Потому-то он и выложил все, затаив обиду на тех, кто ему сказал, чтобы он не совал нос не в свое дело.
Почти мгновенно мысли Обри обратились на дела личные и перед глазами встало бледное, напряженное, надменное лицо Кэтрин.
– Чем они занимаются, эти «саквояжники»? Для чего их организовали? – настойчиво расспрашивал он.
– Чем угодно... или, может быть, создают такое впечатление? Они говорят, что занимаются тем, что бьют. Скажем, что делают, когда рассердятся на игральный автомат? Бьют, – помолчав, добавил: – Теперь ты знаешь намного больше, чем мне полагалось сказать, а я убедился, что ты знал намного меньше, чем я думал. – Чувствовалось, что у него гора свалилась с плеч. Беспечно, хотя и усталым голосом, добавил: – Пока, Кеннет. Позвони когда-нибудь... по другому делу!
– Пол...
В трубке настойчиво раздавались далекие гудки. Разносившийся по трубам стук, усиленный отсутствием радиатора, теперь казался зловещим, пророческим. «Саквояжники»... «Бьют»?
Все это действительно таит угрозу, решил он. ЦРУ слишком увлеклось опасными играми. Это их самонадеянное убеждение, что несколько убийств, сиена правительств то тут, то там, дестабилизация валют отвечают патриотическому долгу! Боже...
Разболелась голова. Он никак не мог вспомнить, что говорила Кэтрин о делах Фраскати и даже о его местонахождении, когда тот последний раз звонил ей. Каким образом этот человек связан с этим новым отрядом, тайно занимающимся грязными делами?
По дело не в этом, стараясь успокоиться, убеждал он себя. Вопрос в том, интересуются ли эти люди также и Кэтрин?
* * *
Покрытое снежной коркой наброшенное на плечи одеяло скрывало пятна крови на овчинной куртке. На мятых грязных штанах добавились следы пребывания в коровнике и бродяжничества в горах. Рядом с ним неподвижный, равнодушный ко всему ишак, словно презирающий глупую суету вокруг него. Небольшая медленная очередь людей и машин на несколько метров продвинулась к контрольному пропускному посту, и он потащил ишака вперед. Он окончательно окоченел и при каждой, пусть минутной, остановке прислонялся к податливому боку животного или висевшей на спине ишака корзине. Автомат он выбросил, зная, что и корзину и его самого обыщут. Из оружия оставил один нож. Поперек дороги мел снег, затем стремительно летел в пропасть, в бежавший далеко внизу поток. Ветер крутил, ударяясь о торчавшие по одну сторону дороги отвесные скалы. На ресницах и бровях намерз снег. Белая борода похожа на грязную кисточку для бритья.
Хайд ждал. Очередь состояла из небольшого тошнотворно дымившего грузовичка, двух женщин в черном, двух ребятишек с дюжиной овец, старого такси и его самого... Еще стоявшие прямо перед ним двое бородатых мулл в тюрбанах, афганские полицейские, как он и ожидал, у недавно сооруженного ограждения и один дувший на руку европеец в меховой шапке, пальто и перчатках. Поднятый воротник был не в состоянии скрыть, что человек этот из ЦРУ, один из людей Харрела. Они угадали, что он направится этим путем – в усталом мозгу панические примитивные мысли, – кратчайшим путем из Афганистана через Мама-Хейл в сторону Хайберского перевала.
Пелена снега скрывала от него шлагбаум. По его предположениям, лимузин Харрела стоял за поворотом горной дороги. В поле зрения были только полицейские машины да старый русский армейский джип с прогибающимся под тяжестью снега брезентовым верхом. Теперь он уже непроизвольно безостановочно дрожал. Муллы с презрением разглядывали его. Узкая извилистая дорога оказалась мышеловкой – с одной стороны стеною высилась скала, с другой – глубокая пропасть. У него не было другого выбора – чтобы пробираться но горным тропам, не хватало ни сил, ни воли. С риском для жизни он хотел угнать машину в Мама-Хейл, но не удалось. А из ишака какой транспорт, одна маскировка.
