Хайд машинально поднял приклад винтовки, смягчив удар хлестнувшей по нему тонкой ветки. Мужчина удивленно раскрыв глаза, настороженно отпрянул назад, упершись прикладом в бедро, поднял ружье. Хайд ухватился за ветку, завороженно глядя на нее...
...При первых трех выстрелах откатился в сторону. Пули свистели по пещере, расщепляя дерево, отскакивая от камней у него над головой. Закрыл голову руками, ожидая удара шальной пули. На руки упал дневной свет. Он поглядел вверх – сквозь кустарник продиралась черная громадина. Ругательство, наткнувшийся на него взгляд, блеск солнца на охотничьем ружье...
...Его винтовка выстрелила дважды из неудобного положения так, что прикладом больно отдало по ребрам. Ветки кустарника затрещали под весом навалившегося на него тела. Голова безжизненно повисла, в уставившихся на него глазах – удивление и ужас. Хайд держался за ушибленные прикладом ребра. Медленно к нему возвращались окружающие звуки. Снаружи тревожный писк пичужки, скрип и треск сучьев под тяжестью мертвого тела. Никаких других звуков, кроме собственного неровного дыхания. Опершись спиной о стену пещеры, он поднялся на обмякшие дрожащие ноги – еще не пришел в себя.
Положив винтовку, поволок сквозь кустарник тяжелое тело убитого, оставляя на ветках обрывки ткани. Затащил в глубь пещеры и бросил там. Подобрав винтовку и рюкзак, гремя фляжкой о стену, выбрался наружу и остановился у выхода. На сучках болтались лохмотья куртки. Неважно, тело все равно найдут. Несомненно, они слышали выстрелы. Щурясь от солнца, быстро огляделся вокруг, особенно внимательно обшарил взглядом верх горы... потом низ, кустарник, где отдыхал, прогалину. Настраивая бинокль, сразу же увидел в водянистых пятнах травы и солнца клетчатую куртку. Лицо загораживал прижатый к шее радиотелефон. Потом увидел, что человек, лавируя между деревьями, спешит в его сторону.
Треск заводимого мотора, потом пронзительный свист разгоняемых винтов. Повернул бинокль в сторону озера Шаста, пробегая глазами по мельтешащей солнечными бликами воде. Обнаружил отплывающий от берега, оставляющий кильватерный след крошечный, глянцево-белый, словно чайка, гидроплан. Хайд не разглядел его с противоположного берега – должно быть, прятался за деревьями или в тени скалы. Покрутившись на волнах, самолет разогнался и, роняя падающие с поплавков бриллиантовые брызги, оторвался от воды, взмыл вверх и на вираже направился в сторону Лошадиной горы. Хайд достал из кармана карту, слушая, как рев мотора постепенно заглушает остальные звуки. Ничего. Проверив по карте, он двинулся прочь от пещеры под гору по вьющейся вдоль уступа узкой неровной тропинке. На пылающие щеки и вспотевший лоб упала тень, и он благодарно взглянул на заслоняющие солнце кроны деревьев. Рев самолета стал громче. Он, спотыкаясь, углубился в чащу деревьев, замечая, что, к сожалению, оставляет следы на усыпанной хвоей рыхлой земле. Грязный след остался и на торчащем из земли обломке скалы.
Некоторое время рев самолета нарастал, закачались верхушки деревьев – Хайд метнулся под ель и прильнул к ее шероховатому стволу, – затем шум стал утихать, звук мотора изменился – пилот разворачивал самолет. Человек, которого он видел на прогалине, должно быть, уже на полпути к пещере – лез напролом, потому двигался быстрее. К заливу Скво-Крик вела единственная тропинка вдоль узкой поймы ручья. Она помечена на всех картах; естественно, и на карте Харрела. В маленькой бухточке Хайд спрятал небольшую моторку, которую он арендовал на развалившейся лодочной станции в устье реки Сакраменто. Никакого снаряжения в лодке не хранилось, по она была ему нужна, чтобы вернуться туда, где он спрятал машину.
Под ним бурлил и пенился ручей. Прижимаясь к скале, извивалась тропинка... все правильно. Он двигался под сенью деревьев параллельно тропинке, пока та не спустилась к берегу. Снова пролетел над головой самолет, затем, точно тихое эхо удалявшегося мотора, послышался стрекот насекомых. Потом голоса; один искажался треском электроразрядов. Второй довольно лениво отвечал.
