.. И тут его отвлекли обратно — сдавленным воплем:
— Сэр Энголд, пленный!.. Что это с ним?!. Как ни стремительно он поворачивался обратно, все уже успело закончиться. Пленник был мертв, и для констатации смерти врач тут точно не требовался: на глазах у остолбенелых эльфов тот за какие-то секунды превратился в скелет, обтянутый кое-где остатками мумифицированной кожи. Коричневато-желтый череп с заполненными песком глазницами насмешливо скалил зубы из-под съежившихся почернелых губ, будто издеваясь над Энголдом: «Ну вот, а теперь спрашивай о чем угодно... Хочешь — искупай меня в напитке правды, авось поможет»...
А в Минас-Тиритском дворце Арагорн изумленно наблюдал за тем, как неуловимо преображается лицо сидящей напротив него Арвен. Вроде бы ничего и не менялось, но он чувствовал с абсолютной непреложностью — безвозвратно уходит, утекает, как чудесный утренний сон из памяти, нечто важное, может быть, даже самое главное... какая-то волшебная недоговоренность черт, которые стали теперь совершенно человеческими. И когда по прошествии нескольких мгновений эта метаморфоза завершилась, он вынес вердикт, подводящий окончательную черту под этим периодом его жизни: «Да, красивая женщина, что тут скажешь... Даже — очень красивая. И это все».
Никто из его подданных этого, разумеется, не видел, а если б и увидал — наверняка не придал бы значения. Зато они добросовестно отразили в летописях другое событие этого полудня, а именно: когда в Лориене разрушилось Зеркало, сдетонировали и все пять оставшихся в Средиземье палантиров, и тогда из волн Белфаласского залива, принимающего в себя воды Андуина, ударил в небо чудовищный гейзер чуть не в полмили вышиной. Гейзер этот породил сорокафутовую волну-цунами, которая начисто смыла несколько белфаласских рыбачьих деревушек вместе со всеми их обитателями; вряд ли, однако, хоть кому-нибудь пришло в голову, что эти несчастные тоже стали жертвами Войны Кольца.
Самое удивительное, что Его Величество Элессар Эльфинит, при всей его наблюдательности и проницательности, тоже никак не увязал между собою эти два события, пришедшиеся на полдень 1 августа 3019 года Третьей Эпохи и, в некотором смысле, ставшие финальной точкой в ее течении. Ну а уж после него никто и подавно не выстраивал такой логической цепочки — у них и возможности-то такой не было...
— Руку согни, живо! — скомандовал Халаддин, затягивая жгут на левом локтевом сгибе Цэрлэга. — Да тряпицу-то не отнимай, а то весь наружу вытечешь...
Кисть сержанта «разморозилась», едва лишь вулкан принял в свои недра палантир — так что кровища теперь хлестала, как ей и положено, когда человек начисто лишился пары пальцев. Иные, помимо жгута, способы остановки кровотечения не годились: кровоостанавливающие снадобья из эльфийской аптечки, в том числе и легендарный корень мандрагоры (способный, как утверждают, «законопатить» даже поврежденную сонную артерию), как вдруг обнаружилось, действовать перестали совершенно. Кто бы мог подумать, что это все тоже была магия...
— Слушай... Так выходит — мы победили?
— Да, черт побери! Если только это можно назвать победой...
— Я не понял, господин военлекарь... — Казалось, посеревшие от кровопотери губы не слушаются сержанта. — Как это понимать: «Если это можно назвать победой»?
«Не смей! — одернул себя Халаддин. — То решение было моим — и ничьим более; я не вправе даже самым краешком впутывать в него Цэрлэга. Он не должен даже подозревать о том, чему сейчас стал свидетелем и при этом невольною причиной — для его же собственного блага. И пускай лучше для него все это так и останется нашим с ним личным Дагор-Дагорадом: победным Дагор-Дагорадом...»
— Ну, я просто имел в виду... Понимаешь, в нашу с тобой победу все равно не поверит ни один человек в Средиземье, «Благодарность перед строем» нам никак не светит... И помяни мое слово — эльфы и люди с того берега Андуина найдут способ изобразить дело так, что победителями в этой истории выйдут все равно они.
