Прибавьте сюда нестираное барахло, вываленное из ящиков и шкафов, и пару емкостей с чем-то весьма неаппетитным в холодильнике.
Мы с Эммой спускаемся по узкому трапу и начинаем осторожно прокладывать себе путь через разбросанный хлам. Я иду первым, шагаю осторожно. Эмма бодрится и стискивает мне руку. Первоочередная наша задача – включить кондиционер, потому что в каюте воняет мочой, пивом и грязными носками.
– Что мы ищем? – шепчет Эмма.
– То, что не нашли плохие парни.
Думаю, один человек не смог бы справиться с таким здоровяком, как Джей Бернс. Значит, после того как они обыскали яхту, они отправили ко мне бритого злоумышленника на тот случай, если я выманил – или просто украл – какую-то важную улику.
Сорок пять минут мы с Эммой шарим по каюте, но не находим ничего, кроме пакетика с отсыревшей коноплей – очевидно, злодеи решили, что ее уже не раскурить. А вообще-то похоже, что каждый ящик, каждый шкаф, каждый закуток воры уже обшарили до нас, перетряхнув все содержимое. Мы поднимаемся на палубу и, взяв фонарик из запасов Джея, проверяем ведра с наживкой и машинное отделение. С панели над штурвалом свисают провода – судя по всему, плохие парни прихватили с собой оборудование: скорее всего, УКВ-передатчик, эхолот и систему радионавигации. Хотели инсценировать обычную кражу – им явно не удалось.
Я показываю Эмме выдранные провода, а затем выключаю фонарик.
– И что теперь? – спрашивает она.
– Думаю, надо написать некролог.
– Джек!
– Прости, я забыл. Он не котируется.
– Ну разве что короткую заметку в Городские Новости, – говорит Эмма.
Извини, Джей, но так обычно и бывает. В газете нет места для второразрядных музыкантов, пусть даже и мертвых.
Голова раскалывается. Я аккуратно сажусь у штурвала на палубу яхты Джимми Стомы. Я спрашиваю себя, к чему приведет эта череда кровавых событий, которую я породил, заявившись к Джею Бернсу и пристав к нему с вопросами о тайных музыкальных экзерсисах Джимми. Я помню страх в его залитых алкоголем глазках, когда он спрашивал меня, жив ли еще Билли Престон, и теперь чувствую себя отвратительно – не надо было его дразнить, что он, мол, пережил Франца Кафку и Джона Леннона. Вдруг от всего этого он разволновался не на шутку и совершил необдуманный поступок: например, позвонил Клио Рио, предупредил, что я сую нос не в свои дела.
Эмма чихает в темноте.
– Извини. Я отвезу тебя домой, – говорю я.
– За что ты извиняешься? Это…
– Забавно?
– Интересно, Джек. Я целыми днями торчу на этих нудных собраниях или сижу, как дура, уставившись в монитор. Я первый раз на месте преступления.
– А что, Хуан не водил тебя на матч «Марлинов»?
– Давай, смейся. Не каждый…
– Что?
– Не важно, – отрезает Эмма. – Эй, а может, под баллонами с кислородом?
Я навожу фонарик на палубу перед транцем, где в два ряда аккуратно выстроились двенадцать белых баллонов, точно громадные бутылки молока. Вроде бы их никто не трогал – значит, преступников они не заинтересовали. Те, что бы они ни искали, думали, будто оно спрятано в каюте.
Эмма держит фонарик, а я по одному передвигаю баллоны. Ни под ними, ни между ними ничего нет. Я изумляюсь, когда Эмма вполголоса произносит: «Черт!»
И тут нам улыбается удача. Я двигаю предпоследний баллон и вдруг слышу, как внутри что-то гремит. Я переворачиваю баллон вверх дном, и мы видим свежий сварочный шов: кто-то вскрыл баллон, а затем заварил по новой. Баллоны специально расставлены так, чтобы грубый шов не бросался в глаза. Эмма открывает люк, и я втаскиваю баллон в раскуроченную каюту. Порывшись в разбросанном по полу содержимом ящика с инструментами, Эмма выуживает небольшое кайло и тяжелый молоток.
