-
Странно...
- Что? - спросил Вова.
- Да так, ничего...
Но Миша не видел, как напряженно, со злым прищуром наблюдает за его
действиями сквозь стеклянную стену Виксне. "Что-то он больно интересуется
машиной, - подумал Виксне, - то туда, то сюда сунется. С чего бы? Своя
работа стоит, а он тут суетится".
Думал в это время и Миша. Любой слесарь узнает машину, которую
ремонтировал даже неделю назад, это профессионально устойчивая память, как
у стоматолога, узнающего зуб, который он начал лечить пациенту неделю
назад, хотя за это время перед его глазами прошли десятки зубов других
больных. Миша только проверял себя. И не ошибся; та же дыра прожога на
чехле у подголовника, тот же погнутый фартук, тот же новенький шкив и
помпа, какие он поставил позавчера, наконец, ключ от машины прапорщика был
"родным" для замка, только что снятого Вовой. И, самое главное, номер
двигателя совпадал с номером, указанным в заказе-наряде, который он только
что проверил в диспетчерской. Что же не совпадало? Всего лишь
регистрационные знаки спереди и сзади. У прапорщика были астраханские.
Сейчас они были иные...
Часа через два какой-то хмырь привез наконец новый замок. Поставить
его заняло у Вовы немного времени. К вящему облегчению обоих Виксне щедро
расплатился с электриком Вовой, тот услужливо выкатил ему "семерку" за
пределы станции.
Виксне закурил, сунул копию заказа-наряда в кармашек светозащитного
козырька, пальцы его нащупали шариковую ручку и какую-то бумагу. Он
вытащил ее, зажег свет в салоне, развернул. Это была копия заказа-наряда.
Прочитав его, Виксне понял главное: "семерку", в которой он сейчас сидел,
позавчера делали на этой СТО: меняли помпу и шкив! Теперь Виксне понял,
почему тот слесарь-механик в берете так вертелся возле машины, заглядывал
то туда, то сюда. Ход размышлений Виксне сейчас был почти такой, как у
Миши, не доставало Виксне лишь одной-двух деталей: он не знал о погнутом
фартуке и о том, что у Миши имелись ключи к старому замку "семерки". Дыру
прожога в чехле Виксне увидел сразу, когда угоняли "семерку", слесарь не
мог ее не запомнить, если заметил, когда ремонтировал машину. И если что
заподозрил, то наверняка сличит номера: и двигателя, и регистрационные,
это несложно: поднять наряды-заказы... Плохо дело... Может настучать в
ГАИ, тогда из города выбираться будет рискованно, можно напороться...
Отъехав немного, Виксне остановился у телефона-автомата, позвонил в
Матвеевскую. Трубку там даже не взяли, а мгновенно сорвали:
- Кто?!
- Чего орешь, не дергайся, это я. Не звонили?
- Нет... Я не думал, что это ты. Как дела?
- Как легла, так и дала, да кое-что и забрала.
- Проблемы?
- Быстро выскакивай, хватай любые колеса, езжай к Киевскому вокзалу,
пройдись по набережной Шевченко, это два шага, там магазин "Филателия", я
где-нибудь рядом приткнусь, буду тебя ждать.
- А если позвонят?
- Делай, что говорю! - Виксне повесил трубку.

Вторая смена заканчивала работу в девять. Миша запер рабочую одежду и
инструменты в железный шкафчик, натянул куртку и пошел к выходу, его уже
ждал тоже закончивший смену мойщик Рубен. Было холодно, подмораживало,
прохожих почти не видать, схлынул дневной поток машин, время, когда
возвратившись с работы, пообедав-поужинав, люди сидели по квартирам,
никого не тянуло на улицу, в неуютную ноябрьскую темень. Ехать Мише и
Рубену было в разные стороны, автобусные остановки их были почти напротив
друг друга.
- Будь здоров, до завтра! - сказал Рубен и побежал через дорогу.
- До завтра! - ответил Миша...
В этот вечер Миша Брустин не вернулся домой с работы.

Остывала в кастрюле картошка, сваренная Борисом Сергеевичем к приходу
Миши. На столе прибор, масло на блюдце, в селедочнице лоснились жиром
ломти леща, одного из подаренных Мише прапорщиком, сохла на тарелке
докторская колбаса.
