..
Все же лучше ехать, торговаться тут с ним опасно...
- А если мы?.. - сказал высокий.
- Ничего вы! Пристрелю! И уйду. Найдут нескоро. Вы в этом городе
чужие... Поехали!
Высокий вытащил скрепку, завел машину, вырулил из-под навеса...
Был конец ноября. Сухо, бесснежно. К ночи подморозило. От малейшего
ветерка по задубевшей земле скреблись жестяно-ржавые листья. В звездном
небе, словно расплавленная, висела луна, ее белый ночной свет
умиротворенно лежал на черных пустых полях, на деревьях дальнего урочища.
На шоссе, застланном лунным светом, им попалось всего три-четыре встречных
машины и две, вырвавшиеся вперед с обгона.
- Не забыли куда едем? - спросил Брустин, понимая, с какой
сумасшедшей скоростью работает их мозг, отыскивая возможность вывернуться
из этой ситуации, избавиться от него, убить и тут же исчезнуть. Но он
сидел сзади, напоминая о себе либо покашливанием, либо несильным тычком
пистолета в затылок то одному, то другому...
"Семерка" свернула на колдобистый проселок.
- Можно закурить? - спросил рябой.
- Нет! Не шевелиться! Руки - на коленях! - отрезал Брустин. Чем
дальше они ехали, тем сильнее был страх Брустина. Но боялся он не их, а
той жуткой встречи, которая, возможно, предстояла. "Только бы они не
выкинули какой-нибудь номер", - думал он. Но вроде все предусмотрел: перед
тем, как выехали, велел им заблокировать, утопив фиксаторы, обе передние
дверцы, правую заднюю заблокировал сам, а левую, у которой сидел, оставил
не на запоре... Он понимал, что они уразумели: в другое место везти его
бессмысленно, бесконечная езда насторожит его, может вывести из себя...
"Семерка" свернула на просеку, остановилась на поляне, окруженной
жесткими зарослями шиповника, за которыми темнел сомкнутый лес.
- Сидеть, не двигаться, - приказал Брустин.
Они понимали, что здесь ему пристрелить их еще проще, значит надо
выполнить все, что он скажет и... ловить момент.
Брустин вылез из машины, и сразу почувствовал полуночный холод. Он
подошел к дверце, за которой сидел рябой, жестом показал: отпирай, выходи.
Тот открыл дверцу, высунул ногу, Брустин тут же швырнул со всей силой
дверцу обратно. Рябой взвыл от боли: удар пришелся в надкостницу голени,
он вывалился на жухлую, прихваченную изморозью, траву.
- Когда в таких ситуациях вылезаешь из машины, высовывай сразу обе
ноги, вторую ставь поближе к петлям. Впрочем, тебе эта наука больше не
понадобится, - сказал Брустин. - Иди к нему, кивнул в сторону водителя.
Стойте рядом, ключ оставьте в замке. Без моей команды даже волос на ваших
головах не смеет шевельнуться, - он все говорил и делал с каким-то
странным спокойствием и вниманием, как бы отстранившись от цели своего
пребывания здесь. - Где это?
- Там, - высокий блондин, на лице которого сейчас в лунном свете
Брустин разглядел шрам через обе губы, повел рукой в сторону кустов...
Утром, как и уговорился, Зуйков был на даче у Фиты. Жена Фиты
отнеслась к этому визиту, как к неизбежности, не выказав ни радости, ни
раздражения. И все же Зуйков сказал извинительно:
- Я ненадолго.
Она молча кивнула.
- Среди ваших близких знакомых нет ли людей по фамилии Якимов и
Жигалов? - спросил Зуйков.
Она наморщила лоб, вспоминая, и Зуйков понял: коль вспоминает, значит
это не близкие люди. Наконец сказала:
- Нет, не слышала таких.
- А кто это Евсей Николаевич, подаривший Анатолию Ивановичу часы к
50-летию?
- Не знаю. Толя говорил, кажется, какой-то сослуживец.
- Евдокия Федосьевна, в этом списке номера телефонов, посмотрите,
пожалуйста, нет ли здесь знакомых вам, и кому они принадлежат, - он
протянул ей листок, на который выписал телефоны из морфлотовского блокнота
Фиты.