– Включи магнитофон, – говорю я. – И погромче.
Каюта тонет в звуках любимых Джеем «Лед Зеппелин», и я принимаюсь насиловать баллон с кислородом. Эмма, улыбаясь, закрывает уши руками. Ей весело.
Через десять минут неистовой долбежки молотком дно отлетает и, вертясь юлой, приземляется в раковину. Я запускаю руку внутрь полого алюминиевого цилиндра и достаю какой-то предмет, завернутый в пузырчатую пленку.
– Наркотики? – шепчет Эмма. «Оружие», – думаю я.
Я разворачиваю сверток и замечаю, что пальцы у меня дрожат; Эмма дышит неровно. Но оказывается, что в свертке не марихуана и не оружие. Сперва я думаю, что это аудиокассета, но оно больше и толще.
– Дай-ка взглянуть, – просит Эмма. Она вертит в руках черную пластиковую коробочку. – Видишь эту штуковину? Это втыкается в компьютер.
– Что это может быть?
– Понятия не имею, – отвечает Эмма. – Но я знаю, у кою можно спросить.
– О нет. Только не в пятницу вечером.
– Сейчас уже утро субботы. – Она показывает на свои часы.
– Три часа ночи. Мы не можем ехать прямо сейчас, – настаиваю я.
– Почему нет?
– Потому что! – Черт, говорю я себе, просто покончи с этим прямо сейчас. – Потому что он будет не один.
– И что такого? – весело переспрашивает Эмма. – Ну в самом деле, Джек!
В машине я врубаю «Стоматозник», выкручиваю ручку громкости до упора и в честь покойного Джея Бернса ставлю Эмме песню, в которой он аккомпанировал Джимми Стоме.
В койке три дня я был счастлив вполне,
Но теперь отпусти – я уже посинел.
Ты совсем ни при чем, о-о-о, не надо обид.
Десна кровоточит, мотор барахлит.
Я люблю тебя, крошка, но заглох, точно трактор,
Я люблю тебя, крошка, но заглох, точно трактор,
Я хочу тебя, крошка, но я… заглох… точно…
ТРАКТОР!
– Прикольно, – неубедительно врет Эмма. Мне не удается ее убедить, что Джимми Стома был гением.
– Ты расслышала, как Бернс играет на пианино?
– По правде говоря, нет, Джек.
– В стиле Литтл Ричарда.
– Кто такой Литтл Ричард? – спрашивает она.
– Ты разбиваешь мне сердце.
Мы подъезжаем к дому Хуана.
– Я тут никогда не была, – говорит Эмма.
– Тогда мне следует тебя предупредить: именно здесь он часто спит с женщинами.
– Я постараюсь не устраивать скандала, – обещает Эмма.
В окнах дома свет не горит. Я решительно стучусь в дверь. Эмма стоит у меня за спиной, сжимая в руках хреновину, которую мы нашли в баллоне.
– Может, его нет дома? – с надеждой говорю я.
– Вон его джип, – показывает Эмма.
Я снова стучу, на этот раз громче. В боковом окне зажигается свет, и вскоре мы слышим голоса, несколько голосов.
– Хуан, – кричу я. – Эй, Хуан, это я!
Дверь приоткрывается.
– Некроман?
– Да. Ты одет?
Хуан высовывает голову и сонно моргает.
– Привет, – говорит Эмма.