Он ловил звук самолета, медленно разворачивавшегося на другой стороне ущелья. Единственный другой посторонний звук – журчание поды. Радиотелефон, щелкнув, замолчал. Они находились не более чем в тридцати ярдах. Двое. В чаще, но не между ним и тропой.
Осторожно ступая, он скользил между топкими гибкими ветвями. Десять ярдов, двадцать – голоса, удаляясь в сторону нависшей над тропой скалы, постепенно затихали. Он обошел стороной залитую солнцем вырубку. Треснула ветка, зашуршала хвоя. Сверившись с картой, двинулся дальше. Самолет зажужжал ближе, быстрая холодная тень промелькнула по другой вырубке со штабелями бревен, потом шум мотора снова стал затихать. Солнце укоризненно глянуло на него, когда он неуклюже начал спускаться к тропе. Часы то и дело оказывались перед глазами. Половина третьего. Он двигался по узкой извилистой трещине между скал и снова слышал, как нарастает шум авиационного мотора. Над ним промелькнуло белое брюхо самолета. Нужно ждать, пока стемнеет. До Медвежьей бухты, куда выходила тропа, ведущая к заливу Скво-Крик, было меньше мили, но тропа вилась вдоль ущелья, как светлый, хорошо видимый шрам, выдавая себя и того, кто по ней шел.
Хайд уперся ногами в расщелину скалы. Со всех сторон его укрывали прохладные камни. Тропа в сорока футах внизу. На скале одинокий куст, маскирующий его. Опершись спиной о рюкзак, поглядел вверх. Его не видно ни сверху, ни снизу. На севере, за низкими холмами, словно поднятая взрывом туча пыли, над горой Шаста опускалось облако.
Сидеть неподвижно было труднее, чем двигаться. Он подумал не предлог ли это, не вызвано ли решение спрятаться и подождать всего лишь крайней усталостью и подспудным страхом...
Три часа. По тропе движется мужчина в светлой непромокаемой куртке, неумело ищущий следы. Хайд легко внушил себе, что он узнал этого человека. На фоне приближающихся облаков самолет казался белой чайкой. Потянул слабый прохладный ветерок. С каждым шагом этого человека Хайду становилось все труднее оставаться на месте.
* * *
Лежавшие на столе орехового дерева глянцевые увеличенные снимки скорее служили обвинением ему самому, думал Обри, нежели Мелстеду, громко разговаривавшему в прихожей по телефону с дочерью Элис. Словно бы слова Мелстеда относились к намекам и необоснованным утверждениям Обри, а Элис бранила старого друга, проявившего недружелюбие. Чемберс настоял на том, чтобы увеличить сделанные агентами снимки, усилить контрастность. И они действительно производили сильное впечатление: потерянные, понимающие личики ребят, будто морщинистые лица карликов, грязные, замерзшие в ночи мордашки... и вездесущий Хьюз – на лице так легко различимы два выражения: напористой соблазнительности и притворного сочувствия. Мелстед договаривался с Элис о позднем обеде, вернее, даже ужине, на завтрашний день. Элис организовала приют для бездомных и там дежурила... Обри, вздыхая, утирал вспотевший лоб. Могло показаться, что Элис своей благотворительностью искупала отцовские грехи. Он вспомнил живую избалованную любимицу родителей, какой она была в детстве. Когда они зачали и произвели на свет Элис, Мелстеду было за сорок, а жена была в том возрасте, когда поздно рожать. Шумная, эгоистичная, но милая, словно куколка, когда ей было нужно; и вдруг этот уход с головой, и видно надолго, в христианство, вместо того чтобы податься к левым. Святая Элис, с гордостью говорил Мелстед.
Обри претила мысль, что Элис узнает: именно он принес известие о позоре.
Вдруг он совершенно отчетливо услышал:
– Знаешь того молодого человека, Хьюза... ты еще меня с ним знакомила?.. Да... Кеннет сейчас у меня и, конечно, передает привет... так вот, этого молодого человека в скором времени, возможно, ждут неприятности. Нет, не сразу, не думаю... – Голос Мелстеда стал слышнее, похоже, он повернулся к двери гостиной, чтобы Обри было лучше слышно. – ...Да, возможно, в результате этого... Я кончаю. Расскажу завтра... Да, осторожнее, дорогая...
