— Вот что. — Сийна заштриховал соком третий кружок, который после этого стал казаться более выпуклым, чем два остальных. — Филипп Досс не из тех, кто попадает в банальные дорожные аварии. Неужели ты не подумал о том, что нас опередили, что его мог выследить кто-то другой? Ты приказал Удэ разыскать Досса, но не убивать. Во всяком случае, пока тот не выдаст местонахождение документов. А теперь он мертв. Он больше ничего не сможет рассказать нам. Вопрос остается открытым: где бумаги дома Таки? Сгорели вместе с Доссом, или он успел перед смертью куда-то спрятать их? Или, допустим, кому-нибудь передал на хранение? Или этот твой Итимада наложил на них лапу? — Сийна сверлил Масаси взглядом своих черных глаз. — Нет нужды напоминать тебе о ценности этих бумаг. Если они у Итимады и он намерен извлечь из них выгоду, то за их возвращение в целости и сохранности может потребовать все, что пожелает. В том числе прекращения своей гавайской ссылки. Что ты на это скажешь?
Масаси надолго задумался.
— Удэ.
Кодзо Сийна кивнул.
— Хорошо. Отправь Удэ на Гавайи к толстяку Итимаде. Итимада был знаком с Доссом в прежние времена. Как знать, возможно, они были друзьями. И еще — вот взгляни. — И он протянул Масаси вдруг появившуюся у него в руках фотографию. Снимок был черно-белый, зернистый, словно фотографировали через длиннофокусный объектив. Очевидно, его сделали во время слежки.
Масаси узнал Майкла Досса. Неужели Сийна приказал приглядывать за сыном Филиппа в Париже? Похоже на то. Он передал фотокарточку Удэ.
— Майкл Досс, — сказал он. Гигант наклоном головы дал понять, что запомнил лицо.
— Итак, давайте доведем дело до конца, — продолжал Сийна, — чтобы закрыть его раз и навсегда. — Теперь он поочередно буравил глазами обоих. — Вернуть семейные документы необходимо любой ценой.
* * *
Лежа в своей старой спальне, Майкл, как в детстве, прислушивался к царапанью ветвей дикой яблони по наружной стене. За минувшие десять лет отец успел установить вокруг сада охранную сигнализацию и освещение, и теперь на потолке шевелились узорчатые тени от листвы деревьев.
Майкл попытался расслабиться, чтобы заснуть, но тщетно. Слишком много воспоминаний, казалось бы, давно похороненных, вдруг снова оживало и роилось в голове. Слишком много горьких воспоминаний, непроизнесенных слов. Когда-то ему хотелось очень многим поделиться с отцом. Он так и не сделал этого. Вероятно, детские горести и радости были не так уж серьезны, но Майклу не досталось даже такой малости. И не потому, размышлял он, что отношения с отцом сложились плохо, а потому, что отношений, как таковых, не было вовсе.
Майкл мысленно вообразил себе тонкие тени витиеватых побегов криптомерий, пустившихся в зажигательную цыганскую пляску в лунном свете. В голове зазвучала щемящая мелодия бамбуковой флейты.
На определенном этапе жизни Майкла, самого невежественного, самого молодого и одинокого в доме Тсуйо, стал одолевать страх неизбежного.
— Ничто, даже неизбежное, не происходит само по себе, — сказал умудренный обширными познаниями Тсуйо. — Все, и в том числе неизбежное исходит от Духа Великого Воина. Дух Великого Воина пронизывает все сущее на земле. Он и есть все сущее. Он — единственная причина всего происходящего, и большого, и малого.
— Но разве нет такого места, где Дух Великого Воина не имеет власти, где он не есть все сущее? — спросил учителя Майкл.
Лицо Тсуйо помрачнело.
— Такое место есть. Это Зеро, — ответил он. — В Зеро нет ничего. Там нет даже надежды на достойную смерть.
И Майкл понял, что для японского воина нет ничего ужаснее Зеро.
В комнатушке, где он спал в доме учителя, стояла изящная ваза. Она была сделана из обожженной неокрашенной глины. Каждый день на рассвете кто-то заменял всегда стоящий в ней единственный цветок новым. Сенсей не поручал этого ни одному из учеников. Как-то утром Майкл проснулся и, подгоняемый любопытством, вышел в сад. Там он увидел учителя, стоящего на коленях перед своими цветами. Тсуйо тщательно разглядывал растения и некоторые срезал — по одному цветку для каждого ученика.
