А Катя мечтала о том, как летом они с мамой вновь отправятся к морю. В белом домике, утопающем в зелени, они будут жить вместе с Кутьковой и с тем веселым дядей, который, как ей недавно сообщили, теперь стал маминым мужем.
Зажмурившись что есть силы, она представляла себе, как им будет хорошо вместе.
Мама вновь наденет то красивое платье с красным пояском, Кате повяжут на голову огромный белый бант, и все встречные будут восхищаться их необыкновенной красотой.
Отец привозил ей игрушки и подарки, а она доводила его до белого каления своими вопросами:
— Па, ты когда отвезешь меня к маме? Летом, да? Отец раздраженно отмахивался от дочери:
— Твоей маме сейчас не до тебя, Катя. У нее съемки… И потом, у нее скоро должен родиться ребенок.
— Ребенок? — задумывалась Катя. — А кто, мальчик или девочка? Я хочу мальчика. Зачем нам девочки, у нас уже есть я… Ой, папа, отвези меня к маме, я хочу посмотреть как это, когда должен родиться ребенок…
Минуло лето, а от мамы не было никаких вестей. Осенью Кате предстояло отправиться в школу. Зная это, она считала себя ужасно взрослой. Конечно, она будет учиться лучше всех. Она уже теперь складывает буквы лучше всех приготовишек в садике. Может быть, ее даже примут в октябрята. На белый фартук приколют значок с кудрявым золотоволосым мальчиком, и тогда все вокруг увидят, какая она уже взрослая… И мама тоже увидит. Увидит ли?
И вот настал день, когда папа повел ее записываться в класс.
Учительница, полная женщина в английском синем костюме, голову которой оттягивал огромный шиньон из не подходящих по цвету волос, с любопытством взглянула на девочку, услышав знаменитую фамилию. В ее лице что-то неуловимо изменилось. Она заинтригованно понизила голос:
— А… Что-то я слышала об этом. Кажется, в «Советском экране» писали.
— Лицо ее озарилось нехорошим любопытством. — Значит, ваша жена сейчас в Москве с этим, как его, Тарабриным… А правда, что ее по суду лишили родительских прав? Скажите, она действительно устраивала пьяные дебоши вместе с…
Отец Кати побелел от бешенства.
— Это никого не касается, — перебил он ее. — Семейные дрязги здесь ни при чем.
Учительница оскорбленно сузила глаза.
— Речь, товарищ Сорокин, идет об условиях в семье, где девочка живет.
Наша советская школа, товарищ Сорокин, придает очень большое значение семейному воспитанию, воспитанию подрастающего поколения советских людей, которые… которое… — В запальчивости она забыла слова.
Глаза учительницы с хищным любопытством ощупывали лицо ребенка.
Педагогиня уже представляла себе, как будет рассказывать завучу о новой ученице и с праведным гневом обсуждать моральное разложение в артистической среде.
Катю не удивили эти цепкие взгляды. Она давно воспринимала как должное нездоровый интерес к своей семье. Ей было прекрасно известно, что стоит ненароком упомянуть фамилию матери, как множество любопытных глаз начинали буравить ее, а в голосе людей, доселе не обращавших внимания на ее скромную персону, проявлялось жадное внимание.
В детском садике воспитательницы частенько расспрашивали ее о новой семье матери, с трудом сдерживаясь от слишком интимных вопросов:
— Ну и какой он, Тарабрин?
— Какой? — солидно переспрашивала Катя, умелой паузой подогревая внимание к своей особе. — Такой веселый дяденька… Самогонку очень любит. А как напьется, все песни поет:
А мы с товарищем отправились на Беломорканал! Эх! В кармане, как вернулися, как будто кот наклал! Эх!
Оставил я товарища, отправился в Сибирь. Эх! Теперь меня в Сибири той имеют вдоль и вширь. Эх!
Товарищ мой отправился на речку Колыму. Эх! На речке той впендюрили огромный фиг ему. Эх!