– Привет, – отвечает Хуан и заливается краской. – Послушайте…
Но я перебиваю его невнятными извинениями и начинаю пересказывать бурные события вечера. Он обрывает меня на полуслове и приглашает войти. Мы с Эммой садимся рядышком (как голубки) на мягкую софу, а Хуан убегает в спальню переодеться. До нас вновь доносятся голоса, но Эмма и бровью не ведет. Она оглядывается по сторонам и, судя по ее лицу, находит, что у Хуана есть вкус. Через пару минут появляется Хуан в мятых голубых джинсах и рубашке-поло, а вместе с ним сногсшибательная брюнетка, я ее знаю: это Мириам, хирург-ортопед. Она демонстративно вырядилась в рубашку Хуана.
– Мириам, ты ведь помнишь Джека, – говорит Хуан, нервно приглаживая волосы. – А это Эмма, она тоже работает в газете. Она редактор.
Не сказать, что Мириам счастлива познакомиться, но Эмма ведет себя как леди. Женщины холодно здороваются. Хуан умоляюще смотрит на меня, но что я могу сделать? Разве что посочувствовать.
– Мы ненадолго, – говорит Эмма и протягивает Хуану коробочку. – Мы думаем, что это подключается к компьютеру.
Он кивает:
– Ну да. Вот через этот разъем, кабелем. – Из вежливости он показывает коробочку Мириам, которая тоже кивает.
Я украдкой бросаю взгляд на Эмму, в уголках ее рта таится улыбка.
– Это внешний жесткий диск, – поясняет Хуан.
– Для чего он нужен?
– Да для чего угодно. Откуда он у вас?
Мы не можем сказать ему правду, только не в присутствии Мириам. Ей не терпится узнать причину нашего визита – только трагедия мирового масштаба оправдала бы наше вторжение в такой час.
– Это длинная запутанная история, – говорю я Хуану. А Эмма добавляет:
– Джек проводит расследование.
Я и мечтать не мог, что когда-нибудь услышу от нее эти слова.
Хуан мне подмигивает. Я спрашиваю, нельзя ли подключить этот диск к моему компьютеру на работе.
– Можно попробовать, – отвечает Хуан, – но на экране, скорее всего, увидишь сплошную тарабарщину. – И он объясняет, что эта жестянка как мозги без тела. – Нельзя просто так подсоединить ее куда вздумается и ждать, что она заработает как положено. Сначала надо понять, как диск был запрограммирован, только тогда можно будет посмотреть, что там записано.
А то, что там записано, я надеюсь, является ключом к разгадке смерти Джимми Стомы.
– Ты не мог бы попробовать? – спрашивает Эмма у Хуана.
Его взгляд тревожно перебегает с Эммы на Мириам, затем на меня.
– Хм… не сегодня. Может, завтра?
– Ладно, завтра, – соглашаюсь я.
Он пристально вглядывается в мое помятое лицо:
– Слушай, у тебя все в порядке? Выглядишь так, будто скатился по лестнице с третьего этажа.
– Со второго, – поправляю я, криво усмехаясь. – И представь себе, я был трезв как стекло.
Тут Мириам, врач до мозга костей, понимает: она просто обязана продемонстрировать окружающим, что ее на мякине не проведешь.
– Вас избили, Джек, – констатирует она. – Били по лицу.
– Да, и не только. – И тут внезапно на меня накатывает усталость. – Пошли, Эмма. Этим двоим пора баиньки.
До машины я дохожу с трудом. Эмма велит мне садиться на пассажирское сиденье. Я прижимаюсь липким от пота лбом к стеклу.
– Спасибо, что работаешь моим шофером, – говорю я.
– Не за что.
– Как ты себя чувствуешь?
– Лучше, чем ты. Поспи.
– Она врач. Мириам. – И по какой-то необъяснимой причине – а может, это побочный эффект сотрясения мозга – я решаю, что Эмма должна узнать: у Хуана высокие требования. Он не спит с кем попало. – Она высококвалифицированный хирург, – прибавляю я.
– Она очень симпатичная.
И тут у меня вырывается:
– Не такая симпатичная, как ты.
– Джек, что за бред ты несешь?
– Молчу-молчу.
