И теперь я нашел доказательство! Точно знаю, что они сделали: видел своими глазами. А они знают, что я знаю – без шуток! – быстро проговорил он. – Дай мне, что я прошу, – свою машину, деньги, пистолет... будь добра.
– Джон, я...
– Кэт, пойми, это не прихоть хахаля, черт побери! Они хотят, чтобы я замолчал... хотят убить меня! И, ради Бога, не пори свою чепуху, что я так и не стал взрослым, веду себя как мальчишка и все это придумал! – Потом, помолчав, тихо произнес: – Умоляю тебя, Кэти.
Она заставила себя отбросить сомнения, забыть о непостижимой для нее несовместимости между его покорностью как любовника и абсолютной неподвластностью как личности. Коротко ответила:
– Хорошо.
Было слышно, как он облегченно вздохнул.
– Где ты? – напомнила она.
– Рядом с моим домом. Может быть, заглянула бы туда вместо меня... хотя нет, не надо. Просто проверь, покружись вокруг него пару раз. О'кей?
– Хорошо.
– Значит, пистолет, машину... – он чуть не засмеялся, – и сколько сможешь достать денег. Не хочу больше следить кредитными карточками. О'кей? Можешь приехать сейчас?
– Да. Сейчас приеду. У ночного ресторана, там, на углу...
– Я буду снаружи. Понаблюдаю за тобой. Кэти, извини, что не мог...
– Еду. Целую, – добавила она тихо, отодвинув трубку, словно испугавшись.
– Спасибо. А теперь поторопись, любовь моя!
Он первым повесил трубку. Разгорающийся день осветил ее квартиру, которую делил с ней и он, но, как ни странно, она всегда оставалась только ее квартирой. Она вздрогнула, кладя на место трубку.
Деньги, пистолет, машину.
Что касается денег, нужно было получить наличные в банковском кассовом автомате; ключ от машины на туалетном столике. Где пистолет, она помнила.
В прикроватной тумбочке. Вместе с презервативами, как он, бывало, шутил. Надо спешить...
* * *
Хайд очнулся от того, что лицо и руки царапала солома. Он лежал на боку. Все подавлял запах свежей крови. Пронзительное, жалобное как мольба, блеяние. Он застонал, потом подавил стон. Мучительная боль в оживающих руках и ногах отозвалась в замутненном сознании ощущением благодарности, чуть ли не счастья. Весь в грязи, нет живого места, в ушах звенит – но цел и невредим. Щеки тоже горели. Он растирал их, забыв об осторожности. Вспомнил двух мальчиков, медленно бредущего ишака, мелькающие перед лицом хлопья снега, потом пропал памяти, снова хлопья снега, снова провал...
Повернул голову, чтобы поблагодарить ребят и оглядеться – теплый свет, глубокие тени, терпкий запах соломы и навоза и все подавляющий запах крови. Подвешенный за задние ноги барашек, из перерезанного по исламскому обычаю горла стекает кровь, умирающая тушка дергается в конвульсиях. Кругом на соломе дергались множество других, кровь из них уже еле сочилась. Хайд закорчился в рвотных спазмах. Только тогда его заметил мясник. В окровавленных руках большой сверкающий влажный от крови нож, горящие глаза. Смотревшие, как режут их небольшую отару, большеглазые мальчишки обратили взгляды в его сторону.
Афганец с минуту глядел на истекающего кровью барашка, потом направился к Хайду, держа перед собой нож. Хайд, исходя липкой слюной, пытался сесть, но мясник толкнул его обратно на солому. Кивая головой, стал разглядывать. Хайд, словно опоенный зельем, свалился на охапку соломы, все его существо протестовало против запаха крови. Афганец, кивнув еще раз, вернулся к барашку, опустил его на солому – кровь уже стекла и только сочилась. Три оставшихся в живых барашка испуганно, жалобно кричали.
Господи... Убийство в полном соответствии с законами ислама, видно, было важным делом; еще одно злодеяние в ряду многих других, свидетелем которых был Хайд. Но тело не двигалось, не слушалось его. Мальчишки что-то быстро говорили. Афганец в ответ пробормотал:
– Он был с Масудом. Думаю, англичанин. За него дадут деньги.
