— Кои, — после минутного размышления предложила Хонно. — Я беру себе имя Кои, оно мне нравится.
Имя, которое выбрала себе Хонно, помимо названия одного из видов японского карпа, имело ряд и других значений: «темный», «сильный», «власть императорского трона», «переодеваться».
В определенной степени все значения слова «кои» подходили к Хонно. Новой Хонно.
— Так вот, Кои, — сказал Большой Эзу, сидевший за массивным деревянным письменным столом, — твой друг, самурай Какуэй Саката, имел веские причины для самоубийства.
Большой Эзу показал на пачку бумаг, которые он забрал из квартиры Асаку Хитазуры, знакомого Гиина, и произнес такую речь:
— У нас имеется полный перевод записей, содержавшихся в тетрадях Сакаты. Саката-сан был человеком необыкновенно скрупулезным и аккуратным, поэтому сведения, которые он собрал, имеют особую ценность. Здесь в мельчайших деталях зафиксировано все: самые разнообразные случаи взяточничества, вымогательства, назначения на министерские должности с целью личной выгоды и так далее. Подробная энциклопедия человеческих грехов — чего тут только нет! Алчность, зависть, похоть, жадность, гордость, даже обжорство! Ниточка тянется от твоего бывшего босса Кунио Миситы прямиком к Министерству международной торговли и промышленности. Какуэй Саката, посредник Миситы, служил лишь ширмой, — на самом деле посредничеством занимался мой заклятый враг Хитазура.
— Хитазура... — задумчиво произнесла Кои, перебирая страницы лежавших у нее на коленях тетрадей Какуэя Сакаты, — не так ли звали человека, которого я убила вчера?
Большой Эзу не отвечал. Он был ошеломлен спокойным тоном, каким Кои говорила о совершенном недавно убийстве, словно речь шла об обыкновенном, ничего не значащем деле. Неужели ей было все равно, и она не испытала никаких чувств, когда сломала позвоночник Асаку Хитазуре? Что ж, если это так, тем лучше. Фукуда хорошо поработала, ее уроки не пропали даром. И все-таки опытный и мудрый Большой Эзу, обладавший сильно развитой интуицией, ощущал в душе некоторую тревогу, какое-то непонятное беспокойство.
«Эта женщина — фанатичка, — рассуждал он про себя, — Хонно осознала свою силу. Теперь единственным смыслом ее существования будет убивать, убивать и убивать. Похоже, это ей нравится... Не завидую тому человеку, который встанет у нее на пути».
— Асаку был младшим братом оябуна Хитазуры, — ответил Большой Эзу на вопрос Кои. — Сейчас его люди с безумным упорством прочесывают весь город, чтобы разузнать, кто убил Асаку.
— Пусть ищут, — махнула рукой Кои, — кроме вас, меня и Фукуды никому ничего не известно.
— Насчет Асаку одно могу сказать точно. Он был настоящим гением дешифровки.
— Асаку — высокомерная дрянь, — заявила Кои. — Он смотрел на меня свысока только потому, что я — женщина. Он смеялся мне в лицо.
— Смеялся потому, что разозлился. Ведь ты с легкостью проникла в его квартиру. Ты напугала его так, что он был готов наложить в штаны.
— Я не только напугала его, но и сделала кое-что еще.
...Большой Эзу вспомнил, какое лицо было у Хонно-Кои после того, как она убила Асаку Хитазуру. Оно стало безжизненным, как лицо одного из персонажей кукольного театра бунраку, на представлении которого однажды был Большой Эзу. Кукла изображала какое-то божество, какое — Большой Эзу точно не помнил; на ее умело нарисованной физиономии удивительным образом слились воедино жалость и восторг. В течение всего представления Большой Эзу не переставал восхищаться куклой и даже хотел найти мастера, с таким искусством выполнившего свою работу, но потом все-таки не стал наводить справки, боясь, что встреча с мастером не принесет ему ничего, кроме разочарования.