Боже, как же мне хреново – это самый неподходящий момент для того, чтобы оказаться наедине с Эммой. Я слаб и могу все испортить. Я прошу ее сделать музыку потише, и она отвечает: «С удовольствием». Это ее приговор «Стоматознику».
Мы подъезжаем к ее дому, она вытаскивает ключ из зажигания:
– Ты до дома не доедешь.
– Отдай мои ключи! Я в порядке.
– Не дури!
Вот так я снова оказываюсь у нее на диване, с полной пригоршней аспирина и льдом на лбу. Эмма, успев переоблачиться в футболку «Перл Джем», которая ей велика, ходит босиком по дому, выключает свет и проверяет замки.
– Джек, – говорит она, – а вдруг они хотят извести всю группу?
– Кто?
– Смотри, сначала умирает Джимми Стома, теперь Джей Бернс. А вдруг кто-то решил расправиться со всеми «Блудливыми Юнцами»?
Эмма ускользает в ванну и из моего поля зрения. Я слышу, как она прилежно чистит зубы.
– Фо фы оф эфом фумаеф? – спрашивает она.
– Ну, я слышал о том, как губят карьеры, но никогда не слышал, чтобы кто-то хотел порешить целую группу.
Эмма возвращается, от нее сильно пахнет мятой.
– А кто остался? – интересуется она.
– Лид-гитарист умер пару лет назад, значит, только два басиста.
– А ударник?
– У Джимми их было больше дюжины.
В квартире темно, только в комнате Эммы горит ночник.
– Возможно, тебе надо с ними поговорить. С басистами, – говорит она.
– Когда? В перерывах между покойными раввинами?
– Слушай, я дала тебе неделю, чтобы ты разобрался в этом деле.
– «Разобрался в этом деле»? Здравствуйте. Я теперь Анджела Лэнсбери?
Эмма закатывает глаза и выходит из комнаты. Через минуту она гасит свет. Я глотаю аспирин, не запивая, изнеможенно откидываюсь на подушку и закрываю глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Мы с Эммой спускаемся по узкому трапу и начинаем осторожно прокладывать себе путь через разбросанный хлам. Я иду первым, шагаю осторожно. Эмма бодрится и стискивает мне руку. Первоочередная наша задача – включить кондиционер, потому что в каюте воняет мочой, пивом и грязными носками.
– Что мы ищем? – шепчет Эмма.
– То, что не нашли плохие парни.
Думаю, один человек не смог бы справиться с таким здоровяком, как Джей Бернс. Значит, после того как они обыскали яхту, они отправили ко мне бритого злоумышленника на тот случай, если я выманил – или просто украл – какую-то важную улику.
Сорок пять минут мы с Эммой шарим по каюте, но не находим ничего, кроме пакетика с отсыревшей коноплей – очевидно, злодеи решили, что ее уже не раскурить. А вообще-то похоже, что каждый ящик, каждый шкаф, каждый закуток воры уже обшарили до нас, перетряхнув все содержимое. Мы поднимаемся на палубу и, взяв фонарик из запасов Джея, проверяем ведра с наживкой и машинное отделение. С панели над штурвалом свисают провода – судя по всему, плохие парни прихватили с собой оборудование: скорее всего, УКВ-передатчик, эхолот и систему радионавигации. Хотели инсценировать обычную кражу – им явно не удалось.
Я показываю Эмме выдранные провода, а затем выключаю фонарик.
– И что теперь? – спрашивает она.
– Думаю, надо написать некролог.
– Джек!
– Прости, я забыл. Он не котируется.
– Ну разве что короткую заметку в Городские Новости, – говорит Эмма.
Извини, Джей, но так обычно и бывает. В газете нет места для второразрядных музыкантов, пусть даже и мертвых.