Листок она изучала долго, наконец указала номер в Екатеринбурге,
пояснив, что это телефон племянника Фиты; затем опознала телефон в
Петербурге, сказала:
- Это одноклассник мужа, полковник милиции. Остальные мне не
знакомы...
Больше здесь делать было нечего. Поблагодарив и извинившись, Зуйков
уехал в прокуратуру. Следователем, который вел дело, оказалась женщина.
Зуйков назвался.
- Прокурор меня предупредил, что вы приедете, - она достала из сейфа
папку. - Садитесь, тот стол свободен, коллега в командировке.
Зуйков стал читать странички дела. Ничего нового он не нашел, те же
экспертизы, одна из них подтверждала наличие ожога кожи у виска, другая -
восковая - следы пороховых газов между большим и указательным пальцами
правой руки. Почти в самом конце был подшит лист бумаги, на котором он
увидел некий рисунок: в центре круг, от него вверх, вниз, в стороны шли
линии, заканчивались они квадратами, в каждый вписаны слова: "Жигалов.
Здесь", "Екатеринбург. Федор", "С.-Питер. Иван", "Владивосток, Сергей".
Скрепленный с этим был и второй лист, на нем такой же чертеж, только в
квадраты вписаны другие крупные города России и другие имена или фамилии.
Но эти квадраты были накрест перечеркнуты красным фломастером, им же
подведена черта, под которой рукой Фиты написано: "За все - 50 тыс".
- Вас можно на минуточку, - позвал Зуйков следователя.
Она встала, подошла.
- Где вы нашли эти странички? - спросил он.
- Во время обыска. Они лежали в странном месте - между страниц
однотомника Гете.
- Почему вы это посчитали странным? - спросил Зуйков, зная, что ее и
его мысли совпадут.
- Я не думаю, что Фита был большой любитель или знаток немецкой
поэзии, и что он часто обращался к Гете, используя в виде закладки эти две
странички.
- А вам не кажется, что именно потому, что Гете берут в руки не все и
не каждый день, однотомник служил неким тайничком? - спросил Зуйков,
проверяя свое предположение.
- Я думала об этом. Но расшифровать нарисованные ребусы не смогла. А
вам что-нибудь приходит в голову?
- Пока нет, - слукавил Зуйков, ибо то, что знал он и чего не знала
она расшевелили в нем некое подозрение...
Поблагодарив, извинившись, Зуйков ушел.
Под вечер того же дня он позвонил на городскую квартиру, где жил с
семьей сын Фиты.
- Слушаю, Фита, - отозвался четкий мужской голос.
- Здравствуйте, Михаил Анатольевич. Это полковник Зуйков.
- Здравия желаю. Мама говорила о вас. Чем обязан?
- Хотел бы повидаться с вами.
- Сегодня я буду все время дома. Можете приехать...
Четырехкомнатная квартира была из тех, что называют "барская",
"престижная", "элитная". Обставлена импортной мебелью, ковров не было,
полы укрыты по всему периметру ворсистым покрытием. На удобных стойках
аппаратура, все - "Панасоник": видеомагнитофон, телевизор, музыкальный
центр, радиотелефон. Все это Зуйков отметил быстрым взглядом, когда вошли
в самую большую комнату.
- Садитесь, товарищ полковник, - предложил Фита-младший. Он был
высок, ладен, с хорошей офицерской выправкой, одет по-домашнему - джинсы и
голубая футболка. - Что вы думаете обо всем? - спросил, когда Зуйков сел в
кресло.
- Да вот думаем, что же подтолкнуло вашего отца совершить такое.
- Вы полагаете это он сам?
- В прокуратуре убеждены. Материалы следствия позволяют говорить так,
- уклончиво сказал Зуйков. - А вы что думаете?
- Если держаться официальной версии, не могу понять, почему отец это
сделал. Вроде все у него было хорошо. В последнюю поездку во Францию я
провожал его в Шереметьево. Он был весело-возбужден, сказал: "Если
командировка будет удачной - с меня подарок".
- Ну и как? Привез?
- Да, этот музыкальный центр.
- Вы не помните, когда это было?
Сын Фиты назвал месяц и число.
- Почему вы запомнили число?
