С востока наступала Красная Армия. В январе мой товарищ заболел воспалением легких, я ухаживал за ним, но из-за отсутствия лекарств он умер, мы похоронили его в лесу».
Престон задумчиво жевал бутерброд и пил кофе. Осталось дочитать несколько страниц.
«В марте 1945 года отряды Красной Армии оказались совсем близко от нас. Находясь в лесах, мы слышали, как они продвигаются по дорогам на запад. Поляки решили остаться в лесу, но я не мог этого больше выносить. Мне показали дорогу, куда идти, и однажды утром я вышел из леса, подняв руки над головой, и сдался русским.
Сначала они решили, что я немец, и чуть меня не расстреляли. Но поляки научили меня кричать «англиски», что я и сделал. Они опустили автоматы и позвали офицера.
Он не говорил по-английски, но, посмотрев на мой личный знак, сказал что-то своим солдатам, те заулыбались. Я надеялся, что они помогут мне вернуться на родину, но я вновь ошибся. Они передали меня в НКВД.
Пять следующих месяцев я провел в промозглых одиночных камерах, со мной грубо обращались. Меня постоянно допрашивали с применением пыток, стараясь заставить меня признаться, что я шпион. Я отказывался, тогда меня раздетым отправляли обратно в камеру. К концу весны (война уже заканчивалась, но я об этом не знал) мое здоровье окончательно расстроилось. Мне дали жесткую циновку, на которой я спал, еда тоже улучшилась, но по южноафриканским стандартам все равно оставалась плохой.
Затем, видимо, пришел какой-то приказ. В августе 1945 года меня, полуживого, везли много миль в грузовике, и наконец в Потсдаме передали британским военным. Они были безгранично добры ко мне. После того, как я пробыл некоторое время в военном госпитале в окрестностях Биельфельда, меня отправили в Англию. Здесь еще три месяца я провел в госпитале в Килмарне к северу от Глазго, и наконец в декабре 1945 года я отправился на пароходе «Иль-де-Франс» из Саутгемптона в Кейптаун. Я вернулся домой в конце января.
В Кейптауне я узнал о смерти моего дорогого отца, единственного моего родственника. Это меня так потрясло, что мое здоровье вновь ухудшилось, я еще два месяца пролежал в военном госпитале Винберг в Кейптауне.
Сейчас я демобилизован, здоров, поэтому хочу поступить на службу в южноафриканское министерство иностранных дел».
Престон закрыл папку.
Вилджоен, подняв голову, сказал:
— Затем безупречная, ничем не примечательная служба, он получил ранг первого секретаря. Восемь раз он работал за границей, всегда в капиталистических странах. Он холостяк, что многое облегчает. Только посол или министр обязаны иметь семью. Вы все еще думаете, что его завербовали?
Престон пожал плечами. Вилджоен наклонился и постучал пальцем по папке.
— Вы читали, что русские сделали с ним. Поэтому я считаю, что вы ошиблись, господин Престон. Он любит мороженое и он ошибся телефонным номером. Это простое совпадение.
— Возможно, — не возражал Престон. — Но в этой автобиографии есть что-то странное. Капитан Вилджоен покачал головой.
— Мы занимались этой папкой с тех пор, как сэр Найджел Ирвин связался с генералом. Мы изучили ее вдоль и поперек. Все сходится. Каждое имя, дата, место, военный лагерь, воинская часть, все до мельчайших деталей. Даже сельскохозяйственные культуры, которые выращивали до войны в долине Мутсеки. Специалисты по сельскому хозяйству подтвердили. Сейчас они выращивают там помидоры и авокадо, а в те дни это были картофель и табак. Никто бы не смог придумать такую складную историю. Если он и был завербован, в чем я лично сомневаюсь, то только не здесь.
Престон был мрачен. На улице уже смеркалось.
— Ладно, — сказал Вилджоен, — я здесь, чтобы помогать вам. С чего вы хотите начать?
— Я хочу начать с начала, — ответил Престон. — Дуйвельсклоф, это далеко отсюда?
— В четырех часах езды на машине. Вы хотите поехать туда?
— Да. Не могли бы мы выехать завтра? К примеру, в шесть утра.
— Я возьму машину в гараже и буду в вашей гостинице в шесть, — обещал Вилджоен.