Грузовичок, безбожно дымя, проскользнул под красно-белым полосатым шлагбаумом. И он, и ишак одинаково неохотно вслед за муллами продвинулись вперед. Грузовичок скрылся за голым выступом скалы. Теперь, жестикулируя, допрашивали женщин. Полицейские демонстрировали рвение, то и дело поглядывая в сторону дувшего на руки американца. До границы еще сорок миль. Надежды на спасение становилось все меньше.
Женщины прошли за шлагбаум. Следом побрели овцы, и перекладина, заскрипев, поднялась снова, чтобы пропустить мальчишек. Водитель такси опустил стекло и заговорил, перекрывая шум ветра. Муллы бросали раздраженные взгляды на американца. Ветер валил с ног, снег, жесткий, как песок, хлестал в лицо. Надо было подаваться на Джелалабад, а там угнать какую ни на есть машину.
Хайд поглядел вниз, на серую поверхность потока. Далеко внизу, словно ползущий к воде старый больной зверь, на боку лежал русский бронетранспортер. Он плотнее закутался в одеяло, прикрыв нижнюю часть лица. Хотя и покрытые грязью руки были слишком белыми для афганца. Где Харрел?
Допотопный автобус довез его до окраины Мама-Хейл, а там повернул обратно на Кабул. Здесь ничего не подвернулось под руку, кроме ишака, которого он увел из пристройки у полуразвалившейся хижины. В хижине на соломенном тюфяке лежал в забытьи человек, его трясла лихорадка. Хайд, не терзаясь, забрал хлеб, вяленое мясо и ишака. Где же Харрел? Этот американец может, если повезет, его не узнать, по если Харрел здесь...
Муллы, приблизившись к шлагбауму, неожиданно подняли шум. Такое нарушение порядка, этот взрыв ярости были ему только на руку. Они указывали на беспокойно переступавшего с ноги на ногу, однако не скрывавшего своего презрения американца. Полицейским доставалось от них за задержку. Размахивая руками, муллы все больше заводили себя. «Неверный... зачем он здесь? Кто приказал?» Их фанатизм открывал слабую, призрачную надежду. Мальчишки, словно собирая по берегу серые камни, сбивали в кучу овец. «О, Аллах... кто этот человек, почему вы ждете от него приказов?» Обеспокоенный американец, не желая быть узнанным, отвернулся. Где его транспорт? Он один?
Перед муллами поднялся шлагбаум, но они теперь увлеклись обвинениями. «Европейцы-русские, безбожные американцы – кто, кто?»...
Хайд подталкивал осла, чувствуя, как жжет ногу спрятанный нож. Муллы внимательно глядели на него. Он почтительно склонил голову – «Аллах велик...» – и решил рискнуть – плюнул в сторону американца, стоявшего к нему вполоборота, и шагнул под шлагбаум...
Стоявший ближе полицейский в форме двинул винтовкой, собираясь преградить путь, но на него обрушился поток оскорблений одного из мулл, в глазах вспыхнули ненависть и страх. Ему было не до Хайда. Американец было двинулся наперехват, но неуверенно, смущенно. Позади Хайда – теперь уже позади! – муллы высокими голосами выкрикивали проклятия. Хайд, чувствуя спиной опасность, шагнул вперед, ведя упирающегося ишака, дергая при каждом, казалось, бесконечно медленном шаге за веревку.
На дорогу выступала голая, острая, как нож, почти отвесная скала.
За ней стояла черная длинная машина со слепыми замерзшими стеклами, с примерзшими к ним «дворниками». Он, отворачивая лицо, медленно прошел мимо. Ишак упирался, не желая двигаться навстречу порывам ветра, бросающего в глаза хлопья мокрого снега.
Наконец они миновали машину.
Теперь его уже трясло не от холода. Шатаясь, он дошел до следующего поворота и остановился, припав к дрожащему боку ишака. Кружилась голова, слепил снег, руки закоченели, ноги потеряли чувствительность.
Сорок миль...
Мальчишки были из соседнего селения, если вообще существовало соседнее селение. Они шли метрах в пятидесяти впереди. Прерывистое блеяние овец доносилось, как сигналы плохо налаженного радио. Нужно идти за ними, не отставать, внушал он себе всякий раз, когда они, как мираж, исчезали за пеленой снега. Но до ушей доносилось блеяние овец, щелканье кнутов и крики мальчишек. Только бы их не потерять.