- В тот день я спешил, должен был работать переводчиком с
американской военной делегацией, боялся опоздать, не ждал, пока отец
пройдет формальности, уехал раньше.
- Он один улетал?
- Один.
- Михаил Анатольевич, я покажу бумажку с номерами телефонов,
посмотрите внимательно, нет ли там знакомых вам номеров.
- Есть, - сказал Фита-младший, изучив цифры. Вот это - Екатеринбург,
мой двоюродный брат Федька, командир автобата. Владивостокский номер - это
телефон папиного близкого друга, Сергея Андреевича Лучко, когда-то был
начальником краевого ОБХСС, сейчас, кажется перешел в угрозыск. Остальные
мне не знакомы.
- Вы с отцом были в доверительных отношениях?
- Пожалуй.
- Как он оценивал криминализацию общества?
- Говорил, что со временем вся эта пена схлынет, еще пошутил: "А для
тех, кто очень высовывается, найдется шумовка".
- Что он имел в виду?
- Да так, шутка.
- Ну, да Бог с ним, - Зуйков поднялся. - Извините, отнял у вас
время... Да, вот еще что: отец не жаловался, что ему кто-нибудь угрожал,
шантажировал? От матери вашей он мог скрывать, чтоб не нервничала.
- Нет, никогда. Врагов он вроде не имел.
- Ну и ладно, - Зуйков направился в коридор...
- Не замерз? - спросил он шофера.
- Нет. Куда едем?
- В управление... Впрочем, вези домой. Устал.
- Там, - высокий блондин, на лице которого сейчас в лунном свете
Брустин разглядел шрам через обе губы, повел рукой в сторону кустов. -
Надо копать.
- Копайте! - старик отступил и уселся на широкий низкий пень, сразу
почувствовав исходивший от него холод. Подумал: "Зря не надел теплые
кальсоны... Впрочем, сейчас это неважно." Он удобно устроил правую руку, в
которой держал пистолет, уперев локоть в колено.
- А чем копать? - глухо спросил рябой.
- Чем хотите! Руками, зубами!.. Чем хотите! - крикнул Брустин.
- В багажнике лопата, - осипшим голосом произнес высокий блондин.
- Нет! - резко выкрикнул старик. Он не знал, была ли это хитрость -
открыть багажник, что-то взять там... Что? Лопату, чтобы ею же ему по шее?
Молоток?.. Оружие?.. Что это - надежда переломить ситуацию?.. Убьют его и
зароют здесь же... где Миша... Может и хорошо?.. Рядом, вместе...
навсегда...
В четыре руки те сгребали листья, обнажая землю - еще слегка рыхлую,
незакаменевшую, не успевшую осесть под дождями, слежаться натвердо. Он
пристально наблюдал, как они это делают. Когда ехали сюда, очень
волновался, даже почувствовал, что началась тахикардия. Боялся, не
выдержит, если они разроют могилу, боялся, что растеряется, они это
почувствуют и тогда... Но сейчас им овладела совершенно трезвая
способность наблюдать за жуткой работой этих двоих. Оба были молоды,
сильны, изворотливы, особенно опасны сейчас, когда гадали, что последует,
когда разроют могилу. Он полагал, что прежде они не знали страха, потому
что все сходило с рук, он видел это по их лицам. Страх удваивал их силу,
ловкость, атавистическую способность уходить от опасности. Но это было
преимущество животных, обладавших лишь хитростью инстинкта. Его же
преимуществом был опыт всей долгой жизни с сотнями проявлений зла,
бесчисленные варианты которого он знал, как таблицу умножения. А главное,
на его стороне был опыт трех лет фронта. Боже, сколько раз он, молоденький
командир разведроты, ходил за линию фронта, проводил туда ребят из
артиллерийской разведки, каких-то людей в полуштатском с тяжелыми
рюкзаками. По их маленьким, специального назначения рациям "Север" он
понимал, что люди эти уходят в немецкие тылы глубоко и надолго. Он вел
этих людей, утопая в засасывающих, незамерзавших даже в январе болотах,
через минные поля, снимая немецкие боевые охранения без выстрелов, тихо -
ударом малой саперной лопаты по основанию черепа или штыком-ножом под
левую лопатку, или телефонным кабелем, захлестнув шею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Все же лучше ехать, торговаться тут с ним опасно...