Хайд, напрягаясь, со стоном смог только повернуться на бок. Горло сжимала судорога. Зажал руками нос – лучше нюхать обычную вонь.
– А кто заплатит?
– Американцы... может быть. Пакистанцы – как за ваших овец, а? Может быть, англичане. Он стоит денег, а?
Еще один барашек закричал, задергался с перерезанным горлом. Хайд зажал уши, сжимая голову, словно хотел выдавить из нее, как воду из губки, все мысли. Он не хотел, не мог думать... Деньги. Его продадут. Увезут из Афганистана... как овец, по только живого.
Руки чувствовали, пальцы ног шевелились, щеки горели, но тоже чувствовали. Ноздри – он не мог наглухо запечатать их, чтобы не чувствовать чуждого его существу запаха крови. Желудок без конца содрогался в конвульсиях. Сквозь сжимавшие уши ладони, словно сквозь шум моря, донеслось блеяние последних двух барашков. Хотелось кричать. Никогда так не хотелось кричать.
* * *
Джон жил в высотном многоквартирном доме на краю разрастающегося промышленного комплекса. Окна верхних этажей уже отливали медью восхода. Все еще было свежо. Она, дрожа, выехала на голое, без единого деревца, шоссе, отделявшее дюжину высотных жилых домов от приземистых фабричных корпусов. Движение стало плотнее. Она понимала, что совсем не от холода дрожали руки и по спине пробегал озноб, и была настороже. У нее уже не было желания высмеять или отмахнуться от казавшихся ранее беспочвенными страхов Джона.
«Покружись пару раз», – просил он. Кому нужно следить за его квартирой? Кто может спрятаться на этом совершенно ровном, пустом отрезке шоссе? Она чувствовала, что вовлечена в зловещую игру, и с трудом осознавала, что это лишь игра, что его подозрения и страхи были страхами ребенка, пытавшегося напугать ее. Через мгновение повязку снимут с глаз, другие дети засмеются и ее рука коснется висящего на нитке подарка, а не чего-то невыразимо противного.
Ее удивило, что вспотели руки; беспокоило, что они дрожат. Она энергично потерла их и, набросив на плечи шерстяную кофточку, выбралась из машины. Хорошо, она дойдет до ресторана, пройдет мимо его дома, проверит... нет ли слежки. С ума сойти...
Стоявшие рядами автомашины, кажется, были пусты, за исключением отъезжавших машин, которые она видела, проходя мимо. Стекла верхних этажей горели ярче, чем электрический свет в нижних этажах. На шоссе пахло бензином и пылью. Национальная автострада № 101, рассекающая современный растущий процветающий Сан-Хосе. Ей нравился город. Не такой бездушный, как Лос-Анджелес, и далекий от показного высокомерия Сан-Франциско. Ей также нравилось, что у него почти не было истории, нравилась его нарочитая, функциональная безвкусица, скрывающая богатство, энергию, интеллект.
Она оглядела ряды многоквартирных домов, заводские корпуса и склады, расползающиеся по Силиконовой долине. В конце шоссе глаз натыкался на темное пятно. Позади ресторана и промышленных построек располагался виноградник, среди которого белыми крапинками пестрели здания винного завода. Атмосфера времен испанских миссионеров.
За домами никто не следил. Она сердито скрипнула зубами. Оглянулась назад, на огни города, посмотрела на мчащиеся мимо машины, подумала, что снова оказалась в дурацком положении, почувствовала укол уязвленного самолюбия. Последний раз, последний раз! Хватит с нее этого дерьма насчет заговоров! Узкий серп лупы склонился к еще темному горизонту, но цепь прибрежных холмов постепенно бледнела. Она миновала последний дом, потом словно растаяли фабричные корпуса, и ресторан одиноко и уныло торчал на краю почти пустынного пейзажа.
Шум проезжавших машин стал громче, словно каким-то образом отражался и усиливался стоянкой рядом с рестораном. Она пробежала глазами по семи-восьми автомашинам, но машины Джона среди них не было.