Катя старательно топала ногами, кружилась на месте. Воспитательницы замирали, изумленно приоткрыв рот. Через эту черноглазую смышленую девочку они как будто приобщались к недосягаемому экранному миру и тому, что ему сопутствовало, — красивым нарядам, веселой ресторанной жизни, поездкам за границу…
— Мы жили в Алуште с дядей Тарабриным, — между тем продолжала Катя. — Однажды мама оставила меня с ним на время. Я сначала его немного боялась, потому что он очень громко храпел на кровати, и мне нельзя было шуметь. А потом…
— Что было потом, Катенька? — Воспитательницы замирали, склоняясь к рассказчице.
— Потом он проснулся, стал одеваться, а у него из кармана посыпались деньги. Много денег! Я никогда не видела так много. Они валялись прямо как листья в лесу. А потом он стал танцевать на них. Они прилипали к его подошвам, а он только смеялся и потешно шаркал ногами.
Воспитательницы изумлялись.
— Ну и денег у этих артистов! Куры не клюют! — Они восторженно сглатывали слюну и мечтательно щурили глаза. — Вот бы хоть на минуточку увидеть его… Хоть одним глазком!
— А я тоже петь и танцевать могу! — без всякой видимой связи с предыдущим внезапно сообщала Катя. — Когда вырасту, тоже артисткой стану. Вот смотрите…
И, кося внимательным взглядом на взрослых, она пускалась в пляс, жаждя всеобщего одобрения. Но женщины возбужденно шушукались, не замечая ее стараний…
В те времена, когда таблоидов и светских колонок в газетах не существовало, личная жизнь артистов становилась известна публике преимущественно в виде изустного предания. Сплетни относительно бытия народных любимцев передавались из уст в уста и были невероятно точны.
С детства обделенная вниманием. Катя сияла отраженным светом своей матери. При знакомстве с новыми людьми она первым делом выдавала заготовленный набор сведений из ее жизни и только потом, подстегнув любопытство взрослых, сообщала, что она тоже непременно будет играть в кино и выйдет замуж за известного артиста.
Однажды отец вернулся в Калиновку с посеревшим мрачным лицом. Они с бабушкой заперлись на кухне и стали о чем-то шептаться. Катя сразу же поняла, что речь пойдет о ней, и стала настойчиво царапаться в дверь, капризно утверждая, что ей хочется есть. Но потом она благоразумно затихла, села на порожек и стала подслушивать.
— Звонила несколько раз… — звучал тревожный бас отца. — Требует, чтобы я ее привез…
— Зачем она ей нужна? — Властный голос бабушки. — Ведь она же на сносях.
— Не знаю. Судом угрожает.
— Ну и пусть угрожает. Судов никаких не боюсь. По закону суд будет по месту жительства ребенка. А нас тут хорошо знают, Катька уже три года на глазах у всего села живет. И сколько раз за три года Нина свою дочь видела? Два раза.
Кто ее воспитывает? Ты да я… Как ты думаешь, кому суд ее оставит? Только не артистке-вертихвостке, у которой сегодня один муж, завтра другой, а послезавтра вообще ни одного нет!
Катя затаила дыхание. Сердце ее болезненно сжалось. Она не все понимала во взрослом разговоре, но чувствовала, что сейчас решается ее судьба, решается таинственным образом, неотвратимо и безоговорочно, решается без ее участия, и ей никак не удастся повлиять на это решение.
— А может, — с сомнением в голосе заметил отец, — может, все же отвезти к ней Катьку? Ты же понимаешь, мама, мы с Татьяной решили пожениться и… Я не знаю, как ребенок примет мачеху. Катя такая избалованная, капризная. Она привыкла постоянно быть в центре внимания.
Тревожная пауза повисла в воздухе. Какая еще Татьяна? Неужели это та кудрявая тетенька с густо намазанными ресницами, с которой папа приезжал две недели назад? Неужели папа решил пожениться на ней?
Катя обидчиво надула губы. Отец принадлежал только ей одной, и было бы ужасной несправедливостью отдавать его какой-то чужой тетеньке. Это же не мама, в конце концов, которая вольна поступать как ей заблагорассудится, это ее, личный, Катин отец!
— Никак в толк не возьму, — задумчиво проговорила бабушка, — зачем Катя понадобилась ей именно сейчас? Живут они, как я поняла, в какой-то халупе, ступить негде, да еще ребенок вот-вот должен родиться… Времени на воспитание дочки у нее как не было, так и не будет…
За дверью кухни послышались тяжелые шаги. Катя замерла на пороге с воровато бегающими глазами и трепыхавшимся, как воробушек, сердцем.