— Да, — согласно кивнул орокуэн и на миг замер, будто бы прислушиваясь к медленно затихающему утробному ворчанию Огненной горы. — Наверняка так оно и будет. Но нам-то с вами до этого что за дело?
ЭПИЛОГ
— ...Что скажет История?
— История, сэр, налжет — как всегда.
Б. Шоу
Имей смелость мечтать и лгать.
Ф. Ницше
Наше повествование целиком основано на подробных (хотя и страдающих некоторой неполнотой) рассказах Цэрлэга, которые хранятся в его роду как устное предание. Следует особо подчеркнуть, что никакими подтверждающими их документами мы не располагаем. Халаддин, от коего следовало бы ожидать самых развернутых свидетельств, не оставил на сей предмет ни единой строчки; остальные непосредственные участники охоты за Зеркалом Галадриэль — Тангорн и Кумай — молчат по вполне понятной причине. Так что любой желающий может со спокойной совестью объявить все это бредом выжившего из ума орка, которому вздумалось на старости лет переиграть финал Войны Кольца; в конце концов, на то и придуманы мемуары — чтобы ветераны могли задним числом обратить все свои поражения в победы.
Тем же, кому эта история показалась если и не истинной, то хотя бы заслуживающей внимания версией, будут, вероятно, небезынтересны некоторые события, выходящие за ее временные рамки. Цэрлэг рассказывает, что он сопровождал Халаддина от Ородруина до Итилиена; доктор казался тяжко больным и за всю дорогу не произнес и десяти слов кряду На одном из привалов сержант заснул до того крепко, что пробудился лишь под вечер следующего дня, причем с сильнейшей тошнотой и головной болью. Вместо своего спутника он нашел рядом с собою мифриловую кольчугу, в которую было завернуто прощальное письмо. В нем Халаддин сообщал, что Средиземье теперь избавлено от эльфийской напасти и он как командующий операцией благодарит сержанта за отличную службу и награждает того драгоценными доспехами. Сам же доктор, к сожалению, «заплатил за победу такую цену, что более не видит себе места среди людей». Последние слова навели разведчика на самые мрачные мысли, которые, по счастью, не подтвердились: судя по следам, Халаддин просто добрался до Итилиенского тракта и ушел по нему куда-то на юг.
Любопытно, что несколько лет назад некий легкомысленный аспирант с кафедры истории средневековья Умбарского университета, явно некритически восприняв эту легенду, не поленился предпринять специальные разыскания в бухгалтерских книгах восточных монастырей, которые ведутся вот уже полтора тысячелетия с какой-то противоестественной дотошностью. И что бы вы думали — разрыл-таки, шельмец, прелюбопытнейшее совпадение: в январе 3020 года (по тогдашнему летоисчислению) в пещерный монастырь Гурван-Эрэн, что в горах северной Вендотении, и вправду поступил для служения инок, по виду — умбарец, принявший обет полного молчания и пожертвовавший монастырю... иноцерамовое кольцо. Отсюда аспирант делал «поспешный, легкомысленный и (я цитирую по протоколу заседания кафедры) совершенно антинаучный вывод об идентичности указанного инока с легендарным Халаддином». Ученый совет, понятное дело, вдул «охотнику за привидениями» так, что тот навсегда зарекся отвлекаться от утвержденной темы диссертации и с той поры прилежно обметает кисточкой глиняные черепки из кхандских мусорных куч периода VII династии.
