Поэтому я считаю, что лучше всего объявить гибель Силверса самоубийством. В таком случае можно предать огню все улики, и инцидент будет исчерпан. Согласны?
Джоунас и Тернер кивнули, Филипп собирался было возразить. Слишком многое в этом деле не давало ему покоя. Но, посмотрев на генерала Хэдли, он понял, что сейчас не самое подходящее время для споров. В каком-то смысле его тесть прав. Отношения между президентом Трумэном и ЦРГ были весьма натянутыми. Если хотя бы отголосок этой истории достигнет стен овального кабинета, само существование службы будет поставлено под сомнение.
Филипп неохотно кивнул. Однако почему же он чувствовал себя, как римский сенатор, примкнувший к заговору против Юлия Цезаря?
* * *
Филипп не мог дождаться той минуты, когда он погрузится в нежную плоть Митико. Он дрожал от возбуждения; чтобы ощутить исходивший от нее жар, ему не нужно было даже притрагиваться к ней. То обстоятельство, что они оба были женаты, не имело никакого значения, вернее утрачивало силу в их вселенной.
Митико, этот яростный, неумолимый самурай, безупречно владеющий мечом, превращалась с ним в покорную любовницу. Но это была не общепринятая покорность. Она не лежала, широко раздвинув ноги, в ожидании, пока он взберется на нее. Это была та покорность, которой японская женщина обучается практически с рождения: предупреждать малейшие желания своего господина, и при этом в полной мере наслаждаться самой.
Именно это и имел в виду Филипп, когда говорил Лилиан, что не может научить ее пониманию японского характера. Этому нельзя было научить. Скорее, это нужно впитать в себя, это постепенно приходит с покоем, медитацией, терпением и смирением. Ни одного из этих понятий нет ни в эмоциональном, ни в интеллектуальном словаре жителей Запада.
По какой прихоти судьбы, карме, он родился с этим духовным родством? Филипп не знал. Те самые свойства его характера, из-за которых в юности он чувствовал себя изгоем, а потом, в зрелые годы, осознанно добивался положения человека вне закона, притягивали его к Японии. Его привлекала ее недоступность. Здесь его называли «особенным американцем». Всю свою жизнь он неосознанно шел к этому признанию, как к спасению от тех взглядов на жизнь, которые исповедовал его отец.
Он вознес молитву. Какому Богу? Христу? Иегове? Будде? Филипп благодарил за то, что ему было позволено найти сюда дорогу. Погребенный в центре мироздания, навсегда защищенный от отца и его проклятий, ото всех. Здесь он был выше закона.
Здесь он творил свой собственный закон.
Книга 3
Ха Гэкурэ
Спрятанная листва
Наше время, весна
Токио — Мауи — Москва — Париж
— "Чинмоку", — произнес Кодзо Сийна. — В архитектуре тень и тишина — одно и то же. Ты видишь, Дзёдзи, как одно переходит в другое?
— Да, Сийна-сан, — отозвался Дзёдзи. Ему было очень лестно, что сам Кодзо Сийна, один из могущественнейших людей Японии, говорит с ним, употребляя выражения, принятые среди равных по положению.
Они пришли в буддийское святилище Каньей-дзи, расположенное в северо-восточной части Токио, в парке Уэно. Японцы придавали Каньей-дзи огромное значение. Согласно древним принципам геомантии — древней китайской науки, основанной на пяти первоэлементах: земле, воде, огне, воздухе и металле, северо-восточная часть города была наименее защищенной от вторжения враждебных сил как духовного, так и физического порядка.
— За этими воротами, — промолвил Сийна, — мечутся толпы людей, поглощенных повседневными заботами. А здесь, в Каньей-дзи, в первозданном виде сохраняется старая Япония. Древняя тишина создала пространство в столице, где вовсе нет свободного места.
При строительстве Каньей-дзи для защиты города был воздвигнут мощный кимон — ворота, не пропускающие драконов. Позже были поставлены другие кимоны, причем не только в этой части города, но и по всему Токио. "Постепенно город окружило кольцо кимонов. Их безмолвный сумрак приводил в трепет злых духов и в то же время кимоны служили жителям города как бы духовным убежищем, местом, где очищались и обновлялись идеи прошлого, где хотя бы ненадолго ставился заслон на пути стремительного осовременивания, которое грозило оторвать японцев от их исторических корней.