Обри слышал, как положили трубку и раздались направлявшиеся в сторону гостиной приглушенные звуки шагов.
Там, где раздернуты тяжелые шторы, было видно, как о стекла высокого эркера шлепались хлопья мокрого снега. Обри в прямом смысле тошнило. Он не мог видеть разбросанных по столу снимков. Откуда Элис могла знать Хьюза? Это наверняка с начала и до конца был наглый блеф.
Но не это вызывало отвращение. Ему было дурно, оттого что он понял, чем, бывает, отвечают на любовь, оттого что сам стал орудием уничтожения. Когда Мелстед, к которому вернулась уверенность, сияя, вошел в гостиную, Обри заставил себя думать о Кэтрин. Элис – Кэтрин. Простое сравнение. Мелстед спасал свою шкуру, сам он выручал Кэтрин. То, что он услышал от Мелстеда, привело его в бешенство.
– Ты, разумеется, слышал, Кеннет? Это первое, что пришло мне в голову, когда я узнал на снимках молодого человека. Конечно, сразу же и позвонил. То, что на снимках, просто ужасно. – Приподнял стакан, приглашая Обри выпить, но тот отрицательно качнул головой.
Мелстед твердой рукой плеснул себе еще виски. Только чуть слышно звякнул графин о хрустальный стакан. Повернувшись к Обри, обвел рукой комнату – обстановку, картины, камин в стиле «Адам», ковры на полу и на стенах, – как бы говоря, что линия обороны не прервана.
– Я был причастен, Кеннет. И был вынужден, как кто-то сказал, изворачиваться и хитрить, чтобы избежать твоих вопросов, – Он говорил непринужденно, лишь излишне торопливо. Обри хранил молчание. – Но боюсь, что вряд ли смогу скрыть это от Элис... нет, не смогу. Конечно, постараюсь представить как нечто связанное с безопасностью. – Он стоял, опершись свободной рукой о спинку кресла. Потом сел так непринужденно, что Обри невольно восхитился. Разгладив на коленях брюки, скрестил ноги. Ни грана сомнения, что с его выдумкой согласятся и что вопрос закрыт! Былая нервозность полностью исчезла; его двуличию мог бы позавидовать опытный разведчик. Но, в общем-то, разве он не вел тайную жизнь под основательным прикрытием? – Кстати, а что ты собираешься делать с молодым человеком? Могу представить, ты подумал, что меня эта информация заинтересует больше, чем...
Голову Обри стянуло словно обручем. Сжав пальцами виски, он закричал на Мелстеда, который в этот миг, казалось, любуясь собственной хитростью, лопался от самодовольства:
– Джеймс, я слышал телефонные разговоры! Я же знаю, что этот человек твой знакомый, а не знакомый Элис! – Он еле перевел дух. Казалось, из Мелстеда на глазах выходит воздух. Обри охватила ярость; его выводили из себя изысканная роскошь гостиной, прилипающие к окну мокрые хлопья снега, фотографии на ореховом столике! Он махнул рукой в их сторону. – Тут уж не обманешь, Джеймс. Тебе абсолютно нечем отрицать свое... – Он пошевелил пальцами, ища подходящее слово, – ... свое соучастие в преступных действиях этого типа, Хьюза.
Мелстед сидел на краешке кресла, стакан с остатками виски в трясущихся руках. Румянец сошел с лица, но в глазах все та же проклятая непоколебимая уверенность в собственном неуязвимости.
– Кеннет, что ты говоришь? – Ровный, почти угрожающий голос. Но виски допил одним глотком, кляцнув зубами о стакан. В чем, черт побери, ты меня обвиняешь? Злобно глянул на увеличенные снимки. – Похоже на какое-то немыслимое, адски безумное обвинение! Я же тебе друг, Кеннет! А ты пытаешься связать меня с чем-то, о чем не говорится вслух... так в чем же?
У Обри отпустило в груди. Джеймс все начисто отрицал; значит, есть другое объяснение...
...Никакого другого, внушал он себе. В мыслях снова возникла Кэтрин, а фотографии Элис на пианино уменьшились в размерах. Остались только опасность, нависшая над Кэтрин, да эти лежащие перед ними на столе страшные обвиняющие снимки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75