Путь на север по дороге к Зимбабве был долгим, но дорога была хорошей. Вилджоен взял машину, принадлежащую Национальной разведывательной службе, на которой не было опознавательных знаков. Они быстро проехали Нилстром, Потгиетерсрус и через три часа добрались до Питерсбурга. Поездка дала Престону возможность увидеть безграничные просторы Африки, которые обычно впечатляют европейцев, не привыкших к таким масштабам.
В Питерсбурге они свернули на восток и еще пятьдесят километров ехали по ровному вельду. Их взору открылись нескончаемые просторы под голубым, как яйцо малиновки, небом. Они добрались до утеса под названием гора Буффало, здесь вельд переходил в долину Мутсеки. Когда они стали спускаться по склону, Престон замер от восхищения.
Далеко внизу расстилалась долина с пышной и сочной растительностью. По ней были разбросаны тысячи африканских хижин, похожих на ульи, окруженные небольшими загонами для скота и участками, засеянными маисом. Некоторые хижины лепились на склоне горы Буффало, но большая часть их была в долине Мутсеки. Из труб шел дым. Даже на таком расстоянии и с такой высоты были различимы африканские мальчики возле стад скота и женщины, склонившиеся над грядками.
Вот это, подумал Престон, и есть настоящая Африка. Такой она, видимо, предстала перед глазами Мзиликази, родоначальника нации матабелов, когда он ушел на север, спасаясь от гнева Чака Зулу, пересек реку Лимпопо и основал царство людей с длинными щитами. Дорога петляла вниз по склону Мутсеки. Через долину проходила вторая цепь холмов с глубокой расщелиной посередине. Разлом носил название «Чертова дыра-Дуйвельсклоф».
Через десять минут они миновали ее, затем проехали мимо новой начальной школы по авеню Бота — главной улице городка.
— Куда вы хотите ехать? — спросил Вилджоен.
— Старый фермер Марэ наверняка оставил завещание, — размышлял вслух Престон, — его должны были исполнить, и это сделал юрист. Есть ли юрист в Дуйвельсклофе и можно ли с ним побеседовать в субботу утром?
Вилджоен подъехал к стоянке гаража Кирстенс и указал на гостиницу «Имп».
— Идите, выпейте кофе и закажите чашечку для меня. А я пока все выясню.
Через пять минут он вернулся к Престону в фойе гостиницы.
— Есть один юрист, — сказал он, отхлебывая кофе, — он англичанин, его фамилия — Бенсон. Он живет через дорогу, через два дома от гаража. Возможно, он сейчас у себя. Пошли.
Господин Бенсон оказался на месте. Вилджоен показал его секретарше свое удостоверение в пластиковой упаковке, что моментально возымело действие. Она что-то сказала на африкаанс в телефонную трубку, их тут же ввели в кабинет г-на Бенсона — дружелюбного и румяного мужчины в бежевом костюме. Вилджоен заговорил по-английски с сильным акцентом.
— Это господин Престон. Он приехал из Лондона и хотел бы задать вам несколько вопросов.
Г-н Бенсон пригласил их сесть и сам опустился в кресло за столом,
— Пожалуйста, — сказал он, — чем могу быть полезен?
— Не могли бы вы сказать, сколько вам лет? — поинтересовался Престон.
Бенсон с изумлением уставился на него.
— Вы проделали путь от Лондона, чтобы узнать, сколько мне лет? Вообще-то мне пятьдесят три.
— Значит, в 1946 году вам было двенадцать?
— Совершенно верно.
— Вы не знаете, кто был тогда юристом в Дуйвельсклофе?
— Разумеется, знаю. Мой отец, Седрик Бенсон.
— Он жив?
— Да. Ему уже за восемьдесят. Пятнадцать лет назад он передал мне свое дело. Он сохранил полную ясность ума.
— Можно с ним побеседовать?
Вместо ответа г-н Бенсон взял телефонную трубку и набрал номер. По-видимому, его отец подошел к телефону, потому что он объявил, что приехали гости из Лондона, которые хотели бы поговорить со стариком. Он положил трубку.
— Он живет в шести милях отсюда, сам водит машину к ужасу других водителей. Сказал, что сейчас приедет.