— Тишина тени пробивает скалы, создает леса и сады камней, — заметил Сийна.
Он разглядывал пылинки, плясавшие в солнечном луче. У Дзёдзи возникло суеверное ощущение, что Сийна способен проникнуть взором в самое сердце этого священного места.
— Ямамото, - продолжал Сийна. — Здесь, погруженный в тишину, я могу слышать голос горы.
— Я надеюсь, у вас найдется для меня несколько мудрых слов, — почтительно произнес Дзёдзи.
— Успокойся, Дзёдзи. Не мечись, сядь рядом со мной. Прислушайся к теням, лежащим под стенами, запечатлей в своей душе очертания этих камней, скользи взглядом по приглаженному граблями песку. Пусть тишина вытеснит нетерпение и рассеет твою тревогу.
— Сийна-сан, я обращаюсь к вам потому, что мне больше не на кого надеяться. А мне нужна помощь. Мой брат Масаси отнял у меня власть над Таки-гуми, хотя после смерти моего старшего брата Хироси я стал законным наследником!
Сийна подождал, пока Дзёдзи сядет рядом, и спросил:
— Знаешь ли ты правильное определение войны? Я думаю, не знаешь. Оно дано не самураем или великим военачальником, а поэтом и скульптором Котаро Такамурой. Он сказал, что война — это нападение на бездонную тишину.
— Не понимаю, что это значит.
— Поэтому я и пригласил тебя сюда, а не в чайный домик.
— Я хочу понять, Сийна-сан.
— Как архитектура творит тишину, — начал объяснять Сийна, — так и человеческая душа рождает мысль. Мысль без тишины невозможна. А без мысли невозможно разработать стратегию. Зачастую, Дзёдзи, война и стратегия несовместимы. Генералы, поздравляющие себя с созданием победоносной стратегии, чаще всего заблуждаются. Если ты не ищешь тишины в самый разгар военных действий, как я искал убежища среди какофонии современной столицы, сверкающей огнями, ты не сможешь победить. Ты сможешь только выжить.
Дзёдзи мучительно силился понять...
— Твоя война сейчас в самом разгаре, Дзёдзи. Либо ты хочешь победить, либо мечтаешь всего лишь выжить. Ты должен сделать выбор.
— Я думаю, я его уже сделал, — ответил Дзёдзи. — Я пришел к вам.
— Тогда объясни мне кое-что. Я был врагом твоего отца. Почему ты ждешь от меня помощи?
— Если вы меня поддержите и поможете мне выработать верную стратегию, — сердце Дзёдзи трепетало от волнения, — в тот день, когда меня выберут оябуном, вы получите половину Таки-гуми.
— Половину... — задумчиво протянул Сийна. Дзёдзи, который не понимал, достаточно ли заманчиво его предложение, поспешно добавил:
— Вы всегда этого хотели, Сийна-сан, не правда ли? Теперь, благодаря мне, вы добьетесь своего. Вдвоем мы победим Масаси, и мечты каждого из нас сбудутся.
Сийна закрыл глаза.
— Слушай тишину, Дзёдзи! Ты должен уметь истолковывать различные ее оттенки, а их великое множество. Тогда ты проявишь себя способным учеником. Неспособный ученик мне не нужен.
— Сийна-сан, я стараюсь.
— Земляной червь, выкинутый землетрясением из своего жилища, старается найти при свете свой путь. Но свет не его стихия. И если он не отыщет пути под землю, наверняка погибнет.
— Вам кажется правомерным это сравнение? — натянуто спросил Дзёдзи.
— Вполне правомерным и для тебя, и для твоего брата Масаси. Насколько я понимаю, твой брат отсек себя от прошлого. А ведь именно в прошлом, Дзёдзи, зародилась угроза Японии. Она возникла с вторжением американцев...
Мне кажется, Масаси ищет будущее, подобно летучей мыши, вылетевшей ночью из пещеры. Он не видит природных сил, которые уже давно действуют на Земле. Он полагает, что историей интересуются лишь старики — просто потому, что они стары и закоснелы. Для них история — единственное, что им дает опору.