Ишак двинулся вперед, увлекая его за собой. Цепляясь одной рукой за корзину, висевшую на боку ишака, другой, окоченевшей, рукой он придерживал на голове и плечах топкое одеяло. Не замечая дороги, переступал потерявшими чувствительность ногами. Когда его ушей достигали крики овец и мальчишек, звук их казался манящим, как пение сирен, но нереальным, призрачным. Слышимость ухудшалась.
Он все чаще спотыкался, глаза слипались, теперь уж не от снега и ветра...
...Прерывистое отдаленное блеяние овец и звонкие высокие мальчишечьи голоса...
5
Кровь и голоса
Настойчивый телефонный звонок стряхнул сон. Какие бы тяжелые сны ей ни спились, она так или иначе знала, что в них не было отца. Светящийся циферблат будильника показывал пять часов утра. Она смахнула со лба волосы, тыльная сторона ладони чуть повлажнела, и взяла трубку.
– Да? – хриплым голосом ответила она, потом, кашлянув, повторила. – Да?
За раздвинутыми занавесками сверкали лепты и ожерелья света – улицы и небоскребы Сан-Хосе. Вдалеке слышен звук полицейской сирены, под окнами гремела и лязгала мусороуборочная машина.
– Кэти?
Джон? Это он. Она не верила своим ушам.
– Джон? Джон, слава Богу...
– Выслушай меня, Кэти, прошу тебя!
– Где ты пропадал? – Это был крик облегчения. Руки вдруг похолодели, лоб покрылся холодным потом.
– У меня нет времени на болтовню! – взорвался он. – Слушай меня, ради Бога! Мне пришлось скрываться, удирать от них, понимаешь? Меня искали, нужно было оторваться!
Она воспринимала его слова как ненужную мелодраму. Его заговорщические игры оскорбляли ее чувства. С каким облегчением она услышала его голос! Где он пропадал?
– Я тебя не понимаю! – ответила она. Лицо пылало, пальцы теребили телефонный шнур. – Почему ты не звонил?
– Они прослушивают разговоры, черт возьми! – Она услышала хриплое дыхание, видно, он считал про себя, чтобы успокоить нервы. – Кэти, я прошу... Мне нужна твоя помощь. Слушай внимательно...
– Не мог позвонить, черт бы тебя побрал! – Словно с испугу ударила потерявшегося было ребенка. Ее не трогали его призывы... из-за его независимости, обособленности – и теперь позвонил не потому, что нуждался в ней, а потому, что ему нужна ее помощь. – Мог бы позвонить. Я же с ума сходила!
– Сомневаюсь, Кэти, ты такая собранная дама... Извини. Я не мог позвонить. Держался подальше от людей, населенных мест, скрывался в глуши. Никому не мог доверять.
Вот в чем дело! Этот мелкий звериный страх перед людьми, полное недоверие к ним, с которыми он родился или приобрел во Вьетнаме или другом забытом Богом месте.
– Мне наплевать! – яростно выпалила она.
– Слушай, Кати, забудем об этом. Привези денег, дай свою машину... и пистолет.
– Зачем? Что, черт побери, ты собираешься делать?
– Скрыться. Вот что. Мне нужно подумать, решить, что делать дальше.
Ему ничто не грозит. Его спокойный тон тому свидетельство. Движение на улице становилось беспрерывным. Мигая огнями, заходили на посадку самолеты, вызывая головную боль. Пальцы нервно теребили провод. Указательным пальцем державшей трубку руки она мелкими кругами растирала висок. С усилием встала с постели и, держа в руках телефон, подошла к окну. Внизу машины неистово сигналили фарами и тормозными огнями.
Прижив плечом трубку, произнесла:
– Где ты находишься, Джон? – В глазах защипало. Вдохнув, спросила: – Что я должна сделать? – К цепочке аэродромных огней тяжело, словно из последних сил, опускался самолет.
– Меня хотят убить. – Его спокойствие было спокойствием крайнего изнеможения.
Она неистово качала головой. Но он-то этому верил. А потом вдруг это правда?.. Ее мысли очистились от мишуры их отношений, их совместной жизни. Делай, что он просит, убеждала она себя.