- А если мы?.. - сказал высокий.
- Ничего вы! Пристрелю! И уйду. Найдут нескоро. Вы в этом городе
чужие... Поехали!
Высокий вытащил скрепку, завел машину, вырулил из-под навеса...
Был конец ноября. Сухо, бесснежно. К ночи подморозило. От малейшего
ветерка по задубевшей земле скреблись жестяно-ржавые листья. В звездном
небе, словно расплавленная, висела луна, ее белый ночной свет
умиротворенно лежал на черных пустых полях, на деревьях дальнего урочища.
На шоссе, застланном лунным светом, им попалось всего три-четыре встречных
машины и две, вырвавшиеся вперед с обгона.
- Не забыли куда едем? - спросил Брустин, понимая, с какой
сумасшедшей скоростью работает их мозг, отыскивая возможность вывернуться
из этой ситуации, избавиться от него, убить и тут же исчезнуть. Но он
сидел сзади, напоминая о себе либо покашливанием, либо несильным тычком
пистолета в затылок то одному, то другому...
"Семерка" свернула на колдобистый проселок.
- Можно закурить? - спросил рябой.
- Нет! Не шевелиться! Руки - на коленях! - отрезал Брустин. Чем
дальше они ехали, тем сильнее был страх Брустина. Но боялся он не их, а
той жуткой встречи, которая, возможно, предстояла. "Только бы они не
выкинули какой-нибудь номер", - думал он. Но вроде все предусмотрел: перед
тем, как выехали, велел им заблокировать, утопив фиксаторы, обе передние
дверцы, правую заднюю заблокировал сам, а левую, у которой сидел, оставил
не на запоре... Он понимал, что они уразумели: в другое место везти его
бессмысленно, бесконечная езда насторожит его, может вывести из себя...
"Семерка" свернула на просеку, остановилась на поляне, окруженной
жесткими зарослями шиповника, за которыми темнел сомкнутый лес.
- Сидеть, не двигаться, - приказал Брустин.
Они понимали, что здесь ему пристрелить их еще проще, значит надо
выполнить все, что он скажет и... ловить момент.
Брустин вылез из машины, и сразу почувствовал полуночный холод. Он
подошел к дверце, за которой сидел рябой, жестом показал: отпирай, выходи.
Тот открыл дверцу, высунул ногу, Брустин тут же швырнул со всей силой
дверцу обратно. Рябой взвыл от боли: удар пришелся в надкостницу голени,
он вывалился на жухлую, прихваченную изморозью, траву.
- Когда в таких ситуациях вылезаешь из машины, высовывай сразу обе
ноги, вторую ставь поближе к петлям. Впрочем, тебе эта наука больше не
понадобится, - сказал Брустин. - Иди к нему, кивнул в сторону водителя.
Стойте рядом, ключ оставьте в замке. Без моей команды даже волос на ваших
головах не смеет шевельнуться, - он все говорил и делал с каким-то
странным спокойствием и вниманием, как бы отстранившись от цели своего
пребывания здесь. - Где это?
- Там, - высокий блондин, на лице которого сейчас в лунном свете
Брустин разглядел шрам через обе губы, повел рукой в сторону кустов...
Утром, как и уговорился, Зуйков был на даче у Фиты. Жена Фиты
отнеслась к этому визиту, как к неизбежности, не выказав ни радости, ни
раздражения. И все же Зуйков сказал извинительно:
- Я ненадолго.
Она молча кивнула.
- Среди ваших близких знакомых нет ли людей по фамилии Якимов и
Жигалов? - спросил Зуйков.
Она наморщила лоб, вспоминая, и Зуйков понял: коль вспоминает, значит
это не близкие люди. Наконец сказала:
- Нет, не слышала таких.
- А кто это Евсей Николаевич, подаривший Анатолию Ивановичу часы к
50-летию?
- Не знаю. Толя говорил, кажется, какой-то сослуживец.
- Евдокия Федосьевна, в этом списке номера телефонов, посмотрите,
пожалуйста, нет ли здесь знакомых вам, и кому они принадлежат, - он
протянул ей листок, на который выписал телефоны из морфлотовского блокнота
Фиты.