Какой он ограниченный! Какой жадный и самоуверенный! Поэтому его и используют... Используют те, кто старше и мудрее, на чьей стороне сила истории. Он хочет контролировать чиновников и правительство, управлять развитием промышленности — и все это — только с помощью грубой силы! Но без знания истории он даже не в состоянии распознать тенденции, не говоря уж о том, чтобы обращать их себе на пользу.
Для Дзёдзи, наблюдавшего за беспрестанной игрой теней на крыше храма, в зарослях бамбука, среди неподвижных камней прекрасного сада, слова Сийны были подобны каплям кислоты, падавшим ему на лоб.
— Если можно, поясните, пожалуйста, свои слова, Сийна-сан, — попросил Дзёдзи.
Кодзо Сийна сидел, подняв закрытые глаза к послеполуденному солнцу.
— Все очень просто, Дзёдзи. Благодаря моим связям в правительстве я узнал, что твой отец имел многочисленных союзников среди... скажем так: среди радикальных элементов разных министерств.
— Да-да, — подтвердил Дзёдзи. — Он мне говорил.
— В самом деле? — глаза Сийны открылись, и пристальный взгляд пронзил Дзёдзи.
— Да, — кивнул тот. — Масаси стремился пробиться в общество. Он хочет совершить то, что не удалось нашему отцу: стать настоящим членом японского общества. Он жаждет уважения. А поскольку Масаси все время преследуют мысли о достижениях Ватаро, он потерял бдительность. Думаю, не изменив поведения, Масаси потеряет Таки-гуми.
Бритоголовые монахи чередой пошли по дорожке. Негромкий речитатив молитвы наполнил воздух. Голоса монахов не разрушали тишину, и даже наоборот, подчеркивали ее.
Когда голоса молящихся замерли вдали, Сийна спросил:
— Скажи мне, почему я должен пытаться остановить его?
Я его убедил! — подумал Дзёдзи, а вслух сказал:
— Потому что, помогая мне, вы получите часть Таки-гуми. Разве вам будет лучше, если Таки-гуми уничтожат?
— Ну, если ты так ставишь вопрос... — протянул Сийна, — то я не знаю, как тебе отказать... Дзёдзи нахмурился.
— Ваше вмешательство принесет Таки-гуми великие перемены. — Дзёдзи сказал это с таким видом, будто раньше он ни о чем подобном не задумывался. До сих пор ему приходилось прибегать к помощи Митико, чтобы разобраться в сложных вопросах.
— Не печалься, — доброжелательно произнес Сийна, — вспомни о Мейдзи Дзиндзя. Памятник первому императору династии Мейдзи воздвигли в 1921 году. Он был разрушен во время войны на Тихом океане и восстановлен в 1958 году. Такова суть многих наших традиций. Их история — это история разрушения и восстановления. В том числе и история кланов якудзы, — Сийна улыбнулся. — Думай о добре, которое ты способен сотворить.
— Пока я могу думать только о том, удастся ли мне разделаться с Масаси, — ответил Дзёдзи.
— Послушай меня. Здесь, в этом священном месте, мы можем наблюдать за войной, словно боги. Мы видим обе стороны медали и сумеем создать стратегию, которая сразит твоего брата. Но я предупреждаю: у нас мало времени. Связи, которыми обзавелся Масаси, крепнут день ото дня. Если мы будем готовиться слишком долго, я не смогу тебе помочь.
— Я уже готов, Сийна-сан! — воскликнул Дзёдзи, словно собирающийся на войну самурай. Сийна удовлетворенно перевел дух.
— Я вижу, Дзёдзи. И не сомневаюсь, что ты будешь достоин своей победы.
* * *
— Здравствуй, бабуля!
«Слушай! — велела себе Митико. — Нужно сосредоточиться и слушать».
Но сердце ее разрывалось, и она думала только о том, что Тори, ее бедную девочку, держат взаперти, будто зверюшку.
— Как ты себя чувствуешь, милая?
— Я по тебе скучаю, — отозвалась Тори. — Когда я вернусь домой?
— Скоро, малышка.
— Но я хочу прямо сейчас!
Какой жалобный голосок! Митико явственно представила себе заплаканное лицо девочки.
«Прекрати! — мысленно приказала она себе. — Распустив нюни, ты не поможешь внучке...»
