Диана думала, что верующие католики обращаются к прорицателям и хиромантам, не относясь к этому с должной серьезностью. Может быть, они даже немного верят во все это – в роковое значение линий на собственной ладони, в гадальные карты, во влияние на их жизнь расположения созвездий, но судьбу свою вокруг этого не строят, да она и сама не собирается. Не собирается в большей мере, чем, допустим, старик Рейган и его Нэнси. Может, она иной раз и пытается подмастить себе, произнося заклятие, которому ее обучила одна новоорлеанская потаскушка, но, строго говоря, она в это не верит, а главное, от этого не зависит; а зависит она от здравого смысла и полагается исключительно на него.
Но была во всем этом одна червоточина, лишавшая ее душевного равновесия. Будучи верующей католичкой, она, в то же самое время, участвовала в сатанистских ритуалах и строила из себя при-верженицу дьявола.
– Для меня, – объяснила она однажды Кенни Гочу, – лежать голой на алтаре и лизать анус Ра-абу означает не большее, чем, допустим, лесбийские игры с подружкой по требованию клиента. -Разговор происходил в утренние часы, располагавшие их обоих к откровенности. – Это своего рода лицедейство. Верить во всю эту ерунду совершенно не обязательно.
– Но, может быть, совершая определенные действия и произнося определенные слова, ты, веришь ты в это или нет, губишь собственную душу, – возразил Гоч. – Я читал однажды, что если долго симулируешь сумасшествие, то в конце концов становишься настоящим безумцем.
– Да, я тоже об этом слышала, только не верю. Потому что я много лет разыгрываю из себя нимфоманку, так что же я ею не стала? А мне все это как было в лом, так и остается на самом деле в лом.
Она знала, что он носится с сатанизмом довольно серьезно, и это ее тревожило. И, разговаривая с ним на эту тему и говоря, якобы, только о себе, она на самом деле пыталась его вразумить.
Может быть, он тоже старался в чем-то убедить ее, а может, и сам пытался стряхнуть с себя это наваждение, – так или иначе, она слушала его недостаточно внимательно. Да и слушай она внимательно, какой выход из создавшейся ситуации мог бы он ей предложить, кроме, конечно, немедленного бегства.
Но кто-то – да не кто-то, а конкретно Рааб! – убил его, и теперь с этим приходилось считаться.
В Ветхом Завете, в Книге Чисел, сказано: «Кто лишит жизни ближнего, да изобличат убийцу уста свидетеля». Она прекрасно помнила об этом, потому что постоянно читала Библию, ища утешения и прощения, еще у себя на родине, в Нью-Джерси.
Но сейчас, вновь обратившись к тексту Писания, она в смущении обнаружила последние слова вышеприведенной сентенции: «Но показания только одного свидетеля не должны стать причиной вынесения смертного приговора».
Бесчисленные проповедники, не говоря уж о баптистах, утверждают, будто в Библии нет никаких противоречий, – а меж тем, вот одно из них, вопиющее, в рамках одного высказывания! Сперва говорится, что ублюдка надо изобличить, а потом, что это не должно обернуться вынесением ему смертного приговора.
Она размышляла о том, что узнала, общаясь с подружками-ведьмами, как они себя называли, с той же Мэри Бакет, что прочла в книгах, подсунутых ей той же Бакет, – и не находила ответа на свой вопрос.
В конце концов, поступать следует по велению собственной совести, даже если последствия выбранного тобой образа действий пугают тебя до полу-смерти и ты вынуждена раз и навсегда отказаться от давным-давно принятого решения не совать носа в чужие дела.
Так что, в итоге, она позвонила этому шутнику по кличке Свистун, однако напоролась на автоответчик. Это можно было воспринять как знак того, что ее решимость оказалась отвергнута. Вместо этого, она измененным голосом сообщила, что человек, заинтересованный выяснением обстоятельств смерти Кеннета Гоча, должен обратить внимание на некоего Бенну Рааба, он же Раймонд Радецки.
Теперь ей предстояло разобраться со следующим шагом. А именно, ехать ли ей на эту проклятущую оргию или нет.
