На самом-то деле ни малейшей уверенности в этом у него не было — скорее наоборот. Саруман вполне мог бы заявить что-нибудь вроде: «Назгулы проиграли, а потому, уходя из этого мира, решили напоследок его уничтожить твоими руками» и убедительнейшим образом обосновать такую версию (откуда, собственно, Халаддину известно, что назгулы — «наши»? Да только со слов самого Шарья-Раны); мог бы — но не стал, и именно это обстоятельство отчего-то вызвало у Халаддина доверие ко всему, что говорил Белый маг. «Вы хотите опытным путем проверить, какая из теорий правильна?» Да, именно так оно и выходит...
"Он добился своего, — с внезапным ужасом понял Халаддин. — Я усомнился — и тем самым безвозвратно потерял право на поступок... слишком уж глубоко в меня вбито, что сомнение толкуется в пользу ответчика. Совершить задуманное мною, зная о возможных последствиях (а теперь-то я о них осведомлен — спасибо Саруману), может либо Бог, либо маньяк — а я ни то, ни Другое. Разводить потом руками: «Приказ есть приказ!» тоже не выйдет — не мой жанр... «А еще тебе ужасно не хочется собственноручно сжигать ту эльфийскую красотку, верно?» «Да, не хочется — мягко говоря. Это мне как — в плюс или в минус?»
Простите меня, ребята... простите меня, Шарья-Рана и вы, барон, — тут он мысленно опустился на колени, — только все сделанное вами оказалось попусту. Я знаю, что предаю вас и вашу память, но тот выбор, что от меня потребовался, оказался мне не по плечу... Да он и вообще не по плечу человеку — только самому Единому. Мне ничего не остается, кроме как наглухо заблокировать свой палантир от «передачи» и сжечь его в Ородруине, и пускай дальше все идет само собою, без моего участия. Ну не гожусь я в вершители судеб Мира — я вылеплен из другого теста... а если вы захотите уточнить: «Не из теста, а из дерьма» — что ж, приму как должное".
И словно для того, чтобы поддержать его в этом решении, палантир внезапно осветился изнутри и явил его взору внутренность какой-то башни со стрельчатыми окнами, нечто вроде столика на низких гнутых ножках и смертельно бледное — и оттого почему-то еще более прекрасное — лицо Эорнис.
ГЛАВА 69
Порою диву даешься — какие ничтожные пустяки способны направить течение истории в иное русло. В данном случае все в итоге решили временные нарушения в кровоснабжении левой икроножной мышцы Халаддина, возникшие из-за неудобной позы, в каковой тот пребывал последние минуты. У доктора свело ногу, а когда он неловко привстал и наклонился, пытаясь размять налившуюся болью икру, гладкий шар палантира выскользнул у него из руки и не спеша покатился по отлогому внешнему склону кратера. Стоящий чуть ниже Цэрлэг, услыхав сдавленное ругательство командира, воспринял это как руководство к действию и ринулся наперерез хрустальному мячику...
— Не тро-о-о-огай!!! — прорезал тишину отчаянный крик.
Поздно.
Орокуэн подхватил палантир и в тот же миг нелепо застыл, а тело его подернулось, будто слоем инея, мерцающими голубовато-лиловыми искрами. Халаддин отчаянно рванулся к товарищу и, не раздумывая, одним движением вышиб у того из рук дьявольскую игрушку; лишь по прошествии пары секунд доктор с изумлением осознал, что самому ему она отчего-то никакого вреда не причинила.
Лиловые искры при этом погасли, оставив после себя странный морозный запах, а орокуэн медленно завалился боком на каменную осыпь; при его падении Халаддину послышался какой-то странный глухой стук. Он попытался приподнять сержанта и поразился тяжести его тела.
— Что со мной, доктор? — На всегда улыбчиво-бесстрастном лице орокуэна были страх и растеряность. — Руки и ноги... не чувствую... совсем... что со мной?..