В двенадцатом часу ночи Борис Сергеевич Брустин, поволновавшись,
пытался себя успокоить: "Поехал в какую-нибудь компанию, может на чьи-то
именины... Или к женщине..." Такое случалось, но всегда Миша звонил:
"Папа, ужинай сам, я сегодня не приду, заночую у приятеля, там маленький
сабантуй". Борис Сергеевич сегодня даже обиделся, почему Миша не
предупредил, что ночевать не приедет... За ужин он сел один, есть уже
перехотелось, лениво жевал, отдавшись своим невеселым стариковским думам,
одиноким, как и он сам...

Они вернулись в Матвеевскую в начале второго ночи. Квартира, в
которой они жили, находилась в стареньком двухэтажном флигеле, за ним в
тупичке был захламленный двор с полуразрушенным домом, его снесли, и вот
уже год, как сюда никто не заглядывал, снесли и забыли, а возможно, и
место было таким, что ни у кого не вызывало интереса, строить здесь
что-либо, видимо передумали. В этом отчужденном дворе почти без риска они
и поставили "семерку".
Вернулись замерзшие, мрачные, голодные. Сели ужинать. Ели молча.
Каждый о чем-то думал, и каждый понимал, что дума-то у них общая.
- Нужно было, а иначе... - сказал наконец Виксне.
- Это понятно, - хмуро ответил рябой Лащев.
- Теперь заляжем "на дно". Будем ждать звонка.
- Надо в Ростов позвонить армянину, сказать, что товар есть, но
задерживаемся.
- Ладно, спать пошли. Больно уж тягостный день был.
- Дай зажигалку.
Рябой закурил, Виксне пошел в туалет. Через пятнадцать минут они
погасили свет, улеглись...

7. ПОИСКИ. МОСКВА. СЕГОДНЯ
Опыт вырабатывает стереотипы, которые становятся правилами для любого
следователя. Зуйков отправился к жене покойного Фиты на дачу.
Невысокая полная женщина с осунувшимся белым лицом и красными от слез
глазами, она проводила его в большую, хорошо, по-городскому обставленную
комнату. Сели в кресла напротив друг друга.
- Евдокия Федосьевна, я вынужден буду задавать вам очень разные
вопросы, так что вы уж извините, ежели какой-нибудь покажется бестактным.
Она молча кивнула, потом растерянно спросила:
- Почему он так сделал? Или это он... не сам?
- Постараюсь все выяснить. Нужно время... Вы круглый год живете на
даче?
- Почти. Он любил тут отдыхать. Свежий воздух, лес. Когда бывал
свободен, ходил на прогулки и летом, и зимой.
- А городская квартира?
- Там поселились дети: сын, невестка и двое внуков. У них есть
квартира, но далеко, метро "Сходненская".
- Как чувствовал себя последнее время Анатолий Иванович?
Настроение-то как?
- Как обычно. Работал-то ведь много. И у себя в комитете, и в
Госдуме. Иногда бывал хмур, когда уставал очень. А так, как обычно.
- Не жаловался на здоровье?
- Нет, он был человек здоровый, слава Богу.
- Не случалось ли, что Анатолий Иванович не ночевал дома?
- Никогда! - резко ответила она. - Вы имеете в виду, что...
- Имею.
- У вас есть основания подозревать?
- А у вас? - спросил Зуйков.
- Нет, он был однолюб!
"Милая ты моя, - подумал Зуйков. - Все мы однолюбы до первой подножки
хорошей ножки". Затем спросил:
- В тот вечер, накануне случившегося, ничего не насторожило вас в
поведении Анатолия Ивановича?
- Был молчалив, раздражителен, поужинал и сразу поднялся к себе.
- Такое случалось прежде?
- Иногда, когда он очень уставал.
- Никто не звонил ему?
- Поздно, кажется около одиннадцати, позвонили. Я спросила у него,
кто это, он ответил, что Ада. Это его секретарша.
- А потом он лег спать?
- Нет. Сказал, что хочет подышать свежим воздухом и вышел. Вернулся
минут через двадцать. Я уже была в постели, читала.
- Вы знали, что у него есть пистолет?
- Нет. Никогда не видела, и он никогда не говорил.