Каждый раз, когда Тори звонила, Митико прислушивалась к неясным шумам в трубке. Иногда она слышала мужские голоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Джоунас и Тернер кивнули, Филипп собирался было возразить. Слишком многое в этом деле не давало ему покоя. Но, посмотрев на генерала Хэдли, он понял, что сейчас не самое подходящее время для споров. В каком-то смысле его тесть прав. Отношения между президентом Трумэном и ЦРГ были весьма натянутыми. Если хотя бы отголосок этой истории достигнет стен овального кабинета, само существование службы будет поставлено под сомнение.
Филипп неохотно кивнул. Однако почему же он чувствовал себя, как римский сенатор, примкнувший к заговору против Юлия Цезаря?
* * *
Филипп не мог дождаться той минуты, когда он погрузится в нежную плоть Митико. Он дрожал от возбуждения; чтобы ощутить исходивший от нее жар, ему не нужно было даже притрагиваться к ней. То обстоятельство, что они оба были женаты, не имело никакого значения, вернее утрачивало силу в их вселенной.
Митико, этот яростный, неумолимый самурай, безупречно владеющий мечом, превращалась с ним в покорную любовницу. Но это была не общепринятая покорность. Она не лежала, широко раздвинув ноги, в ожидании, пока он взберется на нее. Это была та покорность, которой японская женщина обучается практически с рождения: предупреждать малейшие желания своего господина, и при этом в полной мере наслаждаться самой.
Именно это и имел в виду Филипп, когда говорил Лилиан, что не может научить ее пониманию японского характера. Этому нельзя было научить. Скорее, это нужно впитать в себя, это постепенно приходит с покоем, медитацией, терпением и смирением. Ни одного из этих понятий нет ни в эмоциональном, ни в интеллектуальном словаре жителей Запада.
По какой прихоти судьбы, карме, он родился с этим духовным родством? Филипп не знал. Те самые свойства его характера, из-за которых в юности он чувствовал себя изгоем, а потом, в зрелые годы, осознанно добивался положения человека вне закона, притягивали его к Японии. Его привлекала ее недоступность. Здесь его называли «особенным американцем». Всю свою жизнь он неосознанно шел к этому признанию, как к спасению от тех взглядов на жизнь, которые исповедовал его отец.
Он вознес молитву. Какому Богу? Христу? Иегове? Будде? Филипп благодарил за то, что ему было позволено найти сюда дорогу. Погребенный в центре мироздания, навсегда защищенный от отца и его проклятий, ото всех. Здесь он был выше закона.
Здесь он творил свой собственный закон.
Книга 3
Ха Гэкурэ
Спрятанная листва
Наше время, весна
Токио — Мауи — Москва — Париж
— "Чинмоку", — произнес Кодзо Сийна. — В архитектуре тень и тишина — одно и то же. Ты видишь, Дзёдзи, как одно переходит в другое?
— Да, Сийна-сан, — отозвался Дзёдзи. Ему было очень лестно, что сам Кодзо Сийна, один из могущественнейших людей Японии, говорит с ним, употребляя выражения, принятые среди равных по положению.
Они пришли в буддийское святилище Каньей-дзи, расположенное в северо-восточной части Токио, в парке Уэно. Японцы придавали Каньей-дзи огромное значение. Согласно древним принципам геомантии — древней китайской науки, основанной на пяти первоэлементах: земле, воде, огне, воздухе и металле, северо-восточная часть города была наименее защищенной от вторжения враждебных сил как духовного, так и физического порядка.
— За этими воротами, — промолвил Сийна, — мечутся толпы людей, поглощенных повседневными заботами. А здесь, в Каньей-дзи, в первозданном виде сохраняется старая Япония. Древняя тишина создала пространство в столице, где вовсе нет свободного места.
При строительстве Каньей-дзи для защиты города был воздвигнут мощный кимон — ворота, не пропускающие драконов. Позже были поставлены другие кимоны, причем не только в этой части города, но и по всему Токио. "Постепенно город окружило кольцо кимонов. Их безмолвный сумрак приводил в трепет злых духов и в то же время кимоны служили жителям города как бы духовным убежищем, местом, где очищались и обновлялись идеи прошлого, где хотя бы ненадолго ставился заслон на пути стремительного осовременивания, которое грозило оторвать японцев от их исторических корней.
