барона — к своему крайнему неудовольствию — обнаружить никак не мог. Разве только... Да нет, глупости.
— Похоже, его здесь нет. Он наверняка тоже засек этих ребят, плюнул и убрел себе на цыпочках.
— Да, профессионал именно так и поступил бы, — кивнул Альмандин. — Но барон будет действовать иначе... Хотите пари?
— Постойте-ка... — Вице-директор по оперативной работе озадаченно глянул на своего шефа. — Так вы что же — считаете Тангорна дилетантом?
— Не дилетантом, дорогой Джакузи, а любителем. Вам понятен этот нюанс?
— Признаться, не совсем...
— Профессионал — не тот, кто в совершенстве владеет техникой ремесла (с этим-то у него как раз полный порядок), а тот, кто, получив задание, всегда выдает конечный результат, невзирая ни на какие привходящие моменты... А барон — так уж случилось — никогда в жизни не служил за жалованье: он не связан ни присягою, ни умберто и привык к немыслимой роскоши — делать лишь то, что сам находит правильным. И если окажется, что приказ противоречит его представлениям о чести и совести, он просто не станет его выполнять, наплевав на последствия — и для себя лично, и для дела. Сами понимаете — такому человеку место не в разведслужбе, а в вендотенийских монастырях...
— Я, кажется, понимаю, что вы имеете в виду, — задумчиво кивнул Джакузи. — Барон живет в мире моральных стереотипов и запретов, немыслимых для нас с вами... Знаете, я тут освежал в памяти его досье и наткнулся на любопытный разговор — дружеская болтовня по пьяному делу. Его спросили — способен ли он при необходимости ударить женщину? Он некоторое время размышлял — причем явно всерьез, — а потом признался, что убить, может быть, и способен, но вот ударить — никогда, ни при каких обстоятельствах... Впрочем, его досье вообще смотрится весьма забавно — это, я вам доложу, не досье, а какое-то литературное обозрение: чуть ли не наполовину состоит из стихов и художественных переводов. Я еще тогда подумал, что такого полного собрания такато Тангорна, как у нас в Департаменте, нет нигде в мире...
— Жаль только, издать их можно будет не раньше, чем через сто двадцать лет — согласно закону о рассекречивают... Ага! Гондола... Ну так как — хотите пари, что он сейчас выкинет какой-нибудь безумный фортель и в итоге обведет всех этих ребят вокруг пальца?
— Я полагаю, нам с вами уместнее помолиться за его Удачу, а вернее сказать — за ошибку Марандила...
Маленькая трехместная гондола причалила у спускающейся к воде лестницы, чтобы принять на борт господина в багровом плаще и шляпе с черным плюмажем, а затем начала неспешно пересекать озеро. Тут на лице Джакузи появилось какое-то сонное выражение; он неторопливо извлек золоченый сангиновый карандашик, начертал несколько слов на салфетке, перевернул ее текстом вниз и со словами: «Ладно. Делайте ваши ставки...» передал карандаш Альмандину. Тот в свой черед сделал такую же запись, и теперь оба они безмолвно наблюдали за развитием мизансцены.
Гондола описала не вполне замкнутый треугольник и вернулась к лестнице, соседней с той, откуда начала свое движение. Место это было издавна облюбовано компанией прокаженных, закутанных в глухие полосатые балахоны, — они кормились здесь подаянием. «Холодная проказа» — болезнь смертельная и неизлечимая, однако в отличие от проказы «горячей» практически незаразная (ее можно подхватить, лишь если сам раздавишь одно из тех мелких кровянистых вздутий, которыми покрыты руки и лицо больного, или, к примеру, выпьешь с ним молока из одной кружки), а потому заболевших ею никогда не изгоняли из поселений; кхандские хакимиане даже почитали их за особо угодных Богу. День за днем эти скорбные фигуры, затянутые в свои полосатые саваны, безмолвно взывали к милосердию горожан и как бы напоминали им: сравните-ка это с тем, что кажется вам несчастьями в вашей обыденной жизни... Они были до того неподвижны, что казались просто неким архитектурным элементом вроде каменных кнехтов для швартовки гондол; поэтому когда одно из этих матерчатых изваянии вдруг встало и, чуть прихрамывая, двинулось к лестнице, стало ясно — вот оно, началось...
Прокаженный ступил на верхнюю ступеньку, и в руке его мелькнул извлеченный из рукава лиловый головной платок. В тот же миг компания зевак, толпившихся вокруг уличного фокусника — тот жонглировал тремя кинжалами ярдах в двадцати от лестницы, — распалась: двое рванули вправо и влево, отрезая человеку в балахоне пути к отступлению, а двое других и сам фокусник, расхватав порхавшие в воздухе клинки, ринулись прямиком к добыче. Вот тут-то и стало ясно, что человек малость не рассчитал: начал спускаться к воде, когда гондола была далековато — ярдах в пятнадцати от берега. Впрочем, он бы, наверное, все равно успел спрыгнуть в лодку и спастись, если бы не трусость пассажира в багровом плаще: тот, узрев трех вооруженных преследователей, перепугался настолько, что гондольер, повинуясь его панической жестикуляции, немедля начал отгребать прочь, бросив подельника на произвол судьбы. Человек в балахоне отчаянно заметался по нижней, уходящей в воду, ступеньке — спасения ждать было неоткуда. Парою секунд спустя его настигли «зеваки»: они мгновенно заломили ему руки за спину, а «жонглер» коротко, без замаха, врубил по печени и тут же, на возвратном движении, — ребром ладони по шее. Вот и все. «За задницу — и в конвертик»...
Однако когда «прокаженного» волоком вытащили с лестницы на набережную, вокруг сразу столпился возмущенный народ: к такому обращению с больными здесь как-то не привыкли. Двое случившихся поблизости хакимиан в желтых тюбетейках паломников незамедлительно вступились за «божьего человека», и возникший скандал стал плавно перерастать в драку. Люди Марандила со всех концов площади прорывались — плечом вперед — сквозь густеющую толпу к месту событий, а где-то в отдалении уже раздавалась скребущая по нервам трель полицейского свистка... Человек в багровом плаще тем временем высадился на берег за три лестницы от места свалки, отпустил гондолу и неторопливо двинулся прочь; по всему было видать, что судьба лжепрокаженного его не больно-то заботит.
— Ну, как вам представление, дорогой Джакузи?
— Превосходно. Положительно, в Тангорне погиб великий режиссер...
Выражение лица вице-директора по оперативной работе вроде бы ничуть не изменилось, однако Альмандин знал своего сотрудника много лет, а потому видел: страшное напряжение, в котором тот пребывал последние минут десять, утекло прочь, и в уголках его губ рождалась тень торжествующей улыбки. Что ж, это и его победа тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73