Дувший в лицо легкий утренний ветерок трепал рукава, брюки и волосы. Из-за закрытой двери ресторана доносилась мелодия одного из прошлогодних хитов. В стиле кантри, на удивление естественная, нормальная. Она напряженно разглядывала через окно фигуры людей, ожидая увидеть обращенное к пен лицо. Черт побери, это была шутка, глупая шутка! Она сердито откинула с лица волосы, щеки пылали от унижения. Семь-восемь машин, шум и свет уличного движения, убогий ресторан – вместилище приятных, а больше неприятных разговоров и споров. Ссоры и примирения вперемежку с выпивкой и безвкусной едой.
«Закусочная Дэйва» – гласила неоновая вывеска, бросая розовые и зеленые отблески на пыльный выщербленный бетон стоянки. Шум уличного движения вдруг заслонила собой ослепившая ее яркая вспышка фар одного из стоявших автомобилей...
...Это он, сразу подумала она. Все внутри похолодело. Он лежал около одной из машин, старого светлого «шевроле» со стальными бычьими рогами на решетке радиатора. Джон, меньше чем в пяти метрах от пыльной обочины шоссе, словно полз оттуда...
...Звук работающего мотора. Фары выключены, словно не нужны, сделали свое дело. Она увернулась от машины, двинувшейся в сторону шоссе.
Пробежала десяток метров, отделявших ее от лежащего тела, обмякшего, словно все кости внутри раздробило на мелкие куски. Следы крови на его одежде, черная кровь на ее руках. Руки разбросаны, голова беспомощно откинута в сторону. Незрячие глаза глядели на нее. В голове молнией промелькнуло лицо отца, потом лицо Джона, снова лицо Алана, опять лицо Джона, единственных покойников, к которым она притрагивалась. Она прижала к себе повисшее мертвым весом раздробленное и в то же время словно пустое тело, трогая липкими пальцами бороду. Из рюкзака вывалилась часть содержимого – карта, какие-то фрукты, рубашка, свернутая так, словно он собирался отдать ей в стирку. Руки еще больше повлажнели, теперь от слез.
Машина, словно довольная свершившимся, выбралась на шоссе и медленно поехала прочь. Кто-то глухо причитал, но казалось, что это не она. Осторожно отпустила его голову, и она безжизненно упала на грудь. К горлу подступила тошнота. Она разжала руки, и тело, выскользнув, осталось неподвижно лежать на земле.
Встала, зажимая рукой рот, полный слюны и слез. Вздрогнула от стука открывшейся двери ресторана. Казалось, все внутренности прихлынули к горлу и вот-вот задушат ее. Вышедший из ресторана мужчина в клетчатом пиджаке, не обращая на нее внимания, направился к грузовику. Хлопнула дверца кабины. Всхлипывая и глотая слезы, она все еще ощущала запах его одежды и кожи.
Заработал мотор грузовика. Уехавшая со стоянки машина вернулась и, приближаясь к ней, задом съезжала с шоссе. Медленно, словно оценивая обстановку. Габаритные огни включены, за ветровым стеклом темно. Небо над головой побледнело, позолотилось у горизонта, холмы окрасились в коричневый и зеленый цвет. Как будто ничего не происходило, если не считать этих одиночных мелочей.
Она опустила глаза. Рот открыт в страшной гримасе боли. Тело...
Из машины за ней следили. Грузовик выехал со стоянки. Глядя на удаляющийся темный силуэт, она совершенно лишилась мужества. Охваченная паникой, она побежала, а в голове звучал его крик: «...Эти ублюдки из ЦРУ, теперь я до них доберусь... Я знаю как они это сделали...».
Она распахнула дверь ресторана так, что задрожало стекло. Находившийся за стойкой толстяк в засаленной майке удивленно поднял на нее глаза, вытирая полотенцем руки. Посмотрела сидевшая за чашкой кофе женщина, рассеянно оглядел один из посетителей. До ее сознания не доходила будничность этой сцены – она видела безжизненное, словно мешок, тело Джона! Нужно звонить в полицию.
– Телефон! – выпалила она.
Толстяк махнул головой в сторону задней стены. Ее тошнило от доносившихся с кухни запахов. Удивленно поглядев на свои окровавленные руки, она неловко сунула их в карманы кофточки. Женщина, закурив, вернулась к своей газете, мужчина выстукивал пальцами по стойке в такт раздававшейся из игрального автомата музыке. Она ничего не видела вокруг себя.