Что же до реального Халаддина, то это имя можно найти в любом университетском курсе; правда, не по физиологии, которой тот посвятил свою жизнь, а по истории науки — как пример опасности слишком далеких рывков вперед. Дело в том, что его блестящие исследования по функционированию нервного волокна настолько опередили свое время, что выпали из общенаучного контекста и были благополучно забыты. Лишь три века спустя на его работы случайно наткнулись медики Итилиенской школы, искавшие древние рецепты противоядий. Тогда-то и стало ясно, что Халаддин более чем на сто лет опередил знаменитого Веспуно и не только экспериментально доказал электрическую природу аксонного возбуждения, но и предсказал существование нейромедиаторов и даже смоделировал механизм их работы. К сожалению, подобного рода «приоритеты» интересны лишь историкам — для реального же научного сообщества все это не имеет абсолютно никакого значения. В любом случае последние из известных работ Халаддина датированы 3016 годом Третьей Эпохи, и официальная точка зрения гласит, что он погиб во время Войны Кольца.
Вернемся, однако, к Цэрлэгу — благо его историчность сомнению не подлежит. Как известно, к зиме 3020 года оккупация Мордора окончилась — внезапно и необъяснимо, и там начала потихоньку налаживаться мирная жизнь. Городское население пострадало тогда очень сильно (собственно, мордорская цивилизация с той поры так и не оправилась), но кочевников эти напасти по большей части обошли стороной. Сержант всегда говаривал, что настоящий мужик, у которого руки растут не из задницы, а откуда положено, при любых раскладах будет кум королю, и вполне утвердил эту максиму всею своей жизнью. Возвратясь в родные места, он стал в конечном итоге основателем большого и могущественного клана, который и сохранил — благодаря распространенной среди кочевых народов устной традиции — рассказ о его странствиях.
К слову сказать, дальнейшая судьба другого сержанта, Ранкорна, почти в точности совпала с Цэрлэговой — с тою, понятно, поправкой, что хозяйствовал бывший рейнджер не на плато Хоутийн-Хотгор, а по другую сторону Хмурых гор, в долине Выдряного ручья. Отстроенный им хутор со странным названием «Лианика» лет через пять разросся в настоящий поселок, а когда его маленький сынишка во время рыбной ловли подобрал на галечной косе первый в Итилиене золотой самородок, соседи-хуторяне лишь плечами пожали: всем ведь известно — деньги завсегда липнут к деньгам... Доведись им с орокуэном повстречаться на склоне лет, они непременно перевели бы свои темнолесские дискуссии о сравнительных достоинствах темного пива и кумыса в практическую плоскость. Но — не довелось...
Мифриловую кольчугу Цэрлэг решил вернуть девушке Халаддина вместе с рассказом о подвиге своего исчезнувшего друга. Однако Кумай погиб, а самому разведчику не было известно о ней ничего, кроме имени «Соня» (весьма распространенного среди троллей) да смутных данных об ее участии в Сопротивлении, так что все его розыски оказались тщетны. Пришедший в отчаяние орокуэн — а обязательность кочевников в такого рода делах поистине беспредельна — счел себя и свой клан не владельцами, а лишь хранителями этой реликвии. Кончилось тем, что праправнук сержанта безвозмездно передал ее — вместе с прилагающейся к ней головной болью — в Нурнонский исторический музей, где ныне всякий может ее лицезреть вкупе с иными диковинками загадочной мордорской цивилизации. «Ага! — скажет на этом месте апологет легенды. — Ну уж кольчуга-то, которая есть въяве и вживе, для вас аргумент?» На это ему степенно возразят, что кольчуга — даже в рамках Цэрлэговой версии — ровным счетом ничего не доказывает, поскольку Халаддин разжился ею еще до того, как получил кольцо назгула. И будут совершенно правы!
Кстати, о мифриле. В музеях Арды таких кольчуг ныне имеется аж четыре штуки, но технология изготовления как была неизвестна, так и остается. Если хотите, чтобы приятель-металлург запустил в вас чем-нибудь тяжеленьким, задайте ему невинный вопрос об этом сплаве. Тыщу раз мерили: 86% серебра, 12% никеля, дальше хвост из 9 редких и рассеянных металлов — от ванадия до ниобия; одним словом, сосчитать могут — хоть до девятого знака после запятой, рентгеноструктурный анализ там, все такое — да ради Бога, а вот воспроизвести — хрен!.. Иные не без ехидства напоминают, что при изготовлении мифрила старые мастера якобы навсегда вкладывали в металл частичку своей души;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Сэр Энголд, пленный!.. Что это с ним?!. Как ни стремительно он поворачивался обратно, все уже успело закончиться. Пленник был мертв, и для констатации смерти врач тут точно не требовался: на глазах у остолбенелых эльфов тот за какие-то секунды превратился в скелет, обтянутый кое-где остатками мумифицированной кожи. Коричневато-желтый череп с заполненными песком глазницами насмешливо скалил зубы из-под съежившихся почернелых губ, будто издеваясь над Энголдом: «Ну вот, а теперь спрашивай о чем угодно... Хочешь — искупай меня в напитке правды, авось поможет»...
