С великим трудом он дотянулся до одного из ящиков с вином. Разгреб набросанную поверх солому, отодвинув в сторону две подвернувшиеся под руку бутылки. Подтер собственную мочу соломой, затем разбросал солому у ног. А на ящик исхитрился сесть.
Осторожно отбил горлышко одной из бутылок. В ней оказалось красное вино. Оно залило ему грудь тем, что в полумраке казалось кровью. Жажду вино не утолило, но от мерзкого вкуса во рту, по крайней мере, избавило.
Голый, он сидел на ящике и мерз. Подумал о том, не заорать ли ему, чтобы оповестить тюремщиков о том, что пришел в сознание. Но нет, не стоит. Ему сейчас надо было пораскинуть мозгами. Может быть, удастся придумать что-нибудь путное.
И вдруг он вспомнил карикатуру, которую видел когда-то в иллюстрированном журнале. Двое узников, прикованные к стене так, что их ноги болтаются в воздухе. В камере ни окна, ни обстановки, вообще ничего. Один из узников говорит другому: «У меня есть план». Вспомнив об этом, Канаан расхохотался. Он посмеялся всласть, хотя и контролируя себя, чтобы не сорваться в истерику.
Глава сороковая
Когда проживешь в маленьком городке пять-шесть лет, то познакомишься с половиной жителей, а со второй половиной начнешь, как минимум, раскланиваться. А в большом городе – в Чикаго, в Нью-Йорке, в Детройте, даже в Лос-Анджелесе – и в своем-то квартале знаешь лишь десять процентов соседей, еще десяти процентам неуверенно киваешь, а на остальные восемьдесят только косишься.
А когда проведешь на улице типа Голливудского бульвара (где народу примерно столько же, сколько в небольшом городке или в квартале большого города) часов шестнадцать-восемнадцать, тебе начинает казаться, будто ты знаешь здесь уже всех, по меньшей мере, зрительно. Но Голливудский бульвар и в особенности «блядоходная» его часть – это место, подверженное постоянным переменам. Цвет, пол, национальность и сочетания всего вышеперечисленного – все это перетекает из одного в другое буквально каждый час.
Канаан знал здесь практически всех малолетних проституток и педиков, выставляющих напоказ свой товар, знал каждого воришку, налетчика, костолома и сутенера. Канаан представлял собой соответствующим образом запрограммированный ходячий компьютер.
Свистун знал здесь многих – но, конечно, не стольких. По сравнению с Канааном, он, можно сказать, никого не знал.
Когда он в конце концов вышел на Джорджа Гроха – жоржика-моржика или Игрока, как его тут называли, – то не смог бы поручиться, что этот парень когда-нибудь попадался ему на глаза. Может, и потому, что таких восемнадцати-девятнадцати-летних оболтусов было здесь слишком много, – эдаких пухлогубых блондинчиков, готовых на все и порой становящихся жертвами того, на что они как раз не готовы.
– Игрок, – окликнул Свистун, подкравшись к нему сбоку и отрезав его тем самым от остальных торговцев собственным телом, толпящихся на углу этой изумительной – особенно для хуливудского климата – ночью.
Свистун подумал, что Грох похож на одну из звезд немого кино. Как там ее звали? Ах да, Вероника Лейк.
Это имя гремело еще до рождения Джорджа Гроха. Да, если уж на то пошло, и до моего собственного рождения, подумал Свистун.
Игрок напряженно улыбнулся потенциальному клиенту, чуя в нем однако же и кое-что иное. Чуя в нем полицейского.
– Жоржик-моржик? – спросил Свистун по-другому.
Игрок нахмурился.
– Предпочитаю, чтобы меня называли Игроком.
– Да ради Бога, как хочешь.
– Это не я хочу, – проверяя пальцем ноги температуру воды, возразил Игрок. – Это ты чего-то хочешь.
– Хочу, чтобы ты рассказал мне, как это получается, что Кенни Гоча ты знал, а Гарриэт Ларю не знал. Ведь речь идет об одном и том же человеке.
Игрок переступил с ноги на ногу, готовясь припустить наутек.
Свистун наступил ему на ногу – не слишком сильно, но вполне достаточно, чтобы на корню пресечь мысль о бегстве.
– Смотри у меня, – сказал он. – Смыться надумал. А интересно, почему? Ты мне все расскажешь. Много мне, правда, не надо. Только ответ на несколько вопросов.
– С ноги-то сойди, – сказал Игрок.