– Спасибо! – Безразличный взгляд толстяка говорил, что ее паника преувеличена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
– Джон, я...
– Кэт, пойми, это не прихоть хахаля, черт побери! Они хотят, чтобы я замолчал... хотят убить меня! И, ради Бога, не пори свою чепуху, что я так и не стал взрослым, веду себя как мальчишка и все это придумал! – Потом, помолчав, тихо произнес: – Умоляю тебя, Кэти.
Она заставила себя отбросить сомнения, забыть о непостижимой для нее несовместимости между его покорностью как любовника и абсолютной неподвластностью как личности. Коротко ответила:
– Хорошо.
Было слышно, как он облегченно вздохнул.
– Где ты? – напомнила она.
– Рядом с моим домом. Может быть, заглянула бы туда вместо меня... хотя нет, не надо. Просто проверь, покружись вокруг него пару раз. О'кей?
– Хорошо.
– Значит, пистолет, машину... – он чуть не засмеялся, – и сколько сможешь достать денег. Не хочу больше следить кредитными карточками. О'кей? Можешь приехать сейчас?
– Да. Сейчас приеду. У ночного ресторана, там, на углу...
– Я буду снаружи. Понаблюдаю за тобой. Кэти, извини, что не мог...
– Еду. Целую, – добавила она тихо, отодвинув трубку, словно испугавшись.
– Спасибо. А теперь поторопись, любовь моя!
Он первым повесил трубку. Разгорающийся день осветил ее квартиру, которую делил с ней и он, но, как ни странно, она всегда оставалась только ее квартирой. Она вздрогнула, кладя на место трубку.
Деньги, пистолет, машину.
Что касается денег, нужно было получить наличные в банковском кассовом автомате; ключ от машины на туалетном столике. Где пистолет, она помнила.
В прикроватной тумбочке. Вместе с презервативами, как он, бывало, шутил. Надо спешить...
* * *
Хайд очнулся от того, что лицо и руки царапала солома. Он лежал на боку. Все подавлял запах свежей крови. Пронзительное, жалобное как мольба, блеяние. Он застонал, потом подавил стон. Мучительная боль в оживающих руках и ногах отозвалась в замутненном сознании ощущением благодарности, чуть ли не счастья. Весь в грязи, нет живого места, в ушах звенит – но цел и невредим. Щеки тоже горели. Он растирал их, забыв об осторожности. Вспомнил двух мальчиков, медленно бредущего ишака, мелькающие перед лицом хлопья снега, потом пропал памяти, снова хлопья снега, снова провал...
Повернул голову, чтобы поблагодарить ребят и оглядеться – теплый свет, глубокие тени, терпкий запах соломы и навоза и все подавляющий запах крови. Подвешенный за задние ноги барашек, из перерезанного по исламскому обычаю горла стекает кровь, умирающая тушка дергается в конвульсиях. Кругом на соломе дергались множество других, кровь из них уже еле сочилась. Хайд закорчился в рвотных спазмах. Только тогда его заметил мясник. В окровавленных руках большой сверкающий влажный от крови нож, горящие глаза. Смотревшие, как режут их небольшую отару, большеглазые мальчишки обратили взгляды в его сторону.
Афганец с минуту глядел на истекающего кровью барашка, потом направился к Хайду, держа перед собой нож. Хайд, исходя липкой слюной, пытался сесть, но мясник толкнул его обратно на солому. Кивая головой, стал разглядывать. Хайд, словно опоенный зельем, свалился на охапку соломы, все его существо протестовало против запаха крови. Афганец, кивнув еще раз, вернулся к барашку, опустил его на солому – кровь уже стекла и только сочилась. Три оставшихся в живых барашка испуганно, жалобно кричали.
Господи... Убийство в полном соответствии с законами ислама, видно, было важным делом; еще одно злодеяние в ряду многих других, свидетелем которых был Хайд. Но тело не двигалось, не слушалось его. Мальчишки что-то быстро говорили. Афганец в ответ пробормотал:
– Он был с Масудом. Думаю, англичанин. За него дадут деньги.
Хайд, напрягаясь, со стоном смог только повернуться на бок. Горло сжимала судорога. Зажал руками нос – лучше нюхать обычную вонь.