Голова раскалывается. Я аккуратно сажусь у штурвала на палубу яхты Джимми Стомы. Я спрашиваю себя, к чему приведет эта череда кровавых событий, которую я породил, заявившись к Джею Бернсу и пристав к нему с вопросами о тайных музыкальных экзерсисах Джимми. Я помню страх в его залитых алкоголем глазках, когда он спрашивал меня, жив ли еще Билли Престон, и теперь чувствую себя отвратительно – не надо было его дразнить, что он, мол, пережил Франца Кафку и Джона Леннона. Вдруг от всего этого он разволновался не на шутку и совершил необдуманный поступок: например, позвонил Клио Рио, предупредил, что я сую нос не в свои дела.
Эмма чихает в темноте.
– Извини. Я отвезу тебя домой, – говорю я.
– За что ты извиняешься? Это…
– Забавно?
– Интересно, Джек. Я целыми днями торчу на этих нудных собраниях или сижу, как дура, уставившись в монитор. Я первый раз на месте преступления.
– А что, Хуан не водил тебя на матч «Марлинов»?
– Давай, смейся. Не каждый…
– Что?
– Не важно, – отрезает Эмма. – Эй, а может, под баллонами с кислородом?
Я навожу фонарик на палубу перед транцем, где в два ряда аккуратно выстроились двенадцать белых баллонов, точно громадные бутылки молока. Вроде бы их никто не трогал – значит, преступников они не заинтересовали. Те, что бы они ни искали, думали, будто оно спрятано в каюте.
Эмма держит фонарик, а я по одному передвигаю баллоны. Ни под ними, ни между ними ничего нет. Я изумляюсь, когда Эмма вполголоса произносит: «Черт!»
И тут нам улыбается удача. Я двигаю предпоследний баллон и вдруг слышу, как внутри что-то гремит. Я переворачиваю баллон вверх дном, и мы видим свежий сварочный шов: кто-то вскрыл баллон, а затем заварил по новой. Баллоны специально расставлены так, чтобы грубый шов не бросался в глаза. Эмма открывает люк, и я втаскиваю баллон в раскуроченную каюту. Порывшись в разбросанном по полу содержимом ящика с инструментами, Эмма выуживает небольшое кайло и тяжелый молоток.
– Включи магнитофон, – говорю я. – И погромче.
Каюта тонет в звуках любимых Джеем «Лед Зеппелин», и я принимаюсь насиловать баллон с кислородом. Эмма, улыбаясь, закрывает уши руками. Ей весело.
Через десять минут неистовой долбежки молотком дно отлетает и, вертясь юлой, приземляется в раковину. Я запускаю руку внутрь полого алюминиевого цилиндра и достаю какой-то предмет, завернутый в пузырчатую пленку.
– Наркотики? – шепчет Эмма. «Оружие», – думаю я.
Я разворачиваю сверток и замечаю, что пальцы у меня дрожат; Эмма дышит неровно. Но оказывается, что в свертке не марихуана и не оружие. Сперва я думаю, что это аудиокассета, но оно больше и толще.
– Дай-ка взглянуть, – просит Эмма. Она вертит в руках черную пластиковую коробочку. – Видишь эту штуковину? Это втыкается в компьютер.
– Что это может быть?
– Понятия не имею, – отвечает Эмма. – Но я знаю, у кою можно спросить.
– О нет. Только не в пятницу вечером.
– Сейчас уже утро субботы. – Она показывает на свои часы.
– Три часа ночи. Мы не можем ехать прямо сейчас, – настаиваю я.
– Почему нет?
– Потому что! – Черт, говорю я себе, просто покончи с этим прямо сейчас. – Потому что он будет не один.
– И что такого? – весело переспрашивает Эмма. – Ну в самом деле, Джек!
В машине я врубаю «Стоматозник», выкручиваю ручку громкости до упора и в честь покойного Джея Бернса ставлю Эмме песню, в которой он аккомпанировал Джимми Стоме.
В койке три дня я был счастлив вполне,
Но теперь отпусти – я уже посинел.