– А ты не убежишь?
Игрок покачал головой; длинные белокурые волосы рассыпались по плечам.
Свистун убрал ногу, и Игрок тут же сорвался с места, но был в то же мгновение остановлен грубым рывком.
– Ну вот, как тебе после этого доверять? Свистун схватил его за запястье и сжал с такой силой, что у Игрока пропала малейшая охота к дальнейшему сопротивлению.
– Пойдешь со мной, – сказал Свистун. – Я угощу тебя кофе.
Они перешли через дорогу и зашли к «Милорду», где Боско восседал за книгой. На этот раз он читал «Забавное Евангелие». Любимый столик Свистуна в нише у окна оказался занят, и он присел за другой, в глубине зала. Толчком бедра заставил сесть за столик и Игрока. Сам сел так, чтобы отрезать ему дорогу к отступлению.
– Ты кто, на хер, такой? – спросил Игрок. – Я сейчас орать начну! Закричу, что ты насильник. Что ты лезешь ко мне под столом. Смотри, потом не расхлебаешь.
– Интересно ты выражаешься, – заметил Свистун. – Часом, не слыхивал про Бенни Ракера?
– Про кого?
– Про Бенни Ракера. Он тут два-три года назад разъезжал по бульвару в тачке с откидным верхом.
– Не знаю никакого Бенни Ракера. Да два года назад меня тут еще не было.
– Ну, и нормально. Нас не интересует Бенни Ракер. Нас интересуют обстоятельства его гибели. Хочешь знать, как он погиб?
– Как?
Парень спросил его неохотно, хотя послушать ему было наверняка любопытно.
– Он убил себя мизинцем.
– Что?
– Трудно поверить, правда? Ездил по бульвару, ковыряя в носу мизинцем, а тут откуда ни возьмись здоровенный «мерседес». И врезался в машину Бенни с такой силой, что тот пробил себе нос мизинцем и угодил в мозг. Мгновенная смерть.
– Какого хера ты мне об этом рассказываешь?
Игрок нервно рассмеялся; от его бравады не осталось и следа, теперь ему всего-навсего было страшно.
– Просто напоминаю тебе, что человека можно убить и мизинцем.
Игрок смертельно побледнел.
– Мне надо отлить.
– Отлей себе в туфлю, – посоветовал Свистун. – Эти шутки с экспортированием туда и обратно не про меня. Только и думаешь о том, как бы смыться. Но от меня, жоржик-моржик, не смоешься. Да и от былых друзей – от Кенни Гоча и от Гарриэт Ларю – тоже не удерешь.
Игрок, похоже, всхлипнул.
– Почему ты сказал, будто не хочешь иметь ничего общего с Кенни Гочем? Потому что он заболел СПИДом?
Игрок повесил голову, уставился на руки, ногти на пальцах были обкусаны чуть ли не до мяса. Он покачал головой – и вслед за ней качнулись длинные волосы.
– Ну же, малыш, – сказал Свистун. – Посмотри на меня.
Игрок поднял голову. Его глаза впились в лицо Свистуна.
– Мы порвали до того, как он заболел.
– Порвали? Хочешь сказать, что вы были любовниками?
– Мы какое-то время жили вместе.
– Ты у него или он у тебя?
– Я у него.
– И все же. Вы были только друзьями, или и друзьями, и любовниками?
На глаза Игроку навернулись слезы.
– Я любил Гарриэт Ларю.
– Значит, когда вы оставались наедине друг с другом, он играл перед тобой именно такую роль?
– Не все время. Я хочу сказать, он же в конце концов не был женщиной.
– Но мужчин любил? Игрок пожал плечами.
– Он был вроде меня.
– В обе стороны на панели? Игрок явно обиделся.
– Если хотите.
– Я не хочу оскорбить твоих чувств, – пояснил Свистун. – Просто пытаюсь понять, как это все у вас выглядело.
– Черный или белый, мужчина или женщина, гомо– или гетеро, – устало и уныло пробормотал Игрок. – Не так-то оно все просто.
– Это мне понятно, – сказал Свистун. – Значит, Кенни играл роль любящей женушки?
– Мы были парой. Я вовсе не доминировал только из-за того, что он наряжался в платья.
Свистун улыбнулся.
– Ага, теперь я усек. – Ему хотелось завлечь Игрока в товарищеские взаимоотношения, присущие чисто мужскому миру. – В двуполой любви или в однополой, но всегда женщина заказывает музыку, а мужчина под нее пляшет. Ну, так из-за чего же вы порвали? Он тебе изменил?