— Тишина тени пробивает скалы, создает леса и сады камней, — заметил Сийна.
Он разглядывал пылинки, плясавшие в солнечном луче. У Дзёдзи возникло суеверное ощущение, что Сийна способен проникнуть взором в самое сердце этого священного места.
— Ямамото, - продолжал Сийна. — Здесь, погруженный в тишину, я могу слышать голос горы.
— Я надеюсь, у вас найдется для меня несколько мудрых слов, — почтительно произнес Дзёдзи.
— Успокойся, Дзёдзи. Не мечись, сядь рядом со мной. Прислушайся к теням, лежащим под стенами, запечатлей в своей душе очертания этих камней, скользи взглядом по приглаженному граблями песку. Пусть тишина вытеснит нетерпение и рассеет твою тревогу.
— Сийна-сан, я обращаюсь к вам потому, что мне больше не на кого надеяться. А мне нужна помощь. Мой брат Масаси отнял у меня власть над Таки-гуми, хотя после смерти моего старшего брата Хироси я стал законным наследником!
Сийна подождал, пока Дзёдзи сядет рядом, и спросил:
— Знаешь ли ты правильное определение войны? Я думаю, не знаешь. Оно дано не самураем или великим военачальником, а поэтом и скульптором Котаро Такамурой. Он сказал, что война — это нападение на бездонную тишину.
— Не понимаю, что это значит.
— Поэтому я и пригласил тебя сюда, а не в чайный домик.
— Я хочу понять, Сийна-сан.
— Как архитектура творит тишину, — начал объяснять Сийна, — так и человеческая душа рождает мысль. Мысль без тишины невозможна. А без мысли невозможно разработать стратегию. Зачастую, Дзёдзи, война и стратегия несовместимы. Генералы, поздравляющие себя с созданием победоносной стратегии, чаще всего заблуждаются. Если ты не ищешь тишины в самый разгар военных действий, как я искал убежища среди какофонии современной столицы, сверкающей огнями, ты не сможешь победить. Ты сможешь только выжить.
Дзёдзи мучительно силился понять...
— Твоя война сейчас в самом разгаре, Дзёдзи. Либо ты хочешь победить, либо мечтаешь всего лишь выжить. Ты должен сделать выбор.
— Я думаю, я его уже сделал, — ответил Дзёдзи. — Я пришел к вам.
— Тогда объясни мне кое-что. Я был врагом твоего отца. Почему ты ждешь от меня помощи?
— Если вы меня поддержите и поможете мне выработать верную стратегию, — сердце Дзёдзи трепетало от волнения, — в тот день, когда меня выберут оябуном, вы получите половину Таки-гуми.
— Половину... — задумчиво протянул Сийна. Дзёдзи, который не понимал, достаточно ли заманчиво его предложение, поспешно добавил:
— Вы всегда этого хотели, Сийна-сан, не правда ли? Теперь, благодаря мне, вы добьетесь своего. Вдвоем мы победим Масаси, и мечты каждого из нас сбудутся.
Сийна закрыл глаза.
— Слушай тишину, Дзёдзи! Ты должен уметь истолковывать различные ее оттенки, а их великое множество. Тогда ты проявишь себя способным учеником. Неспособный ученик мне не нужен.
— Сийна-сан, я стараюсь.
— Земляной червь, выкинутый землетрясением из своего жилища, старается найти при свете свой путь. Но свет не его стихия. И если он не отыщет пути под землю, наверняка погибнет.
— Вам кажется правомерным это сравнение? — натянуто спросил Дзёдзи.
— Вполне правомерным и для тебя, и для твоего брата Масаси. Насколько я понимаю, твой брат отсек себя от прошлого. А ведь именно в прошлом, Дзёдзи, зародилась угроза Японии. Она возникла с вторжением американцев...
Мне кажется, Масаси ищет будущее, подобно летучей мыши, вылетевшей ночью из пещеры. Он не видит природных сил, которые уже давно действуют на Земле. Он полагает, что историей интересуются лишь старики — просто потому, что они стары и закоснелы. Для них история — единственное, что им дает опору.