А в Минас-Тиритском дворце Арагорн изумленно наблюдал за тем, как неуловимо преображается лицо сидящей напротив него Арвен. Вроде бы ничего и не менялось, но он чувствовал с абсолютной непреложностью — безвозвратно уходит, утекает, как чудесный утренний сон из памяти, нечто важное, может быть, даже самое главное... какая-то волшебная недоговоренность черт, которые стали теперь совершенно человеческими. И когда по прошествии нескольких мгновений эта метаморфоза завершилась, он вынес вердикт, подводящий окончательную черту под этим периодом его жизни: «Да, красивая женщина, что тут скажешь... Даже — очень красивая. И это все».
Никто из его подданных этого, разумеется, не видел, а если б и увидал — наверняка не придал бы значения. Зато они добросовестно отразили в летописях другое событие этого полудня, а именно: когда в Лориене разрушилось Зеркало, сдетонировали и все пять оставшихся в Средиземье палантиров, и тогда из волн Белфаласского залива, принимающего в себя воды Андуина, ударил в небо чудовищный гейзер чуть не в полмили вышиной. Гейзер этот породил сорокафутовую волну-цунами, которая начисто смыла несколько белфаласских рыбачьих деревушек вместе со всеми их обитателями; вряд ли, однако, хоть кому-нибудь пришло в голову, что эти несчастные тоже стали жертвами Войны Кольца.
Самое удивительное, что Его Величество Элессар Эльфинит, при всей его наблюдательности и проницательности, тоже никак не увязал между собою эти два события, пришедшиеся на полдень 1 августа 3019 года Третьей Эпохи и, в некотором смысле, ставшие финальной точкой в ее течении. Ну а уж после него никто и подавно не выстраивал такой логической цепочки — у них и возможности-то такой не было...
— Руку согни, живо! — скомандовал Халаддин, затягивая жгут на левом локтевом сгибе Цэрлэга. — Да тряпицу-то не отнимай, а то весь наружу вытечешь...
Кисть сержанта «разморозилась», едва лишь вулкан принял в свои недра палантир — так что кровища теперь хлестала, как ей и положено, когда человек начисто лишился пары пальцев. Иные, помимо жгута, способы остановки кровотечения не годились: кровоостанавливающие снадобья из эльфийской аптечки, в том числе и легендарный корень мандрагоры (способный, как утверждают, «законопатить» даже поврежденную сонную артерию), как вдруг обнаружилось, действовать перестали совершенно. Кто бы мог подумать, что это все тоже была магия...
— Слушай... Так выходит — мы победили?
— Да, черт побери! Если только это можно назвать победой...
— Я не понял, господин военлекарь... — Казалось, посеревшие от кровопотери губы не слушаются сержанта. — Как это понимать: «Если это можно назвать победой»?
«Не смей! — одернул себя Халаддин. — То решение было моим — и ничьим более; я не вправе даже самым краешком впутывать в него Цэрлэга. Он не должен даже подозревать о том, чему сейчас стал свидетелем и при этом невольною причиной — для его же собственного блага. И пускай лучше для него все это так и останется нашим с ним личным Дагор-Дагорадом: победным Дагор-Дагорадом...»
— Ну, я просто имел в виду... Понимаешь, в нашу с тобой победу все равно не поверит ни один человек в Средиземье, «Благодарность перед строем» нам никак не светит... И помяни мое слово — эльфы и люди с того берега Андуина найдут способ изобразить дело так, что победителями в этой истории выйдут все равно они.