— Ты что здесь делаешь? — с деланной строгостью спросил отец.
— Я же сказала, что кушать хочу! — капризно протянула Катя и тут же не сдержалась:
— Папа, а правда ты меня к маме отвезешь в Москву? Правда, да?
Правда я стану жить с мамой? С мамой и Кутьковой, да? Папочка, любименький, отвези меня к маме, пожалуйста!
Отец ничего не ответил, только молча взял Катю за шиворот и выставил во двор. Чем закончилось историческое совещание на кухне, она так и не узнала.
Вскоре срочные телеграммы стали приходить одна за другой. Бабушка, получив бледно-зеленый листок с крупными буквами, только яростно поджимала узкие, обесцвеченные временем губы и комкала листок.
Однажды приехал папа и, мрачно гладя в сторону, произнес:
— Собирайся, едем в Москву.
Услышав об этом, Катя завизжала от радости, как поросенок, и помчалась собираться, а бабушка горестно осела на табуретку.
— Смотри, Юра, — покачала она головой, — как бы потом опять каяться не пришлось. Уже один раз отдавали… Она ее быстро с рук сбыла.
— Мама, — неожиданно произнес папа, настороженно оглядываясь на дверь, за которой с любопытством притихла дочка. — Не хотел тебе говорить, но… Таня в положении. Так что ты и меня пойми…
— О тебе речь не идет, — отрезала бабушка, — пусть Катя у меня остается. Тебя без отца вырастила и ее на ноги подыму, сил хватит.
— И что она здесь, в деревне, получит? Какое образование? Одна восьмилетка, да и в той половины учителей нет. А в Москве — возможностей масса… Столица!
— Ну, как знаешь, — тяжело вздохнула бабушка. — Только сердцем чувствую… Поиграет она ею и бросит. Не нужна ей дочь. Ну, сам посуди, за семь с лишним лет сколько времени девочка с матерью провела? Полгода, не больше. С новым мужем — новая жизнь, а Катька из другой, из старой…
Вечером следующего дня, попрощавшись на вокзале с тетей Таней, как всегда чрезмерно кудрявой и густоресничной, Катя с отцом погрузились в поезд.
Едва ступив в купе, девочка сразу же испуганно дернулась к выходу: там находились два чернокожих существа в белых брюках. Она никогда еще не встречала таких людей! На агатово-черном лице белоснежными полосами выделялись большие зубы, блестели синеватые белки глаз.
— Ну, что испугалась? — ласково улыбнулся отец, подталкивая дочь вперед.
— Я н-не испугалась, — пробормотала Катя. От страха у нее зуб на зуб не попадал.
Абсолютно черные, если не считать брюк, глаз и зубов, дяденьки дружно рассмеялись, видя ее испуг. Это были студенты из африканской страны, выбравшей социалистический путь развития. Они учились в киевском институте и сейчас направлялись домой на каникулы. На деле ужасные дяденьки оказались вовсе не такими уж страшными.
— Как тебя зовут? — спросил один из них, когда поезд тронулся.
Катя постепенно осмелела, чувствуя себя возле отца в полной безопасности. Она мелко хихикала, ерзала на сиденье, исподтишка разглядывая странных попутчиков, изумлялась их странному выговору, чем-то напоминающему сюсюкающий детский лепет, и старалась привлечь к себе внимание. Катя умела разговаривать со взрослыми. Стоит ей произнести несколько фраз — и эти черные люди тоже станут заинтересованно смотреть ей в рот и жадно выспрашивать подробности из жизни матери. Как и все взрослые.
— А моя мама знаете кто? — спросила она гордо, когда отец вышел из купе покурить. — Она снимается в кино, и муж ее называется Тарабрин.
Она ждала восхищенной реакции. Но ожидаемой реакции не последовало.
Чернокожий дяденька блеснул полоской зубов в широкой улыбке.
— Наверное, твоя мама такая же красивая, как ты, — предположил он.
Катя немного удивилась, но уверенно продолжала, стремясь перевести разговор в привычное русло:
— Мама вышла замуж за Тарабрина, и у нее скоро будет еще один ребеночек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67