– Кэти, – почти прошептал он, – уж теперь-то эти ублюдки из ЦРУ завертятся, как на сковородке. Правда, поначалу я думал, что это бомба. Пока не сбили русский самолет. Тогда я понял, что есть другой способ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Почти мгновенно мысли Обри обратились на дела личные и перед глазами встало бледное, напряженное, надменное лицо Кэтрин.
– Чем они занимаются, эти «саквояжники»? Для чего их организовали? – настойчиво расспрашивал он.
– Чем угодно... или, может быть, создают такое впечатление? Они говорят, что занимаются тем, что бьют. Скажем, что делают, когда рассердятся на игральный автомат? Бьют, – помолчав, добавил: – Теперь ты знаешь намного больше, чем мне полагалось сказать, а я убедился, что ты знал намного меньше, чем я думал. – Чувствовалось, что у него гора свалилась с плеч. Беспечно, хотя и усталым голосом, добавил: – Пока, Кеннет. Позвони когда-нибудь... по другому делу!
– Пол...
В трубке настойчиво раздавались далекие гудки. Разносившийся по трубам стук, усиленный отсутствием радиатора, теперь казался зловещим, пророческим. «Саквояжники»... «Бьют»?
Все это действительно таит угрозу, решил он. ЦРУ слишком увлеклось опасными играми. Это их самонадеянное убеждение, что несколько убийств, сиена правительств то тут, то там, дестабилизация валют отвечают патриотическому долгу! Боже...
Разболелась голова. Он никак не мог вспомнить, что говорила Кэтрин о делах Фраскати и даже о его местонахождении, когда тот последний раз звонил ей. Каким образом этот человек связан с этим новым отрядом, тайно занимающимся грязными делами?
По дело не в этом, стараясь успокоиться, убеждал он себя. Вопрос в том, интересуются ли эти люди также и Кэтрин?
* * *
Покрытое снежной коркой наброшенное на плечи одеяло скрывало пятна крови на овчинной куртке. На мятых грязных штанах добавились следы пребывания в коровнике и бродяжничества в горах. Рядом с ним неподвижный, равнодушный ко всему ишак, словно презирающий глупую суету вокруг него. Небольшая медленная очередь людей и машин на несколько метров продвинулась к контрольному пропускному посту, и он потащил ишака вперед. Он окончательно окоченел и при каждой, пусть минутной, остановке прислонялся к податливому боку животного или висевшей на спине ишака корзине. Автомат он выбросил, зная, что и корзину и его самого обыщут. Из оружия оставил один нож. Поперек дороги мел снег, затем стремительно летел в пропасть, в бежавший далеко внизу поток. Ветер крутил, ударяясь о торчавшие по одну сторону дороги отвесные скалы. На ресницах и бровях намерз снег. Белая борода похожа на грязную кисточку для бритья.
Хайд ждал. Очередь состояла из небольшого тошнотворно дымившего грузовичка, двух женщин в черном, двух ребятишек с дюжиной овец, старого такси и его самого... Еще стоявшие прямо перед ним двое бородатых мулл в тюрбанах, афганские полицейские, как он и ожидал, у недавно сооруженного ограждения и один дувший на руку европеец в меховой шапке, пальто и перчатках. Поднятый воротник был не в состоянии скрыть, что человек этот из ЦРУ, один из людей Харрела. Они угадали, что он направится этим путем – в усталом мозгу панические примитивные мысли, – кратчайшим путем из Афганистана через Мама-Хейл в сторону Хайберского перевала.
Пелена снега скрывала от него шлагбаум. По его предположениям, лимузин Харрела стоял за поворотом горной дороги. В поле зрения были только полицейские машины да старый русский армейский джип с прогибающимся под тяжестью снега брезентовым верхом. Теперь он уже непроизвольно безостановочно дрожал. Муллы с презрением разглядывали его. Узкая извилистая дорога оказалась мышеловкой – с одной стороны стеною высилась скала, с другой – глубокая пропасть. У него не было другого выбора – чтобы пробираться но горным тропам, не хватало ни сил, ни воли. С риском для жизни он хотел угнать машину в Мама-Хейл, но не удалось. А из ишака какой транспорт, одна маскировка.
Грузовичок, безбожно дымя, проскользнул под красно-белым полосатым шлагбаумом. И он, и ишак одинаково неохотно вслед за муллами продвинулись вперед. Грузовичок скрылся за голым выступом скалы. Теперь, жестикулируя, допрашивали женщин. Полицейские демонстрировали рвение, то и дело поглядывая в сторону дувшего на руки американца. До границы еще сорок миль. Надежды на спасение становилось все меньше.