- Чем занимается ваш сын?
- Он офицер. Военный переводчик с английского и немецкого.
- А где он служит?
Она назвала.
- Какие между ними отношения?
- Прекрасные. Они очень любили друг друга.
- Евдокия Федосьевна, мне нужно осмотреть комнату Анатолия Ивановича.
Вы не подниметесь со мной?
- Но она опечатана.
- Я знаю...
Это была небольшая уютная комната под самым чердаком. Диван-кровать,
два кресла, письменный стол, пять полок с книгами, Зуйкова удивило, что
две полки занимало пятидесятитомное издание всемирной детской литературы,
на остальных - разрозненные издания: Пикуль, Булгаков, словари,
справочники. Выборочно полистав книги, Зуйков присел к столу. В тумбах
стола с десяток папок. Зуйков стал листать бумаги в них. Это были
документы - деловая переписка, копии приказов и постановлений Совмина, и
все - давнее, еще с тех времен, когда Фита по должности своей был связан с
заводами, где делалось разное оружие - от стрелкового до бронетехники и
авиации. Ничего интересного Зуйков не нашел. В столе был единственный
широкий выдвижной ящик. В нем Зуйков обнаружил: футляр с часами - подарок
к пятидесятилетию от какого-то Евсения Николаевича, о чем
свидетельствовала гравировка на обороте, судя по дате, подарок
восьмилетней давности; еще один футляр, в нем очень красивая, дорогая
авторучка "Пеликан" с золотым пером, которой не пользовались; потертая
федоскинская шкатулка с изображением женщины в белом платье, сидящей в
саду на скамье, внизу, видимо, фамилия автора рисунка "Буканова Н. 1950".
В шкатулке, схваченные кольцом два ключа: один, похоже, от гаражного
замка, другой - обычный; и, наконец, маленький блокнот, новый, уголки
страниц не залоснились, не загнулись. Записей в нем почти не было. Блокнот
размером с ладонь, на обложке серебряное тиснение "USSR MORFLOT". На
первой странице графы (по-английски) "Фамилия", "Домашний адрес",
"Почтовый код", "Телефон", "Служебный адрес", "Телефон", "Факс", кроме
первой графы, где рукой владельца вписано "Фита А.И.", были незаполнены.
На следующей странице столбиком шли рисунки-символы всех пароходств СССР.
Скажем, значок с расстральными колоннами, а напротив него напечатано
"Ленинградское пароходство" и адрес его. Затем шла страничка с указанием
времени всех стран мира по Гринвичу с цифрой разницы относительно
московского времени; и, наконец, страница с перечнем всех стран мира и
названием их валют. Во всем этом длинном списке подчеркнута шариковой
ручкой была лишь Франция: "FRANC = 100 CENTIMES".
Зуйков, отложив блокнот, взял в руки ключи.
- Вы не знаете, что за ключи, Евдокия Федосьевна? - спросил Зуйков
женщину, молча наблюдавшую за его действиями.
- Нет.
- Не от гаража? У вас есть машина?
- Машина есть. А ключи от гаража висят на кухне на гвозде. А эти
ключи никогда не видела. Я к мужу в стол не заглядывала, у меня своих
ящиков на кухне достаточно.
Еще Зуйков нашел тут же черный пакет от фотобумаги с пачкой хорошо
исполненных и отпечатанных на агфовской бумаге снимков. Это были летние,
как говорят, дачные фотографии семейства Фиты: сам, его жена, сын с
невесткой и внуки.
- Хорошие снимки, - сказал, перебирая их, Зуйков.
Она кивнула, глаза ее наполнились слезами.
- Анатолию Ивановичу понравились?
- Да. Не все, правда, несколько штук он порвал.
- Что так?
- Не знаю.
- Порвал и выбросил?
- Да.
- А какие?
- Он мне не показал. Изорвал и все. Я даже обиделась, а он сказал:
"Барахло".
- Куда же он выбросил?
- Не помню.
Больше смотреть тут было нечего. На самой столешнице, кроме стопки
чистой бумаги, ничего не было. Зуйков хотел было уже встать, но
наклонился, заглянул под стол. В это время внизу позвонили в дверь.
- Я спущусь? - не то спросила, не то сообщила женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38