– А кто заплатит?
– Американцы... может быть. Пакистанцы – как за ваших овец, а? Может быть, англичане. Он стоит денег, а?
Еще один барашек закричал, задергался с перерезанным горлом. Хайд зажал уши, сжимая голову, словно хотел выдавить из нее, как воду из губки, все мысли. Он не хотел, не мог думать... Деньги. Его продадут. Увезут из Афганистана... как овец, по только живого.
Руки чувствовали, пальцы ног шевелились, щеки горели, но тоже чувствовали. Ноздри – он не мог наглухо запечатать их, чтобы не чувствовать чуждого его существу запаха крови. Желудок без конца содрогался в конвульсиях. Сквозь сжимавшие уши ладони, словно сквозь шум моря, донеслось блеяние последних двух барашков. Хотелось кричать. Никогда так не хотелось кричать.
* * *
Джон жил в высотном многоквартирном доме на краю разрастающегося промышленного комплекса. Окна верхних этажей уже отливали медью восхода. Все еще было свежо. Она, дрожа, выехала на голое, без единого деревца, шоссе, отделявшее дюжину высотных жилых домов от приземистых фабричных корпусов. Движение стало плотнее. Она понимала, что совсем не от холода дрожали руки и по спине пробегал озноб, и была настороже. У нее уже не было желания высмеять или отмахнуться от казавшихся ранее беспочвенными страхов Джона.
«Покружись пару раз», – просил он. Кому нужно следить за его квартирой? Кто может спрятаться на этом совершенно ровном, пустом отрезке шоссе? Она чувствовала, что вовлечена в зловещую игру, и с трудом осознавала, что это лишь игра, что его подозрения и страхи были страхами ребенка, пытавшегося напугать ее. Через мгновение повязку снимут с глаз, другие дети засмеются и ее рука коснется висящего на нитке подарка, а не чего-то невыразимо противного.
Ее удивило, что вспотели руки; беспокоило, что они дрожат. Она энергично потерла их и, набросив на плечи шерстяную кофточку, выбралась из машины. Хорошо, она дойдет до ресторана, пройдет мимо его дома, проверит... нет ли слежки. С ума сойти...
Стоявшие рядами автомашины, кажется, были пусты, за исключением отъезжавших машин, которые она видела, проходя мимо. Стекла верхних этажей горели ярче, чем электрический свет в нижних этажах. На шоссе пахло бензином и пылью. Национальная автострада № 101, рассекающая современный растущий процветающий Сан-Хосе. Ей нравился город. Не такой бездушный, как Лос-Анджелес, и далекий от показного высокомерия Сан-Франциско. Ей также нравилось, что у него почти не было истории, нравилась его нарочитая, функциональная безвкусица, скрывающая богатство, энергию, интеллект.
Она оглядела ряды многоквартирных домов, заводские корпуса и склады, расползающиеся по Силиконовой долине. В конце шоссе глаз натыкался на темное пятно. Позади ресторана и промышленных построек располагался виноградник, среди которого белыми крапинками пестрели здания винного завода. Атмосфера времен испанских миссионеров.
За домами никто не следил. Она сердито скрипнула зубами. Оглянулась назад, на огни города, посмотрела на мчащиеся мимо машины, подумала, что снова оказалась в дурацком положении, почувствовала укол уязвленного самолюбия. Последний раз, последний раз! Хватит с нее этого дерьма насчет заговоров! Узкий серп лупы склонился к еще темному горизонту, но цепь прибрежных холмов постепенно бледнела. Она миновала последний дом, потом словно растаяли фабричные корпуса, и ресторан одиноко и уныло торчал на краю почти пустынного пейзажа.
Шум проезжавших машин стал громче, словно каким-то образом отражался и усиливался стоянкой рядом с рестораном. Она пробежала глазами по семи-восьми автомашинам, но машины Джона среди них не было.
Дувший в лицо легкий утренний ветерок трепал рукава, брюки и волосы. Из-за закрытой двери ресторана доносилась мелодия одного из прошлогодних хитов. В стиле кантри, на удивление естественная, нормальная. Она напряженно разглядывала через окно фигуры людей, ожидая увидеть обращенное к пен лицо. Черт побери, это была шутка, глупая шутка! Она сердито откинула с лица волосы, щеки пылали от унижения. Семь-восемь машин, шум и свет уличного движения, убогий ресторан – вместилище приятных, а больше неприятных разговоров и споров. Ссоры и примирения вперемежку с выпивкой и безвкусной едой.