— Обязанность мастера, — сказал он Майклу в другой раз, — быть внимательным к житейским мелочам. Только в этом случае ему будет дано постичь бесконечно разнообразную палитру чувств, которыми наделила нас природа. Известно, что маленькие радости приносят наибольшее удовлетворение.
Майкл решил проверить эту ничем для него не подтвержденную мудрость и не придумал ничего лучшего, как начать с Сейоко.
Сейоко, худенькая стройная девушка, была единственной, и притом лучшей, ученицей в привилегированной школе Тсуйо. Волосы густой челкой закрывали ее брови, а во время тренировок, стянутые лентой на затылке, тугой косой падали на спину. Когда Майклу снилась Сейоко — а это случалось все чаще и чаще, — главным в этих снах были ее несравненные волосы. Однажды, например, он проснулся с замиранием сердца, потому что во сне вдруг выпустил из рук ее косу, за которую держался, пролетая над залитым лунным светом океаном.
Сейоко не пользовалась косметикой, хотя шестнадцать лет — вполне подходящий для этого возраст. Майкл помнил, как однажды вечером она впервые ярко накрасила губы и пришла на вечеринку, устроенную сенсеем для всех двадцати учеников. Это произвело столь ошеломляющий эффект, что весь остаток вечера Майкл тщетно старался унять сердцебиение.
Как и у всех, в комнате Сейоко стояла узкая глиняная ваза. Майкл решил, что перед обедом войдет в сад учителя, выберет там цветок и поставит его в вазу Сейоко. А она сразу заметит его, когда вернется.
Школа Тсуйо находилась в маленьком городке среди гор, в трех часах езды к северу от Токио. Из сада открывалась панорама горных вершин. Кольцо сумрачных громадин подпирало небосвод.
Некоторые занятия и тренировки проходили в том же доме, где жили ученики, но остальные сенсей проводил у подножия горной гряды. То утро выдалось ясным, солнечным, и лишь разрозненные пушистые облачка плыли далеко вверху в горных потоках. Но сразу после полудня погода резко переменилась, задул плотный, сырой ветер с моря. Вскоре небеса зловеще нависли над горами, долину обложили свинцовые, почти черные снизу тучи. Издали доносились глухие раскаты грома, повторенные многократным эхом. Тсуйо, вполглаза следивший за погодой, не видел необходимости отменять тренировку, но на случай внезапного ливня, который мог бы отрезать учеников друг от друга, из предосторожности разбил их на пары, которые не должны были расходиться ни на шаг. Майкл и Сейоко оказались в одной паре.
Они были рядом, когда с завываниями налетел ледяной ветер и обрушился почти горизонтальный, секущий ливень. Видимость мгновенно снизилась до нуля, мир исчез в серо-зеленых струях влаги — настолько плотных, что казалось, будто ураган докатил сюда морские волны с побережья, которое начиналось несколькими милями восточнее.
Майкл с Сейоко, чтобы хоть как-то защититься от стихии, приникли к скользкому пласту темного сланца. Шквал застиг их ярдах в трехстах выше верхушек деревьев, что росли в долине, приютившей дом сенсея.
Так они и стояли, прижимаясь грудью и лицом к скользкому склону, а ветер пытался оторвать их от ненадежной опоры и полосовал дождем. Сейоко что-то прокричала, но даже в двух шагах невозможно было расслышать ее слова, и Майкл попытался продвинуться к ней поближе. Кусок глины, подмытый водой, просел у него под ногами и начал сползать с узкого уступа скалы. Майкл оступился и взмахнул руками, почувствовав, что его тащит к обрыву. Но тут его колени врезались в каменный выступ на краю пропасти и задержали скольжение. Майкл распластался по глине, цепляясь руками за что попало. Его ноги и нижняя часть туловища уже раскачивались над пропастью, а шквал все так же безжалостно бил и бил по нему. Сейоко легла на уступ и потянулась вниз, чтобы помочь Майклу. Ветер безумствовал, злобно набрасываясь на них, как дикий зверь, и конца этому не было видно. Майкл чувствовал, что силы его иссякают. Ему приходилось выдерживать тяжесть собственного тела, одновременно борясь с порывами бури, грозящими сбросить его в черную пустоту.