Большой Эзу хорошо помнил маску, так сильно понравившуюся ему когда-то, и вдруг — о, чудо! — он увидел точно такое же живое человеческое лицо. Такое лицо было у Кои в то время, когда она убивала, и после убийства. Большой Эзу любил и ценил всякого рода редкости, собирал их, и со вчерашнего вечера решил, что самым большим его приобретением стала Хонно. Он мечтал со временем превратить Кои, так же как раньше превратил Фукуду, в совершенное физическое воплощение своей внутренней сущности.
Фукуда пришла к нему в состоянии эмоционального надлома, нервная, не удовлетворенная жизнью. У Большого Эзу был опыт, он знал, что все люди, а особенно женщины, становились очень уязвимыми, если жизнь наносила им незаживающие душевные раны, которые постоянно кровоточили, и не было на свете лекарства, чтобы залечить их.
До того момента, пока он не увидел на лице Кои выражения неизвестного божества, Большой Эзу считал Фукуду высшим своим достижением, но теперь он склонялся к мысли, что Кои намного превзойдет Фукуду.
После того как она безжалостно расправилась с Асаку Хитазурой, Большой Эзу отвез Кои на ту самую квартиру, которая так нравилась его американским друзьям и которую он предоставил в полное распоряжение женщины. Приехав домой, Кои сразу же отправилась в ванную, и Большой Эзу последовал за своей «ученицей» и с интересом наблюдал, как она подставляет тело под струи горячей воды; затем он закатал рукава рубашки и, намылив Кои с головы до ног, долго тер ее мочалкой, смывал пену под душем, намыливал снова. Глядя на сильное, тренированное тело Кои, Большой Эзу неожиданно поймал себя на том, что завидует ей. Наконец Кои смыла с себя всю пену и грязь, почистила ванну, наполнила ее горячей водой и с наслаждением погрузилась в воду. И первый раз за все время заговорила:
— С самого раннего возраста мне внушали, что женщины с рождения несут на себе проклятие и в течение всей жизни не могут от него избавиться, что женщина — существо нечистое. То, что каждый месяц у женщин наступает период кровотечения, считается лишним подтверждением ее грешной, злой сущности, порочных страстей, присущих слабому полу. — Кои посмотрела в глаза Большого Эзу. — Что же говорить обо мне, если я не только являюсь женщиной, но еще и родилась в год хиноеума, год жен-убийц.
Большой Эзу ничего не ответил. Он был доволен. Ему было приятно и смотреть на Кои, и слушать ее. От общения с ней он получал такое же эстетическое наслаждение, как и в тот день, когда пошел на представление кукольного театра и, с замиранием сердца глядя на освещенную сцену из темноты зрительного зала, следил за спектаклем.
Женщина подняла руки; вода струйками стекала с них, и эти струйки блестели, переливались, отражая свет, и тут Большой Эзу заметил, что маникюр на ее ногтях был ярко-красного цвета.
— Теперь я знаю, что я — сильная, — продолжала говорить Кои, — и я могу управлять своей силой в зависимости от моего желания. Захочу — и выпущу ее на волю, как я сделала это вчера, а захочу — и она будет дремать, как уставший любовник после бурно проведенной ночи. Право выбора остается за мной.
Женщина откинула голову назад, закрыла глаза и глубже погрузилась в воду; линии ее тела стали размытыми, колеблющимися, из-за чего Кои стала казаться какой-то нереальной.
Размышляя, Большой Эзу продолжал наблюдать за ней. Сегодня эта женщина взяла себе новое имя, желая забыть прошлое, стереть из памяти все, что было связано с именем Хонно. Прочь старые лохмотья! Теперь ей нужна новая одежда, подходящая для недавно родившейся женщины-воина. Кои будет идти, не останавливаясь, только вперед, туда, где темнота. Глубина. Сила. Власть...
* * *
— Итак, кроме вас, меня и Фукуды никто ничего не знает, — повторила Кои и, отвернувшись к окну, снова стала смотреть на город.
Большой Эзу встал из-за стола, подошел к ней и тоже посмотрел в окно: небо было затянуто тучами, голубизна, которая проглядывала между ними, изменила свой цвет на грязновато-желтый из-за смога, висевшего над Токио, а Фудзияму — символ Японии — совершенно не было видно.