Ты совсем ни при чем, о-о-о, не надо обид.
Десна кровоточит, мотор барахлит.
Я люблю тебя, крошка, но заглох, точно трактор,
Я люблю тебя, крошка, но заглох, точно трактор,
Я хочу тебя, крошка, но я… заглох… точно…
ТРАКТОР!
– Прикольно, – неубедительно врет Эмма. Мне не удается ее убедить, что Джимми Стома был гением.
– Ты расслышала, как Бернс играет на пианино?
– По правде говоря, нет, Джек.
– В стиле Литтл Ричарда.
– Кто такой Литтл Ричард? – спрашивает она.
– Ты разбиваешь мне сердце.
Мы подъезжаем к дому Хуана.
– Я тут никогда не была, – говорит Эмма.
– Тогда мне следует тебя предупредить: именно здесь он часто спит с женщинами.
– Я постараюсь не устраивать скандала, – обещает Эмма.
В окнах дома свет не горит. Я решительно стучусь в дверь. Эмма стоит у меня за спиной, сжимая в руках хреновину, которую мы нашли в баллоне.
– Может, его нет дома? – с надеждой говорю я.
– Вон его джип, – показывает Эмма.
Я снова стучу, на этот раз громче. В боковом окне зажигается свет, и вскоре мы слышим голоса, несколько голосов.
– Хуан, – кричу я. – Эй, Хуан, это я!
Дверь приоткрывается.
– Некроман?
– Да. Ты одет?
Хуан высовывает голову и сонно моргает.
– Привет, – говорит Эмма.
– Привет, – отвечает Хуан и заливается краской. – Послушайте…
Но я перебиваю его невнятными извинениями и начинаю пересказывать бурные события вечера. Он обрывает меня на полуслове и приглашает войти. Мы с Эммой садимся рядышком (как голубки) на мягкую софу, а Хуан убегает в спальню переодеться. До нас вновь доносятся голоса, но Эмма и бровью не ведет. Она оглядывается по сторонам и, судя по ее лицу, находит, что у Хуана есть вкус. Через пару минут появляется Хуан в мятых голубых джинсах и рубашке-поло, а вместе с ним сногсшибательная брюнетка, я ее знаю: это Мириам, хирург-ортопед. Она демонстративно вырядилась в рубашку Хуана.
– Мириам, ты ведь помнишь Джека, – говорит Хуан, нервно приглаживая волосы. – А это Эмма, она тоже работает в газете. Она редактор.
Не сказать, что Мириам счастлива познакомиться, но Эмма ведет себя как леди. Женщины холодно здороваются. Хуан умоляюще смотрит на меня, но что я могу сделать? Разве что посочувствовать.
– Мы ненадолго, – говорит Эмма и протягивает Хуану коробочку. – Мы думаем, что это подключается к компьютеру.
Он кивает:
– Ну да. Вот через этот разъем, кабелем. – Из вежливости он показывает коробочку Мириам, которая тоже кивает.
Я украдкой бросаю взгляд на Эмму, в уголках ее рта таится улыбка.
– Это внешний жесткий диск, – поясняет Хуан.
– Для чего он нужен?
– Да для чего угодно. Откуда он у вас?
Мы не можем сказать ему правду, только не в присутствии Мириам. Ей не терпится узнать причину нашего визита – только трагедия мирового масштаба оправдала бы наше вторжение в такой час.
– Это длинная запутанная история, – говорю я Хуану. А Эмма добавляет:
– Джек проводит расследование.
Я и мечтать не мог, что когда-нибудь услышу от нее эти слова.
Хуан мне подмигивает. Я спрашиваю, нельзя ли подключить этот диск к моему компьютеру на работе.
– Можно попробовать, – отвечает Хуан, – но на экране, скорее всего, увидишь сплошную тарабарщину. – И он объясняет, что эта жестянка как мозги без тела. – Нельзя просто так подсоединить ее куда вздумается и ждать, что она заработает как положено. Сначала надо понять, как диск был запрограммирован, только тогда можно будет посмотреть, что там записано.