Листок она изучала долго, наконец указала номер в Екатеринбурге,
пояснив, что это телефон племянника Фиты; затем опознала телефон в
Петербурге, сказала:
- Это одноклассник мужа, полковник милиции. Остальные мне не
знакомы...
Больше здесь делать было нечего. Поблагодарив и извинившись, Зуйков
уехал в прокуратуру. Следователем, который вел дело, оказалась женщина.
Зуйков назвался.
- Прокурор меня предупредил, что вы приедете, - она достала из сейфа
папку. - Садитесь, тот стол свободен, коллега в командировке.
Зуйков стал читать странички дела. Ничего нового он не нашел, те же
экспертизы, одна из них подтверждала наличие ожога кожи у виска, другая -
восковая - следы пороховых газов между большим и указательным пальцами
правой руки. Почти в самом конце был подшит лист бумаги, на котором он
увидел некий рисунок: в центре круг, от него вверх, вниз, в стороны шли
линии, заканчивались они квадратами, в каждый вписаны слова: "Жигалов.
Здесь", "Екатеринбург. Федор", "С.-Питер. Иван", "Владивосток, Сергей".
Скрепленный с этим был и второй лист, на нем такой же чертеж, только в
квадраты вписаны другие крупные города России и другие имена или фамилии.
Но эти квадраты были накрест перечеркнуты красным фломастером, им же
подведена черта, под которой рукой Фиты написано: "За все - 50 тыс".
- Вас можно на минуточку, - позвал Зуйков следователя.
Она встала, подошла.
- Где вы нашли эти странички? - спросил он.
- Во время обыска. Они лежали в странном месте - между страниц
однотомника Гете.
- Почему вы это посчитали странным? - спросил Зуйков, зная, что ее и
его мысли совпадут.
- Я не думаю, что Фита был большой любитель или знаток немецкой
поэзии, и что он часто обращался к Гете, используя в виде закладки эти две
странички.
- А вам не кажется, что именно потому, что Гете берут в руки не все и
не каждый день, однотомник служил неким тайничком? - спросил Зуйков,
проверяя свое предположение.
- Я думала об этом. Но расшифровать нарисованные ребусы не смогла. А
вам что-нибудь приходит в голову?
- Пока нет, - слукавил Зуйков, ибо то, что знал он и чего не знала
она расшевелили в нем некое подозрение...
Поблагодарив, извинившись, Зуйков ушел.
Под вечер того же дня он позвонил на городскую квартиру, где жил с
семьей сын Фиты.
- Слушаю, Фита, - отозвался четкий мужской голос.
- Здравствуйте, Михаил Анатольевич. Это полковник Зуйков.
- Здравия желаю. Мама говорила о вас. Чем обязан?
- Хотел бы повидаться с вами.
- Сегодня я буду все время дома. Можете приехать...
Четырехкомнатная квартира была из тех, что называют "барская",
"престижная", "элитная". Обставлена импортной мебелью, ковров не было,
полы укрыты по всему периметру ворсистым покрытием. На удобных стойках
аппаратура, все - "Панасоник": видеомагнитофон, телевизор, музыкальный
центр, радиотелефон. Все это Зуйков отметил быстрым взглядом, когда вошли
в самую большую комнату.
- Садитесь, товарищ полковник, - предложил Фита-младший. Он был
высок, ладен, с хорошей офицерской выправкой, одет по-домашнему - джинсы и
голубая футболка. - Что вы думаете обо всем? - спросил, когда Зуйков сел в
кресло.
- Да вот думаем, что же подтолкнуло вашего отца совершить такое.
- Вы полагаете это он сам?
- В прокуратуре убеждены. Материалы следствия позволяют говорить так,
- уклончиво сказал Зуйков. - А вы что думаете?
- Если держаться официальной версии, не могу понять, почему отец это
сделал. Вроде все у него было хорошо. В последнюю поездку во Францию я
провожал его в Шереметьево. Он был весело-возбужден, сказал: "Если
командировка будет удачной - с меня подарок".
- Ну и как? Привез?
- Да, этот музыкальный центр.
- Вы не помните, когда это было?
Сын Фиты назвал месяц и число.
- Почему вы запомнили число?