Игрок вновь потупился и покачал головой.
– Не совсем так, – пробормотал он.
– Что ты хочешь сказать этим «не совсем»?
– Он опять связался с той безумной публикой, с которой уж было порвал. Мне на какое-то время удалось оттащить его от них, но они свое взяли.
– И сколько же времени длился его разрыв с этой публикой?
– Пару лет.
– Упорные они, однако! Им не хотелось терять его?
– Они чем-то занимались, а Кенни, насколько я понимаю, мог им пригодиться. – Внезапно Игрок заупрямился. – Но почему я вам все это рассказываю? Почему я должен вам что-то рассказывать?
– Потому что ты любил Кенни Гоча и тебе хочется помочь мне найти тех, кто это с ним сделал.
– Кто заразил его СПИДом?
– Кто его зарезал.
– Что? – Глаза парня широко раскрылись, а кожа на лице натянулась, превратив его чуть ли не в кулак. Слезы навернулись на глаза, готовые вот-вот брызнуть.
– Кто-то перерезал ему горло.
– Но за что? И зачем? Он ведь и так умирал.
– Кому-то не терпелось дождаться этого.
– А почему не терпелось?
– Чтобы заставить твоего друга замолчать. Кто-то из той публики, с которой он ради тебя расстался. А потом оставил тебя ради нее. Может быть, они испугались, что он заговорит о них. Перед смертью.
– Обратится в полицию? Кенни бы этого ни за что не сделал.
– Значит, он обратился бы к кому-нибудь еще. Исповедался священнику, например, или разоткровенничался бы перед другом.
Игрок весь как-то притих. Слезы так и не брызнули, а вот носом он теперь шмыгал постоянно. Свистун взял со столика бумажную салфетку и подал ее ему. Пробормотав слова благодарности, Игрок высморкался.
– Тебе все еще хочется отлить?
Игрок кивнул, и Свистун поднялся с места, освобождая ему дорогу.
– Задняя дверь, понял?
– Да сам знаю.
Игрок выбрался из-за столика.
– Я подожду тебя за столиком. Заказать тебе к кофе яблочный пирог?
– А что-нибудь еще тут есть?
– Бывают лимонные меренги.
– Вот это неплохо бы.
Свистун подозвал к столику Ширли Хайтауэр и заказал лимонные меренги, кусок яблочного пирога для себя и две чашки кофе.
– Послушай, Ширли. А ты Айзека сегодня не видела?
– Сегодня нет. И уже пару дней не видела. Он понял, что она тоже тревожится. Он знал, что Ширли не из тех, кто обременяет других своими заботами. В этом отношении она была похожа на Канаана: свои печали оба предпочитали держать при себе.
– Ну, в этом же нет ничего необычного, – торопливо сказал Свистун.
– Да, ничего необычного. Я знаю, что он этого не любит, но, тем не менее, брякну ему, пожалуй, в участок.
– Это не повредит, – сказал Свистун. Она благодарно улыбнулась ему.
– А если сам с ним столкнешься, дай мне знать, договорились? – сказала она.
Она отошла от столика, потом вернулась с заказом, а Игрок все не возвращался. Но вот наконец вернулся.
– Послушай, Игрок. – Даже выбором обращения Свистун демонстрировал ему теперь уважение. – А Кенни сам предложил тебе съехать?
– Нет, так решил я сам.
– А почему?
– Ну, эта публика… они приваживали Кенни… Знаете, к чему? К маленьким детям.
Ради всего святого, подумал Свистун, ну и разграничения… Этот парень, практически подросток, начал торговать собой несколько лет назад, когда ему было тринадцать, самое большее четырнадцать, но люди, путающиеся с восьми-девятилетни-ми детишками кажутся ему страшными подлецами. Шкала ценностей, шкала Добра и Зла – и каждый находит на ней свою точку. На дюйм сюда – хорошо, на дюйм туда – плохо. Значит, Игрок презирает педофилов.
– Так что же, Кенни вербовал для них малышей?
– Бывало и такое. Но по большей части он был загонщиком.
– А это еще что?
– Они занимались скверными делами.
– Какими именно?
– Сатанизмом. Вроде того.
– А ты, Игрок, во все это веришь?
– А какое имеет значение, верю или не верю. Главное, верят ли те, кто это практикует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43