— Да, — согласно кивнул орокуэн и на миг замер, будто бы прислушиваясь к медленно затихающему утробному ворчанию Огненной горы. — Наверняка так оно и будет. Но нам-то с вами до этого что за дело?
ЭПИЛОГ
— ...Что скажет История?
— История, сэр, налжет — как всегда.
Б. Шоу
Имей смелость мечтать и лгать.
Ф. Ницше
Наше повествование целиком основано на подробных (хотя и страдающих некоторой неполнотой) рассказах Цэрлэга, которые хранятся в его роду как устное предание. Следует особо подчеркнуть, что никакими подтверждающими их документами мы не располагаем. Халаддин, от коего следовало бы ожидать самых развернутых свидетельств, не оставил на сей предмет ни единой строчки; остальные непосредственные участники охоты за Зеркалом Галадриэль — Тангорн и Кумай — молчат по вполне понятной причине. Так что любой желающий может со спокойной совестью объявить все это бредом выжившего из ума орка, которому вздумалось на старости лет переиграть финал Войны Кольца; в конце концов, на то и придуманы мемуары — чтобы ветераны могли задним числом обратить все свои поражения в победы.
Тем же, кому эта история показалась если и не истинной, то хотя бы заслуживающей внимания версией, будут, вероятно, небезынтересны некоторые события, выходящие за ее временные рамки. Цэрлэг рассказывает, что он сопровождал Халаддина от Ородруина до Итилиена; доктор казался тяжко больным и за всю дорогу не произнес и десяти слов кряду На одном из привалов сержант заснул до того крепко, что пробудился лишь под вечер следующего дня, причем с сильнейшей тошнотой и головной болью. Вместо своего спутника он нашел рядом с собою мифриловую кольчугу, в которую было завернуто прощальное письмо. В нем Халаддин сообщал, что Средиземье теперь избавлено от эльфийской напасти и он как командующий операцией благодарит сержанта за отличную службу и награждает того драгоценными доспехами. Сам же доктор, к сожалению, «заплатил за победу такую цену, что более не видит себе места среди людей». Последние слова навели разведчика на самые мрачные мысли, которые, по счастью, не подтвердились: судя по следам, Халаддин просто добрался до Итилиенского тракта и ушел по нему куда-то на юг.
Любопытно, что несколько лет назад некий легкомысленный аспирант с кафедры истории средневековья Умбарского университета, явно некритически восприняв эту легенду, не поленился предпринять специальные разыскания в бухгалтерских книгах восточных монастырей, которые ведутся вот уже полтора тысячелетия с какой-то противоестественной дотошностью. И что бы вы думали — разрыл-таки, шельмец, прелюбопытнейшее совпадение: в январе 3020 года (по тогдашнему летоисчислению) в пещерный монастырь Гурван-Эрэн, что в горах северной Вендотении, и вправду поступил для служения инок, по виду — умбарец, принявший обет полного молчания и пожертвовавший монастырю... иноцерамовое кольцо. Отсюда аспирант делал «поспешный, легкомысленный и (я цитирую по протоколу заседания кафедры) совершенно антинаучный вывод об идентичности указанного инока с легендарным Халаддином». Ученый совет, понятное дело, вдул «охотнику за привидениями» так, что тот навсегда зарекся отвлекаться от утвержденной темы диссертации и с той поры прилежно обметает кисточкой глиняные черепки из кхандских мусорных куч периода VII династии.
Что же до реального Халаддина, то это имя можно найти в любом университетском курсе; правда, не по физиологии, которой тот посвятил свою жизнь, а по истории науки — как пример опасности слишком далеких рывков вперед. Дело в том, что его блестящие исследования по функционированию нервного волокна настолько опередили свое время, что выпали из общенаучного контекста и были благополучно забыты. Лишь три века спустя на его работы случайно наткнулись медики Итилиенской школы, искавшие древние рецепты противоядий. Тогда-то и стало ясно, что Халаддин более чем на сто лет опередил знаменитого Веспуно и не только экспериментально доказал электрическую природу аксонного возбуждения, но и предсказал существование нейромедиаторов и даже смоделировал механизм их работы. К сожалению, подобного рода «приоритеты» интересны лишь историкам — для реального же научного сообщества все это не имеет абсолютно никакого значения. В любом случае последние из известных работ Халаддина датированы 3016 годом Третьей Эпохи, и официальная точка зрения гласит, что он погиб во время Войны Кольца.