Но все выглядело так, что даже в этом смысле она была лишена выбора. Ведь если она внезапно исчезнет, а кто-нибудь примется за Рааба, он с легкостью срифмует одно с другим и вычислит Диану Кордей как человека, указавшего на него пальцем. И тогда, взяв кончиками пальцев чертов ножичек, отправится на ее поиски.
Она принялась разыскивать плащ, в котором следовало появиться к началу черной мессы. Хорошо хоть, что не надо было раздумывать над выбором платья: большую часть оргии ей предстояло пробыть обнаженной.
Металлический пояс, которым Дженни Миллхолм наподобие пляжного полотенца обмотала бедра, был так узок, что едва прикрывал срам. К нему прилагалась тесная и короткая металлическая жилетка.
Рааб объяснил ей, что оказывает великую честь, пригласив ее в церковь Сатаны в канун Дня Всех Святых или Хэллоуина, когда там проводится особое и не похожее ни на что другое празднество. Честь становилась еще большей из-за того, что празднество намечалось во дворце у моря, а сам этот дворец пользовался невероятно дурной славой, равно как и люди, на празднество приглашенные или к нему допущенные.
Все это было прекрасно за одним-единствен-ным исключением. Столь куцый наряд не позволял ей втайне пронести с собой хоть что-нибудь. И мысль о том, что она предстанет практически обнаженной глазам стольких незнакомцев, повергала ее в трепет.
Она нашла черный бархатный плащ с капюшоном. В плаще имелся внутренний карман для кошелька или сумочки. Вот и отлично.
Она присела, дожидаясь Рааба. Заехав за ней, он должен был повезти ее на оргию.
Глава сорок четвертая
Фонари горели по обочинам узкой дороги у моря, огибающей особняк, стилизованный под развалины средневекового замка в стиле Диснейленда, а у ворот горело множество факелов. Охранники в черных плащах с клобуками и в масках, увешанные металлическими цепями, двумя пальцами левой руки прикасались к паху каждого из прибывающих гостей, наклеивая особую кожаную заплатку. Именно эта заплатка должна была послужить для счастливых избранников пропуском на все церемонии предстоящего празднества.
Эти заплатки, бывшие при нормальном освещении практически невидимыми, начинали фосфоресцировать под лучом черного фонаря. Они свидетельствовали о принадлежности к тайному братству.
Автомобильная дорога к «Люциферу» и идущая параллельно ей пешая тропа были уставлены фонарями, представляющими собой черных кошек с выгнутыми спинами и ведьм верхом на помеле.
Из ресторанного зала были убраны обычные столы и большинство стульев. На поваленных стволах деревьев, застланных оранжевыми скатертями, стояли всевозможные напитки и закуски.
Во всем этом была наивность, чтобы не сказать невинность, присущая детским праздникам, устраиваемым на Беверли Хиллз.
Потоки гостей (среди которых были мужчины и женщины, гомо– и гетеросексуалы, молодые люди и глубокие старики) переливались из одной стороны в другую, угощаясь у столов и тут же возвращаясь в другие залы – причем как можно скорее, чтобы не пропустить чего-нибудь важного и интересного.
Все хитроумные устройства и механизмы, которые должны были в положенный срок сработать в ходе празднества, сейчас оставались задрапированными, так что гостям было, пока суд да дело, нечем заняться, кроме прогулок в лабиринте развевающихся или, напротив, неподвижно висящих занавесей.
В полночь всем предстояло перебраться из ресторана в замок, потому что именно там и должны были развернуться главные – и неслыханные – события.
Свистун, в джинсах и в клетчатой рубахе, с шарфом на шее и в ковбойской шляпе на голове, обувшись в сапоги на каблуке и нацепив маску, прибыл сюда вместе с Эссексом, который, в свою очередь, отказался от какого бы то ни было маскарадного костюма. Правда, о спортивной куртке, которую он надел, мог бы с завистью вздохнуть любой мальчишка-мотоциклист.
Когда они подъехали к «Люциферу» в грязно-черной машине Эссекса, Свистун осведомился, кого именно будет изображать на маскараде детектив.