— Хитазура наверняка подумает, что я замешан в убийстве Асаку, — сказал он. Находясь близко от Кои, он явственно ощущал ее внутреннюю силу и гордился этой женщиной, как мастер гордится своим творением, испытывая чувство благодарности судьбе, пославшей ему Кои. — Это лишь вопрос времени. Рано или поздно Хитазура доберется до нас, и придет он не один.
— Ну и что? Пусть приходит, — ответила Кои, и на ее лице появилось странное выражение — смесь отчаяния, удовольствия и угрозы. Большой Эзу почувствовал напряжение в воздухе, словно приближалась гроза, — Я встречу его с распростертыми объятиями, — пожала плечами женщина.
Большой Эзу самодовольно подумал о том, что это он сумел сделать из Кои воина, сумел прижечь ее душевные раны, после чего в сердце этой женщины не осталось места ни жалости, ни сочувствия к людям, ни любви. Жестокая, злая ярость и сознание собственной силы заполнили ее существо. Большой Эзу был удовлетворен. «Приходи, я жду тебя, проклятый ублюдок Хитазура, — мысленно обратился он к своему давнему врагу, — у меня есть для тебя сюрприз — замечательная женщина, творение моих рук. И эта женщина — не человек, она — безжалостно убивающая машина».
Токио
Тори в который уже раз держала фотографию Ариеля Солареса — он стоял рядом с небольшим парком недалеко от своего дома — и до боли в глазах вглядывалась в нее, пытаясь понять, почему эта самая обыкновенная фотография имела такое огромное значение для Ариеля. Она посмотрела на обратную сторону карточки — на ней была дата: «21 мая». А что, если все дело в дате? Тори попыталась вспомнить в подробностях сверхсекретное досье, касающееся производства и распространения суперкокаина, которое Бернард Годвин дал ей для изучения, но попытка эта принесла ей мало пользы. Вернее, никакой.
Насколько было известно Тори, Бернард Годвин и Рассел Слейд хотели, чтобы она вернулась в Центр потому, что именно она, и никто другой, могла оказать действенную помощь в операции по ликвидации производства страшного наркотика. В соответствии с информацией, собранной Соларесом, непосредственное отношение к суперкокаину имели японцы, а в Центре не было человека, который бы лучше Тори знал Японию и японцев. После событий в Колумбии перед Тори встала новая задача — выяснить, каким образом в пакетах с наркотиками оказались упаковки с шариками из гафния и зачем вместе с кокаином в Японию отправляется стратегически важный металл, а также куда деваются эти упаковки, когда партия наркотика приходит в Японию. Тесты, проведенные Деке, показали, что упаковки гафния лежали в обычном, «чистом» кокаине, и в этом случае была непонятна связь между суперкокаином и гафнием, а она, несомненно, существовала. Если верить Эстило, намекнувшему на то, что Хитазура замешан в этом деле, а, другими словами, — является покупателем гафния, то тогда подтверждаются сведения Солареса о том, что супернаркотик производится не в Колумбии, а в Японии. Если дело обстоит именно так, то Хитазура обязательно должен знать, кто и зачем производит новый наркотик.
Тори закрыла глаза, сделала дыхательные упражнения, замедлив биение пульса. Глубоко задумалась. После того, как открылся секрет ее аргентинского друга, она больше не могла доверять Эстило. Но вот могла ли она положиться на Хитазуру? В глубине души Тори боялась, что слова Эстило окажутся правдой, и в этом случае она потеряет не только своего старого верного товарища, но и человека, которому будет чрезвычайно трудно найти достойную замену. Кроме того, в определенной степени такой поворот событий станет ее провалом.
Тори видела, что Рассел ждет не дождется, когда же она начнет расспрашивать Хитазуру о вещах, которые их интересовали, но не спешила с вопросами. Непрекращающаяся война Хитазуры с Большим Эзу и появление на поле боевых действий Фукуды оправдывало непонятную для Рассела медлительность Тори. Самым лучшим вариантом было бы тихонько отвезти Хитазуру в укромное место и все выяснить, но поступить так Тори не могла, и не только потому, что боялась узнать правду, но и потому, что знала — японцы не любят торопливость и прямолинейность — они никогда не идут напролом, предпочитают обходные пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87