Он с неимоверным трудом подтянулся и увидел тянущуюся к нему руку распростертой на земле Сейоко. Ее пальцы вцепились наконец в его рубашку, обдирая спину, потянули его вверх. Буря вдруг еще усилилась, заставив ее на миг ослабить хватку. Майкл снова заскользил вниз и непроизвольно вскрикнул.
Сейоко в ответ на его вопль снова отчаянно вцепилась в тонкую ткань. Он прочел на ее лице яростную решимость. Теперь ничто не смогло бы заставить ее отпустить Майкла. С изматывающей медлительностью, дюйм за дюймом, Майкл начал продвигаться вверх на зазубренный край скалы, пока не навалился всей грудью на уступ. С мыслью: «Спасен!» — он закинул на него правую ногу.
И тогда послышался страшный, заглушивший все остальные звуки, треск. Скала дрогнула, и, уже в это мгновение сознавая, что это может означать, Майкл похолодел и оглянулся. Выступ скалы, на котором удерживалась Сейоко, откололся и вместе с потоком размокшей глины и грязи пополз вниз. Увидев, что Сейоко падает, Майкл бешено заорал:
— Держись за меня! — Он старался перекричать вой ветра. — Не отпускай!
Но было уже поздно. Девушка, словно угадав, что спастись суждено только одному, разжала пальцы. Ладонь скользнула по его спине, а затем ураган подхватил Сейоко и швырнул в бездну. Еще целый миг, показавшийся Майклу вечностью, в круговерти ветра, дождя и камнепада он видел ее лицо. Ее глаза смотрели на него спокойно и задумчиво.
А потом Сейоко исчезла, поглощенная ненасытным мраком бури.
Майкл услышал свое хриплое дыхание. Он раскачивался по короткой дуге, наполовину свесившись через предательский скальный выступ. Ветер норовил сбросить его, как только что сбросил Сейоко. Майкл едва не уступил ему, чтобы последовать за нею в сердце разъяренной тьмы. Его охватило такое безумное отчаяние, что он утратил все чувства, кроме одного — бессильной ненависти. Он неистово дубасил кулаками по проклятому камню, и только когда ощутил на губах свою кровь, когда боль от порезов, ушибов и ссадин проникла в его померкшее сознание, он подтянулся всем телом на твердый выступ.
Гораздо позже, в ночной тиши, опустившейся на долину после дневной бури, Майкл прокрался в сад сенсея. Неуклюже манипулируя перевязанными руками, он срезал один-единственный цветок и вошел в комнату Сейоко. Там ничего не изменилось. Поисковые команды, тщетно разыскивавшие тело девушки, до сих пор не вернулись. За время, прошедшее с момента возвращения Майкла, полиция успела опросить всех, кто имел отношение к этой трагической истории. Тсуйо уехал, чтобы известить семью ученицы о страшном несчастье.
Во всем доме стояла ничем не нарушаемая, тягостная тишина. Майкл вынул из вазы поникший цветок и поставил на его место только что срезанный. Но он ничего не почувствовал. Сейоко никогда больше не увидит ни вазы, ни цветка, а Майкл никогда не почувствует великого удовлетворения оттого, что принес ей маленькую радость.
Он вдохнул запах ее комнаты, и снова увидел едва различимое лицо, мелькнувшее и пропавшее в вихрях ветра и дождя. Сблизились бы они, полюбили бы друг друга, не захвати их на проклятой скале проклятая буря? Грудь Майкла наполнилась печалью, он скорбел о несостоявшемся, несбывшемся; он не смог бы выразить свои мысли словами. Бесславная гибель воина делает никчемной и бессмысленной всю его предыдущую жизнь. А Майклу никчемным и бессмысленным казалось его будущее. У него украли будущее.
Я живу, а ее уже нет, думал он. Где же справедливость?
Эта мысль была самой «западной» из всех, что появились у него за семь лет ученичества.
Через несколько дней вернувшийся из своей скорбной поездки Тсуйо прочел немой вопрос на лице ученика и потом стремился показать ему Путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81