Эссекс достал из кармана полицейскую бляху и демонстративно нацепил ее на лацкан куртки.
– Я буду изображать полицейского. Вот все и решат, будто это мой маскарадный костюм.
– Вы шутите?
– Нет же, черт побери! Эти люди обитают в совершенно особом, в совершенно безумном мире. Им главное ничего не упустить из обещанных удовольствий. Понимаете о чем я? И на какое, собственно, сексуальное приключение вы здесь рассчитываете? И какую роль собираетесь сыграть – активную или пассивную?
– Иногда они мажутся вазелином и дают охранникам в форме прямо у стойки бара, – продолжал он. – Главное, импровизация и отсутствие какого бы то ни было шаблона. Любой может в любой момент взбеситься или сойти с ума. Все они несколько не в себе, сами понимаете.
Он передал Свистуну маленький листок восковки.
– А это еще зачем? – спросил тот.
– Эта штука реагирует на луч черного фонаря. Нацепите ее себе на ширинку. Здешние засранцы обращают на это больше внимания, чем на лица гостей или, допустим, на мою бляху. Они уверены, будто принимают достаточные меры предосторожности. Не понимают, что одного стукача достаточно, чтобы вся их система вышла из строя. Эти штуковины для меня изготовили полицейские специалисты.
– А чем же я это налеплю? – спросил Свистун.
– Любой жидкостью.
– Не думаю, что у меня найдется столько слюны.
– Я бы мог предложить вам поссать себе на руки, но не стану этого делать. В «бардачке» имеется пинта водки.
– А алкоголь сойдет?
– А это не алкоголь, а чистая вода. Я брожу с этой бутылкой, делая вид, будто пьян в стельку и не понимаю, что творится кругом. Один из маленьких трюков, знаете ли.
Свистун полез в «бардачок», достал бутылку, свинтил колпачок, принюхался. Это и правда была вода. Он нацепил восковку, а Эссекс продолжил свои пояснения.
– Я как-то раз зашел в один из баров для «металлистов». Но сам-То был в кожзаменителе, потому что натуральная кожа мне не по карману. Но это-то как раз ладно. Все на меня пялятся, потому что я здесь впервые. Нервирует меня другое: все молчат. Ходят, пересаживаются с места на место, и при этом помалкивают. Как животные на выгуле. Я не понимаю, что происходит. А один здоровенный мужик все время молотит себя кулаком по раскрытой ладони. Тоже ничего не говорит, а знай, молотит. И это меня нервирует. А больше ничего не происходит – ни дурного, ни грязного, ничего. Я соображаю, что к чему, и тут до меня допирает. Я новенький, и все ждут, пока этот верзила меня оттянет.
– Что?
– Он собирался меня трахнуть и этим жестом давал понять, чтобы я был к этому готов.
– И что вы сделали?
– Ну, знаете ли! – Эссекс непринужденно рассмеялся, как будто речь шла о невинной шутке со стороны завсегдатаев бара. – Я оттуда смылся. А что мне еще оставалось? Или прикончить его, или подставиться.
После этого беседа у них пошла совсем развеселая: бывальщина двух многоопытных ветеранов.
И вот они шли по тропе к «Люциферу», оба в масках; причем полицейская бляха Эссекса вызывала веселье у многих, кому эта парочка попадалась на глаза. Свистуна охватило волнение, как будто он очутился на пороге чего-то неведомого. Или, если не ошиблась относительно его мистических способностей Арделла, чего-то родственного.
Они пробрались сквозь толпу возле импровизированных столов с напитками и закусками, подхватили по канапе и по бокалу шампанского. Изрядно потерлись о женщин (или кем бы они на самом деле ни были) в узеньких полосках материи, обнажающих гораздо больше голого тела, чем прячущих его; сами почувствовали на себе нескромные прикосновения невесть откуда взявшихся и непонятно кому принадлежащих рук…
– Сваливать надо отсюда, – выдохнул Эссекс. -Все эти буфера и жопы нас сейчас раздавят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43