Женщины прошли за шлагбаум. Следом побрели овцы, и перекладина, заскрипев, поднялась снова, чтобы пропустить мальчишек. Водитель такси опустил стекло и заговорил, перекрывая шум ветра. Муллы бросали раздраженные взгляды на американца. Ветер валил с ног, снег, жесткий, как песок, хлестал в лицо. Надо было подаваться на Джелалабад, а там угнать какую ни на есть машину.
Хайд поглядел вниз, на серую поверхность потока. Далеко внизу, словно ползущий к воде старый больной зверь, на боку лежал русский бронетранспортер. Он плотнее закутался в одеяло, прикрыв нижнюю часть лица. Хотя и покрытые грязью руки были слишком белыми для афганца. Где Харрел?
Допотопный автобус довез его до окраины Мама-Хейл, а там повернул обратно на Кабул. Здесь ничего не подвернулось под руку, кроме ишака, которого он увел из пристройки у полуразвалившейся хижины. В хижине на соломенном тюфяке лежал в забытьи человек, его трясла лихорадка. Хайд, не терзаясь, забрал хлеб, вяленое мясо и ишака. Где же Харрел? Этот американец может, если повезет, его не узнать, по если Харрел здесь...
Муллы, приблизившись к шлагбауму, неожиданно подняли шум. Такое нарушение порядка, этот взрыв ярости были ему только на руку. Они указывали на беспокойно переступавшего с ноги на ногу, однако не скрывавшего своего презрения американца. Полицейским доставалось от них за задержку. Размахивая руками, муллы все больше заводили себя. «Неверный... зачем он здесь? Кто приказал?» Их фанатизм открывал слабую, призрачную надежду. Мальчишки, словно собирая по берегу серые камни, сбивали в кучу овец. «О, Аллах... кто этот человек, почему вы ждете от него приказов?» Обеспокоенный американец, не желая быть узнанным, отвернулся. Где его транспорт? Он один?
Перед муллами поднялся шлагбаум, но они теперь увлеклись обвинениями. «Европейцы-русские, безбожные американцы – кто, кто?»...
Хайд подталкивал осла, чувствуя, как жжет ногу спрятанный нож. Муллы внимательно глядели на него. Он почтительно склонил голову – «Аллах велик...» – и решил рискнуть – плюнул в сторону американца, стоявшего к нему вполоборота, и шагнул под шлагбаум...
Стоявший ближе полицейский в форме двинул винтовкой, собираясь преградить путь, но на него обрушился поток оскорблений одного из мулл, в глазах вспыхнули ненависть и страх. Ему было не до Хайда. Американец было двинулся наперехват, но неуверенно, смущенно. Позади Хайда – теперь уже позади! – муллы высокими голосами выкрикивали проклятия. Хайд, чувствуя спиной опасность, шагнул вперед, ведя упирающегося ишака, дергая при каждом, казалось, бесконечно медленном шаге за веревку.
На дорогу выступала голая, острая, как нож, почти отвесная скала.
За ней стояла черная длинная машина со слепыми замерзшими стеклами, с примерзшими к ним «дворниками». Он, отворачивая лицо, медленно прошел мимо. Ишак упирался, не желая двигаться навстречу порывам ветра, бросающего в глаза хлопья мокрого снега.
Наконец они миновали машину.
Теперь его уже трясло не от холода. Шатаясь, он дошел до следующего поворота и остановился, припав к дрожащему боку ишака. Кружилась голова, слепил снег, руки закоченели, ноги потеряли чувствительность.
Сорок миль...
Мальчишки были из соседнего селения, если вообще существовало соседнее селение. Они шли метрах в пятидесяти впереди. Прерывистое блеяние овец доносилось, как сигналы плохо налаженного радио. Нужно идти за ними, не отставать, внушал он себе всякий раз, когда они, как мираж, исчезали за пеленой снега. Но до ушей доносилось блеяние овец, щелканье кнутов и крики мальчишек. Только бы их не потерять.