Халаддин взял было его за запястье — и от неожиданности отдернул руку: кисть орокуэна оказалась холодной и твердой как камень... Господи милосердный, да это же и есть камень! На другой руке Цэрлэга при падении отломилась пара пальцев, и теперь доктор разглядывал свежий, искрящийся кристалликами скол — белоснежный пористый известняк костей и темно-розовый мрамор мышц с алыми гранатовыми жилами на месте кровеносных сосудов, — поражаясь немыслимой точности этой каменной имитации. Шея и плечи орокуэна, однако, оставались пока теплыми и живыми; ощупав его руку, Халаддин понял, что граница между камнем и плотью проходит сейчас чуть выше локтя, медленно сдвигаясь по бицепсу вверх. Он собрался было бодро соврать нечто успокоительное насчет «временной потери чувствительности по причине электрического разряда», зарыв суть дела в мудреных медицинских терминах, однако разведчик уже разглядел свою изувеченную кисть и все понял сам:
— Так не бросай, слышишь?.. Добей «уколом милосердия» — самое время...
— Что там стряслось, Халаддин? — ожил в палантире встревоженный голос Сарумана.
— Что?! Мой друг превращается в камень, вот что! Ваша работа, сволочи?!
— Он что — коснулся палантира?! Зачем же ты ему позволил?..
— Дьявол тебя раздери! Расколдуй его немедля, слышишь?!
— Я не могу этого сделать: это не мои чары — сам подумай, зачем мне это? — а снять чужое заклятие просто невозможно, даже для меня... Наверное, это мои недоумки предшественники думали таким способом остановить тебя...
— Мне это без разницы — чьи заклятия! Давай расколдовывай как умеешь, либо тащи к своему палантиру того, кто это натворил!
— Их никого уже нет тут со мной... Мне очень жаль, но я ничего не могу сделать для твоего друга — даже ценою собственной жизни.
— Послушай меня, Саруман. — Халаддин сумел взять себя в руки, поняв — криком делу не поможешь. — Мой друг похоже, окончательно обратится в камень минут через пять-шесть. Сумеешь за эти минуты снять с него заклятие — и я сделаю то, чего ты добиваешься: заблокирую свой палантир от «передачи» и скину его в Ородруин. Каким способом снимать заклятие — твои проблемы; а не сумеешь — я поступлю так, как собирался, хотя ты, сказать по правде, меня почти разубедил. Ну?!
— Будь же разумен, Халаддин! Неужели ты погубишь целый Мир — вернее, два мира, — ради спасения одного-единственного человека? И даже не спасения: ведь человек-то этот потом все равно погибнет — вместе с миром...
— Да клал я с прибором на все ваши миры, понятно?! Последний раз спрашиваю: будешь колдовать, нет?
— Я могу только повторить сказанное однажды этим болванам из Белого Совета: «То, что ты собрался совершить, — хуже чем преступление. Это ошибка».
— Да?! Ну так я кидаю свой шарик в кратер! Так что сваливай-ка на хрен — если успеешь... А сколько секунд в твоем распоряжении — прикинь сам, по формуле свободного падения: я всегда был слаб в устном счете...
Лейтенант тайной стражи Росомаха в эти самые минуты тоже оказался перед лицом весьма нелегкого выбора.
Он достиг уже речных террас Андуина и имел все шансы благополучно добраться до спасительного челнока, когда неотступно шедшие за ним по пятам эльфы загнали его в склоновый курум — крупнообломочную каменную осыпь, где так любят устраивать свое логово настоящие росомахи. Надеясь срезать угол, лейтенант двинулся прямиком по куруму, прыгая с камня на камень; при таком способе передвижения главное — не терять первоначального разгона и ни в коем случае не останавливаться: прыжок — отскок, прыжок — отскок, прыжок — отскок. Когда стоит сухая погода, это не так уж сложно, но сейчас, после многодневных дождей, накипные лишайники, заляпавшие каждый камень потеками черной и оранжевой краски, напитались водой и раскисли, и каждое такое пятно таило в себе смертельную опасность.