- В тот день я спешил, должен был работать переводчиком с
американской военной делегацией, боялся опоздать, не ждал, пока отец
пройдет формальности, уехал раньше.
- Он один улетал?
- Один.
- Михаил Анатольевич, я покажу бумажку с номерами телефонов,
посмотрите внимательно, нет ли там знакомых вам номеров.
- Есть, - сказал Фита-младший, изучив цифры. Вот это - Екатеринбург,
мой двоюродный брат Федька, командир автобата. Владивостокский номер - это
телефон папиного близкого друга, Сергея Андреевича Лучко, когда-то был
начальником краевого ОБХСС, сейчас, кажется перешел в угрозыск. Остальные
мне не знакомы.
- Вы с отцом были в доверительных отношениях?
- Пожалуй.
- Как он оценивал криминализацию общества?
- Говорил, что со временем вся эта пена схлынет, еще пошутил: "А для
тех, кто очень высовывается, найдется шумовка".
- Что он имел в виду?
- Да так, шутка.
- Ну, да Бог с ним, - Зуйков поднялся. - Извините, отнял у вас
время... Да, вот еще что: отец не жаловался, что ему кто-нибудь угрожал,
шантажировал? От матери вашей он мог скрывать, чтоб не нервничала.
- Нет, никогда. Врагов он вроде не имел.
- Ну и ладно, - Зуйков направился в коридор...
- Не замерз? - спросил он шофера.
- Нет. Куда едем?
- В управление... Впрочем, вези домой. Устал.
- Там, - высокий блондин, на лице которого сейчас в лунном свете
Брустин разглядел шрам через обе губы, повел рукой в сторону кустов. -
Надо копать.
- Копайте! - старик отступил и уселся на широкий низкий пень, сразу
почувствовав исходивший от него холод. Подумал: "Зря не надел теплые
кальсоны... Впрочем, сейчас это неважно." Он удобно устроил правую руку, в
которой держал пистолет, уперев локоть в колено.
- А чем копать? - глухо спросил рябой.
- Чем хотите! Руками, зубами!.. Чем хотите! - крикнул Брустин.
- В багажнике лопата, - осипшим голосом произнес высокий блондин.
- Нет! - резко выкрикнул старик. Он не знал, была ли это хитрость -
открыть багажник, что-то взять там... Что? Лопату, чтобы ею же ему по шее?
Молоток?.. Оружие?.. Что это - надежда переломить ситуацию?.. Убьют его и
зароют здесь же... где Миша... Может и хорошо?.. Рядом, вместе...
навсегда...
В четыре руки те сгребали листья, обнажая землю - еще слегка рыхлую,
незакаменевшую, не успевшую осесть под дождями, слежаться натвердо. Он
пристально наблюдал, как они это делают. Когда ехали сюда, очень
волновался, даже почувствовал, что началась тахикардия. Боялся, не
выдержит, если они разроют могилу, боялся, что растеряется, они это
почувствуют и тогда... Но сейчас им овладела совершенно трезвая
способность наблюдать за жуткой работой этих двоих. Оба были молоды,
сильны, изворотливы, особенно опасны сейчас, когда гадали, что последует,
когда разроют могилу. Он полагал, что прежде они не знали страха, потому
что все сходило с рук, он видел это по их лицам. Страх удваивал их силу,
ловкость, атавистическую способность уходить от опасности. Но это было
преимущество животных, обладавших лишь хитростью инстинкта. Его же
преимуществом был опыт всей долгой жизни с сотнями проявлений зла,
бесчисленные варианты которого он знал, как таблицу умножения. А главное,
на его стороне был опыт трех лет фронта. Боже, сколько раз он, молоденький
командир разведроты, ходил за линию фронта, проводил туда ребят из
артиллерийской разведки, каких-то людей в полуштатском с тяжелыми
рюкзаками. По их маленьким, специального назначения рациям "Север" он
понимал, что люди эти уходят в немецкие тылы глубоко и надолго. Он вел
этих людей, утопая в засасывающих, незамерзавших даже в январе болотах,
через минные поля, снимая немецкие боевые охранения без выстрелов, тихо -
ударом малой саперной лопаты по основанию черепа или штыком-ножом под
левую лопатку, или телефонным кабелем, захлестнув шею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38