Какой он ограниченный! Какой жадный и самоуверенный! Поэтому его и используют... Используют те, кто старше и мудрее, на чьей стороне сила истории. Он хочет контролировать чиновников и правительство, управлять развитием промышленности — и все это — только с помощью грубой силы! Но без знания истории он даже не в состоянии распознать тенденции, не говоря уж о том, чтобы обращать их себе на пользу.
Для Дзёдзи, наблюдавшего за беспрестанной игрой теней на крыше храма, в зарослях бамбука, среди неподвижных камней прекрасного сада, слова Сийны были подобны каплям кислоты, падавшим ему на лоб.
— Если можно, поясните, пожалуйста, свои слова, Сийна-сан, — попросил Дзёдзи.
Кодзо Сийна сидел, подняв закрытые глаза к послеполуденному солнцу.
— Все очень просто, Дзёдзи. Благодаря моим связям в правительстве я узнал, что твой отец имел многочисленных союзников среди... скажем так: среди радикальных элементов разных министерств.
— Да-да, — подтвердил Дзёдзи. — Он мне говорил.
— В самом деле? — глаза Сийны открылись, и пристальный взгляд пронзил Дзёдзи.
— Да, — кивнул тот. — Масаси стремился пробиться в общество. Он хочет совершить то, что не удалось нашему отцу: стать настоящим членом японского общества. Он жаждет уважения. А поскольку Масаси все время преследуют мысли о достижениях Ватаро, он потерял бдительность. Думаю, не изменив поведения, Масаси потеряет Таки-гуми.
Бритоголовые монахи чередой пошли по дорожке. Негромкий речитатив молитвы наполнил воздух. Голоса монахов не разрушали тишину, и даже наоборот, подчеркивали ее.
Когда голоса молящихся замерли вдали, Сийна спросил:
— Скажи мне, почему я должен пытаться остановить его?
Я его убедил! — подумал Дзёдзи, а вслух сказал:
— Потому что, помогая мне, вы получите часть Таки-гуми. Разве вам будет лучше, если Таки-гуми уничтожат?
— Ну, если ты так ставишь вопрос... — протянул Сийна, — то я не знаю, как тебе отказать... Дзёдзи нахмурился.
— Ваше вмешательство принесет Таки-гуми великие перемены. — Дзёдзи сказал это с таким видом, будто раньше он ни о чем подобном не задумывался. До сих пор ему приходилось прибегать к помощи Митико, чтобы разобраться в сложных вопросах.
— Не печалься, — доброжелательно произнес Сийна, — вспомни о Мейдзи Дзиндзя. Памятник первому императору династии Мейдзи воздвигли в 1921 году. Он был разрушен во время войны на Тихом океане и восстановлен в 1958 году. Такова суть многих наших традиций. Их история — это история разрушения и восстановления. В том числе и история кланов якудзы, — Сийна улыбнулся. — Думай о добре, которое ты способен сотворить.
— Пока я могу думать только о том, удастся ли мне разделаться с Масаси, — ответил Дзёдзи.
— Послушай меня. Здесь, в этом священном месте, мы можем наблюдать за войной, словно боги. Мы видим обе стороны медали и сумеем создать стратегию, которая сразит твоего брата. Но я предупреждаю: у нас мало времени. Связи, которыми обзавелся Масаси, крепнут день ото дня. Если мы будем готовиться слишком долго, я не смогу тебе помочь.
— Я уже готов, Сийна-сан! — воскликнул Дзёдзи, словно собирающийся на войну самурай. Сийна удовлетворенно перевел дух.
— Я вижу, Дзёдзи. И не сомневаюсь, что ты будешь достоин своей победы.
* * *
— Здравствуй, бабуля!
«Слушай! — велела себе Митико. — Нужно сосредоточиться и слушать».
Но сердце ее разрывалось, и она думала только о том, что Тори, ее бедную девочку, держат взаперти, будто зверюшку.
— Как ты себя чувствуешь, милая?
— Я по тебе скучаю, — отозвалась Тори. — Когда я вернусь домой?
— Скоро, малышка.
— Но я хочу прямо сейчас!
Какой жалобный голосок! Митико явственно представила себе заплаканное лицо девочки.
«Прекрати! — мысленно приказала она себе. — Распустив нюни, ты не поможешь внучке...»
Каждый раз, когда Тори звонила, Митико прислушивалась к неясным шумам в трубке. Иногда она слышала мужские голоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81