Росомаха не одолел еще и половины склона, когда понял, что сильно переоценил дистанцию, отделяющую его от преследователей: вокруг него начали падать стрелы. Стрелы эти приходили по очень крутой траектории, явно на самом пределе дальности, но лейтенант был слишком хорошо осведомлен о возможностях эльфов — лучших лучников Средиземья, — чтобы не бросить оценивающего взгляда через плечо. После очередного прыжка он спружинил левой ногой на покатой поверхности каменного «сундука», одновременно разворачивась влево, — и тут мокрый лишайник, сравнявшийся в скользкости с пресловутой дынной кожурой, вывернулся из-под его мордорского сапога (ох, чуяло сердце — не доведет до добра эта обувка на твердой подошве!), и Росомаху швырнуло направо, в узкую, сходящуюся на нет расселину. Он прочертил обламывающимися ногтями бессильные борозды по лишайниковым натекам на «сундучной крышке» — да разве тут удержишься... Мелькнула напоследок совсем уж дурацкая мысль: «Эх, отчего я не настоящая росомаха...» — а мгновение спустя хруст в правой щиколотке, намертво застрявшей в щели-капкане, отдался невыносимой болью в позвоночнике лейтенанта и погасил его сознание.
...Странно, но обморок его длился совсем недолго. Росомаха ухитрился распереться в щели, найдя положение, при котором вся нагрузка пришлась на левую, несломанную, ногу; теперь можно было, напрягшись, перевалить через голову освобожденный от лямок заплечный тюк. Пачка бумаг с дол-гулдурской документацией была снабжена зажигательным зарядом из «огневого желе» (умница Гризли — все предусмотрел), так что ему теперь оставалось лишь чиркнуть кремешком мордорской огневицы — герметичного фарфорового сосудика со светлой фракцией нафты. Лишь распустив затяжной шнур заплечного тюка и нащупав в кармане огневицу, он решил наконец осмотреться и запрокинулся назад (развернуться всем телом было совершенно невозможно) — как раз чтобы увидать будто бы медленно рушащиеся на него с бесцветного полуденного неба колоннообразные фигуры в серо-зеленых плащах. От настигающих эльфов его отделяли уже какие-то метры, и лейтенант безошибочно понял, что из двух оставшихся ему в этой жизни дел — запалить фитиль зажигательного заряда и разжевать спасительную зеленоватую пилюлю — ему отпущено времени лишь на одно, а уж на какое именно — офицеру «Феанора» надлежит сообразить и без подсказок... Так что последним впечатлением Росомахи, предваряющим отключивший его удар по голове, стал голубоватый нафтовый огонек, облизывающий чуть растрепанные нити вымоченного в селитре запального шнура.
Очнулся он уже на лесной прогалине, открывавшей обширный вид на долину Великой Реки. Руки связаны за спиной, мордорский мундир обратился в обгорелые лохмотья, вся левая сторона тела — сплошной ожог: хвала Ауле — сработала машинка. Он не сразу разглядел слева от себя — со стороны того глаза, что почти залеплен спекшейся сукровицей, — сидящего на корточках эльфа: тот с омерзением вытирает какой-то тряпицей горлышко своей фляги — похоже, только что вливал пленнику в рот эльфийское вино.
— Очухался? — мелодичным голосом поинтересовался эльф.
— Мордор и Око! — механически откликнулся Росомаха (экая досада — помирать в таком статусе, но так уж выпало...).
— Брось прикидываться, союзничек. — Перворожденный улыбался, а в глазах стояла такая ненависть, что щелевидные кошачьи зрачки его сошлись в ниточки. — Ты ведь расскажешь нам все про эти странные игры Его Величества Элессара Эльфинита, верно, зверушка? Между союзниками не должно быть секретов...
— Мордор... и... Око... — Голос лейтенанта звучал по-прежнему ровно, хотя лишь Манве ведомо — каких это стоило усилий: эльф как бы невзначай опустил ладонь на переломанную щиколотку пленника, и...
— Сэр Энголд, гляньте — что это?!!
Эльф обернулся на крик своих спутников и теперь оцепенело наблюдал, как за Андуином, там, где сейчас должен находиться Карас-Галадон, стремительно вырастает к самому небу нечто, напоминающее циклопический одуванчик — тонкая, сияющая нестерпимой белизной стрелка-цветонос, увенчанная прозрачно-алым шаровидным соцветием. Эру Всемогущий, если это и вправду в Галадоне, какого же оно размера?.. Да и какой после этого Галадон — там небось и пепла не осталось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73