— А пока можно взглянуть на бумаги вашего архива за 1946 год, проверить, исполнено ли завещание местного фермера Лоуренса Марэ, который умер в январе того года.
— Разумеется, — согласился Бенсон-младший, — если у этого господина Марэ не было юриста в Питерсбурге. Но местные жители в те времена предпочитали решать все свои дела на месте. Коробка с бумагами 1946 года должна быть где-то здесь. Подождите минутку.
Он вышел из кабинета. Секретарша принесла кофе. Через десять минут послышались голоса за дверью. Оба Бенсона вошли вместе, сын нес в руках запыленную картонную коробку. У старика были пушистые седые волосы, он выглядел бодрым, как молодой петушок. После того, как он представился, Престон изложил свою просьбу.
Не говоря ни слова, старший Бенсон сел за стол, его сыну пришлось взять другой стул. Он надел очки на нос и обвел своих посетителей взглядом.
— Я помню Лоуренса Марэ, — сказал он, — мы занимались его завещанием. Я лично составлял его.
Сын протянул ему запыленный пожелтевший документ, перевязанный розовой ленточкой. Старик сдул с него пыль, развязал тесемку, развернул бумагу и начал про себя читать.
— Да, теперь вспомнил. Он был вдовцом, жил один. У него был один сын. Трагический случай. Парень только вернулся со Второй мировой войны. Лоуренс Марэ поехал навестить его в Кейптаун и по дороге умер. Печально.
— Вы не могли бы рассказать мне о сути завещания?
— Все — сыну, — сказал Бенсон, — ферма, дом, оборудование, обстановка дома, как обычно, небольшие суммы денег — местным фермерам, мастерам и так далее.
— Были ли распоряжения личного характера? — настаивал Престон.
— Да, одно: «Моему старому доброму другу Юпу Ван Ренсбергу комплект шахмат из слоновой кости в память о приятных вечерах, проведенных за игрой». Это все.
— Сын был уже в Южной Африке, когда умер отец? — уточнил Престон.
— Наверное, да. Старик Лоуренс собирался навестить его. В то время это был долгий путь. Самолетов не было, нужно было ехать на поезде.
— Вы занимались продажей фермы и другой собственности, господин Бенсон?
— Все было распродано с аукциона прямо на ферме. Все купили Ван Зулсы, теперь им принадлежит участок. Я был главным распорядителем воли покойного.
— Остались ли непроданные вещи? — поинтересовался Престон.
Старик нахмурил брови.
— Практически ничего не осталось, все было продано. Вспомнил! Был альбом с фотографиями, он не представлял никакой ценности. Я отдал его г-ну Ван Ренсбергу.
— Кто он?
— Школьный учитель, — вставил сын, — он преподавал у меня, пока я не пошел в школу Меренски. Он работал в старой сельской школе до постройки новой начальной школы. Потом он ушел на пенсию, здесь в Дуйвельсклофе.
— Он жив?
— Нет, он умер десять лет назад, — сказал старик Бенсон, — я был на похоронах.
— Но жива его дочь, — подсказал сын, — Сиззи. Мы учились вместе с ней в школе Меренски. Она моя ровесница.
— Что с ней?
— Она вышла замуж несколько лет назад за владельца лесопилки на улице Тцанин.
— Последний вопрос, — обратился Престон к старику, — почему вы продали имущество? Сын от него отказался?
— Нет, — сказал старик, — в то время он был в военном госпитале Винберга. Он прислал мне телеграмму. Я взял его адрес у военных властей, они подтвердили его личность. В телеграмме он просил меня продать усадьбу и переслать ему деньги телеграфным переводом.
— Он не приехал на похороны?
— Не успел. Январь — месяц летний в Южной Африке. В те годы не было моргов, нужно было хоронить сразу. По-моему, он вообще больше не приезжал. Это понятно. После смерти отца ему незачем было сюда ехать.
— Где похоронен Лоуренс Марэ?
— На кладбище, на горе, — ответил старик Бенсон. — Вас больше ничего не интересует? Тогда я поеду обедать.
Климат к востоку от гор Дуйвельсклоф сильно отличается от климата на западе. К западу от горной цепи, в долине Мутсеки средний годовой уровень атмосферных осадков составляет 20 дюймов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63