А то, что там записано, я надеюсь, является ключом к разгадке смерти Джимми Стомы.
– Ты не мог бы попробовать? – спрашивает Эмма у Хуана.
Его взгляд тревожно перебегает с Эммы на Мириам, затем на меня.
– Хм… не сегодня. Может, завтра?
– Ладно, завтра, – соглашаюсь я.
Он пристально вглядывается в мое помятое лицо:
– Слушай, у тебя все в порядке? Выглядишь так, будто скатился по лестнице с третьего этажа.
– Со второго, – поправляю я, криво усмехаясь. – И представь себе, я был трезв как стекло.
Тут Мириам, врач до мозга костей, понимает: она просто обязана продемонстрировать окружающим, что ее на мякине не проведешь.
– Вас избили, Джек, – констатирует она. – Били по лицу.
– Да, и не только. – И тут внезапно на меня накатывает усталость. – Пошли, Эмма. Этим двоим пора баиньки.
До машины я дохожу с трудом. Эмма велит мне садиться на пассажирское сиденье. Я прижимаюсь липким от пота лбом к стеклу.
– Спасибо, что работаешь моим шофером, – говорю я.
– Не за что.
– Как ты себя чувствуешь?
– Лучше, чем ты. Поспи.
– Она врач. Мириам. – И по какой-то необъяснимой причине – а может, это побочный эффект сотрясения мозга – я решаю, что Эмма должна узнать: у Хуана высокие требования. Он не спит с кем попало. – Она высококвалифицированный хирург, – прибавляю я.
– Она очень симпатичная.
И тут у меня вырывается:
– Не такая симпатичная, как ты.
– Джек, что за бред ты несешь?
– Молчу-молчу.
Боже, как же мне хреново – это самый неподходящий момент для того, чтобы оказаться наедине с Эммой. Я слаб и могу все испортить. Я прошу ее сделать музыку потише, и она отвечает: «С удовольствием». Это ее приговор «Стоматознику».
Мы подъезжаем к ее дому, она вытаскивает ключ из зажигания:
– Ты до дома не доедешь.
– Отдай мои ключи! Я в порядке.
– Не дури!
Вот так я снова оказываюсь у нее на диване, с полной пригоршней аспирина и льдом на лбу. Эмма, успев переоблачиться в футболку «Перл Джем», которая ей велика, ходит босиком по дому, выключает свет и проверяет замки.
– Джек, – говорит она, – а вдруг они хотят извести всю группу?
– Кто?
– Смотри, сначала умирает Джимми Стома, теперь Джей Бернс. А вдруг кто-то решил расправиться со всеми «Блудливыми Юнцами»?
Эмма ускользает в ванну и из моего поля зрения. Я слышу, как она прилежно чистит зубы.
– Фо фы оф эфом фумаеф? – спрашивает она.
– Ну, я слышал о том, как губят карьеры, но никогда не слышал, чтобы кто-то хотел порешить целую группу.
Эмма возвращается, от нее сильно пахнет мятой.
– А кто остался? – интересуется она.
– Лид-гитарист умер пару лет назад, значит, только два басиста.
– А ударник?
– У Джимми их было больше дюжины.
В квартире темно, только в комнате Эммы горит ночник.
– Возможно, тебе надо с ними поговорить. С басистами, – говорит она.
– Когда? В перерывах между покойными раввинами?
– Слушай, я дала тебе неделю, чтобы ты разобрался в этом деле.
– «Разобрался в этом деле»? Здравствуйте. Я теперь Анджела Лэнсбери?
Эмма закатывает глаза и выходит из комнаты. Через минуту она гасит свет. Я глотаю аспирин, не запивая, изнеможенно откидываюсь на подушку и закрываю глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53