Ишак двинулся вперед, увлекая его за собой. Цепляясь одной рукой за корзину, висевшую на боку ишака, другой, окоченевшей, рукой он придерживал на голове и плечах топкое одеяло. Не замечая дороги, переступал потерявшими чувствительность ногами. Когда его ушей достигали крики овец и мальчишек, звук их казался манящим, как пение сирен, но нереальным, призрачным. Слышимость ухудшалась.
Он все чаще спотыкался, глаза слипались, теперь уж не от снега и ветра...
...Прерывистое отдаленное блеяние овец и звонкие высокие мальчишечьи голоса...
5
Кровь и голоса
Настойчивый телефонный звонок стряхнул сон. Какие бы тяжелые сны ей ни спились, она так или иначе знала, что в них не было отца. Светящийся циферблат будильника показывал пять часов утра. Она смахнула со лба волосы, тыльная сторона ладони чуть повлажнела, и взяла трубку.
– Да? – хриплым голосом ответила она, потом, кашлянув, повторила. – Да?
За раздвинутыми занавесками сверкали лепты и ожерелья света – улицы и небоскребы Сан-Хосе. Вдалеке слышен звук полицейской сирены, под окнами гремела и лязгала мусороуборочная машина.
– Кэти?
Джон? Это он. Она не верила своим ушам.
– Джон? Джон, слава Богу...
– Выслушай меня, Кэти, прошу тебя!
– Где ты пропадал? – Это был крик облегчения. Руки вдруг похолодели, лоб покрылся холодным потом.
– У меня нет времени на болтовню! – взорвался он. – Слушай меня, ради Бога! Мне пришлось скрываться, удирать от них, понимаешь? Меня искали, нужно было оторваться!
Она воспринимала его слова как ненужную мелодраму. Его заговорщические игры оскорбляли ее чувства. С каким облегчением она услышала его голос! Где он пропадал?
– Я тебя не понимаю! – ответила она. Лицо пылало, пальцы теребили телефонный шнур. – Почему ты не звонил?
– Они прослушивают разговоры, черт возьми! – Она услышала хриплое дыхание, видно, он считал про себя, чтобы успокоить нервы. – Кэти, я прошу... Мне нужна твоя помощь. Слушай внимательно...
– Не мог позвонить, черт бы тебя побрал! – Словно с испугу ударила потерявшегося было ребенка. Ее не трогали его призывы... из-за его независимости, обособленности – и теперь позвонил не потому, что нуждался в ней, а потому, что ему нужна ее помощь. – Мог бы позвонить. Я же с ума сходила!
– Сомневаюсь, Кэти, ты такая собранная дама... Извини. Я не мог позвонить. Держался подальше от людей, населенных мест, скрывался в глуши. Никому не мог доверять.
Вот в чем дело! Этот мелкий звериный страх перед людьми, полное недоверие к ним, с которыми он родился или приобрел во Вьетнаме или другом забытом Богом месте.
– Мне наплевать! – яростно выпалила она.
– Слушай, Кати, забудем об этом. Привези денег, дай свою машину... и пистолет.
– Зачем? Что, черт побери, ты собираешься делать?
– Скрыться. Вот что. Мне нужно подумать, решить, что делать дальше.
Ему ничто не грозит. Его спокойный тон тому свидетельство. Движение на улице становилось беспрерывным. Мигая огнями, заходили на посадку самолеты, вызывая головную боль. Пальцы нервно теребили провод. Указательным пальцем державшей трубку руки она мелкими кругами растирала висок. С усилием встала с постели и, держа в руках телефон, подошла к окну. Внизу машины неистово сигналили фарами и тормозными огнями.
Прижив плечом трубку, произнесла:
– Где ты находишься, Джон? – В глазах защипало. Вдохнув, спросила: – Что я должна сделать? – К цепочке аэродромных огней тяжело, словно из последних сил, опускался самолет.
– Меня хотят убить. – Его спокойствие было спокойствием крайнего изнеможения.
Она неистово качала головой. Но он-то этому верил. А потом вдруг это правда?.. Ее мысли очистились от мишуры их отношений, их совместной жизни. Делай, что он просит, убеждала она себя.
– Кэти, – почти прошептал он, – уж теперь-то эти ублюдки из ЦРУ завертятся, как на сковородке. Правда, поначалу я думал, что это бомба. Пока не сбили русский самолет. Тогда я понял, что есть другой способ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75