Вернемся, однако, к Цэрлэгу — благо его историчность сомнению не подлежит. Как известно, к зиме 3020 года оккупация Мордора окончилась — внезапно и необъяснимо, и там начала потихоньку налаживаться мирная жизнь. Городское население пострадало тогда очень сильно (собственно, мордорская цивилизация с той поры так и не оправилась), но кочевников эти напасти по большей части обошли стороной. Сержант всегда говаривал, что настоящий мужик, у которого руки растут не из задницы, а откуда положено, при любых раскладах будет кум королю, и вполне утвердил эту максиму всею своей жизнью. Возвратясь в родные места, он стал в конечном итоге основателем большого и могущественного клана, который и сохранил — благодаря распространенной среди кочевых народов устной традиции — рассказ о его странствиях.
К слову сказать, дальнейшая судьба другого сержанта, Ранкорна, почти в точности совпала с Цэрлэговой — с тою, понятно, поправкой, что хозяйствовал бывший рейнджер не на плато Хоутийн-Хотгор, а по другую сторону Хмурых гор, в долине Выдряного ручья. Отстроенный им хутор со странным названием «Лианика» лет через пять разросся в настоящий поселок, а когда его маленький сынишка во время рыбной ловли подобрал на галечной косе первый в Итилиене золотой самородок, соседи-хуторяне лишь плечами пожали: всем ведь известно — деньги завсегда липнут к деньгам... Доведись им с орокуэном повстречаться на склоне лет, они непременно перевели бы свои темнолесские дискуссии о сравнительных достоинствах темного пива и кумыса в практическую плоскость. Но — не довелось...
Мифриловую кольчугу Цэрлэг решил вернуть девушке Халаддина вместе с рассказом о подвиге своего исчезнувшего друга. Однако Кумай погиб, а самому разведчику не было известно о ней ничего, кроме имени «Соня» (весьма распространенного среди троллей) да смутных данных об ее участии в Сопротивлении, так что все его розыски оказались тщетны. Пришедший в отчаяние орокуэн — а обязательность кочевников в такого рода делах поистине беспредельна — счел себя и свой клан не владельцами, а лишь хранителями этой реликвии. Кончилось тем, что праправнук сержанта безвозмездно передал ее — вместе с прилагающейся к ней головной болью — в Нурнонский исторический музей, где ныне всякий может ее лицезреть вкупе с иными диковинками загадочной мордорской цивилизации. «Ага! — скажет на этом месте апологет легенды. — Ну уж кольчуга-то, которая есть въяве и вживе, для вас аргумент?» На это ему степенно возразят, что кольчуга — даже в рамках Цэрлэговой версии — ровным счетом ничего не доказывает, поскольку Халаддин разжился ею еще до того, как получил кольцо назгула. И будут совершенно правы!
Кстати, о мифриле. В музеях Арды таких кольчуг ныне имеется аж четыре штуки, но технология изготовления как была неизвестна, так и остается. Если хотите, чтобы приятель-металлург запустил в вас чем-нибудь тяжеленьким, задайте ему невинный вопрос об этом сплаве. Тыщу раз мерили: 86% серебра, 12% никеля, дальше хвост из 9 редких и рассеянных металлов — от ванадия до ниобия; одним словом, сосчитать могут — хоть до девятого знака после запятой, рентгеноструктурный анализ там, все такое — да ради Бога, а вот воспроизвести — хрен!.. Иные не без ехидства напоминают, что при изготовлении мифрила старые мастера якобы навсегда вкладывали в металл частичку своей души;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73