«Закусочная Дэйва» – гласила неоновая вывеска, бросая розовые и зеленые отблески на пыльный выщербленный бетон стоянки. Шум уличного движения вдруг заслонила собой ослепившая ее яркая вспышка фар одного из стоявших автомобилей...
...Это он, сразу подумала она. Все внутри похолодело. Он лежал около одной из машин, старого светлого «шевроле» со стальными бычьими рогами на решетке радиатора. Джон, меньше чем в пяти метрах от пыльной обочины шоссе, словно полз оттуда...
...Звук работающего мотора. Фары выключены, словно не нужны, сделали свое дело. Она увернулась от машины, двинувшейся в сторону шоссе.
Пробежала десяток метров, отделявших ее от лежащего тела, обмякшего, словно все кости внутри раздробило на мелкие куски. Следы крови на его одежде, черная кровь на ее руках. Руки разбросаны, голова беспомощно откинута в сторону. Незрячие глаза глядели на нее. В голове молнией промелькнуло лицо отца, потом лицо Джона, снова лицо Алана, опять лицо Джона, единственных покойников, к которым она притрагивалась. Она прижала к себе повисшее мертвым весом раздробленное и в то же время словно пустое тело, трогая липкими пальцами бороду. Из рюкзака вывалилась часть содержимого – карта, какие-то фрукты, рубашка, свернутая так, словно он собирался отдать ей в стирку. Руки еще больше повлажнели, теперь от слез.
Машина, словно довольная свершившимся, выбралась на шоссе и медленно поехала прочь. Кто-то глухо причитал, но казалось, что это не она. Осторожно отпустила его голову, и она безжизненно упала на грудь. К горлу подступила тошнота. Она разжала руки, и тело, выскользнув, осталось неподвижно лежать на земле.
Встала, зажимая рукой рот, полный слюны и слез. Вздрогнула от стука открывшейся двери ресторана. Казалось, все внутренности прихлынули к горлу и вот-вот задушат ее. Вышедший из ресторана мужчина в клетчатом пиджаке, не обращая на нее внимания, направился к грузовику. Хлопнула дверца кабины. Всхлипывая и глотая слезы, она все еще ощущала запах его одежды и кожи.
Заработал мотор грузовика. Уехавшая со стоянки машина вернулась и, приближаясь к ней, задом съезжала с шоссе. Медленно, словно оценивая обстановку. Габаритные огни включены, за ветровым стеклом темно. Небо над головой побледнело, позолотилось у горизонта, холмы окрасились в коричневый и зеленый цвет. Как будто ничего не происходило, если не считать этих одиночных мелочей.
Она опустила глаза. Рот открыт в страшной гримасе боли. Тело...
Из машины за ней следили. Грузовик выехал со стоянки. Глядя на удаляющийся темный силуэт, она совершенно лишилась мужества. Охваченная паникой, она побежала, а в голове звучал его крик: «...Эти ублюдки из ЦРУ, теперь я до них доберусь... Я знаю как они это сделали...».
Она распахнула дверь ресторана так, что задрожало стекло. Находившийся за стойкой толстяк в засаленной майке удивленно поднял на нее глаза, вытирая полотенцем руки. Посмотрела сидевшая за чашкой кофе женщина, рассеянно оглядел один из посетителей. До ее сознания не доходила будничность этой сцены – она видела безжизненное, словно мешок, тело Джона! Нужно звонить в полицию.
– Телефон! – выпалила она.
Толстяк махнул головой в сторону задней стены. Ее тошнило от доносившихся с кухни запахов. Удивленно поглядев на свои окровавленные руки, она неловко сунула их в карманы кофточки. Женщина, закурив, вернулась к своей газете, мужчина выстукивал пальцами по стойке в такт раздававшейся из игрального автомата музыке. Она ничего не видела вокруг себя.
– Спасибо! – Безразличный взгляд толстяка говорил, что ее паника преувеличена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75