Назад, в Самарканд, гнали тоже быстро. Опаздывали. Снова в сопровождении эскорта ГАИ. Их уже ждали. Милиция в аэропорту видела, что гаишники и водители все, как один, поддатые, но шум поднимать не стали. Круговая порука ментов: никто не предаст.
На неостывший еще после дневного пекла бетон летного поля вышли десятки провожающих.
Бортпроводницы — по одной у трапа — быстро проверяли билеты. Очередь, не задерживаясь, ползла вверх. В поднятом высоко чреве аэробуса звучала негромкая национальная мелодия. Там не переставая крутили выступление знаменитой группы.
—Удачи… — Глава администрации вышел на взлетную полосу проводить теперь уже единственного оставшегося в живых сопредседателя Фонда содействия процветанию человечества и его московских гостей.
Прибывших из Вабкента провели в аэробус вне очереди.
Для Неерии освободили короткий — из двух кресел — ряд впереди. Ему надо было еще поработать.
Места быстро заполнялись.
Стюардессы принялись обносить пассажиров лайнера пловом. Красноглазый Аркан — не расстававшийся ни на минуту ни с сумкой-барсеткой, набитой деньгами, ни со своей бойкой администраторшей — успел обо всем позаботиться.
Посадка закончилась, но в самолете ничего не происходило. Табло «ПРИСТЕГНУТЬ РЕМНИ!» не зажглось. Сидели молча.
—Керосина нет…
Вылет московского рейса задерживался.
Главный бухгалтер — бывший декан факультета Института народного хозяйства, Плехановки, — тихий, с нездоровым цветом лица, страдавший мочекаменной болезнью, передал Неерии папку с отчетами. В недавнем прошлом все бумаги первоначально просматривал Нисан самолично. Других людей из Совета директоров не подпускали. Теперь это была прерогатива Неерии. Привлекая солидных клиентов приличными условиями, брат вел себя как диктатор, манипулировал огромными средствами как собственными.
— Мансур не говорил с тобой о чеках на швейцарский банк? — спросил Чапан, когда они разговаривали с глазу на глаз.
— Мы почти не общались. Только с братом. Он мне поручил рекламу, связь с прессой….
Не прошло и суток, как Неерия принял тяжелую ношу.
В отчетах не было ничего о том, как Нисан распорядился с крупным последним чеком, выписанным на Женеву. Главбух слышал о нем впервые.
Чапан понимал его положение.
—Три миллиона налом… Переверни все загашники!
Прокручивать чек можно было в дальнем зарубежье, Англии, Финляндии… Все зависело от того, предпочитал ли чекодержатель не рисковать и довольствоваться процентом небольшим, стабильным или мог поставить все на карту — пан или пропал…
—Главбуха посади отдельно. Чтобы все время на глазах! Никаких дел не давай. Пусть получает зарплату и ничего не делает. Проследи… Родственникам Мансура ни копейки…
Ершов — приятель Шмитаря, видевший, как Шайбу молотили в ресторане, красивый улыбчивый блондин — уверял, что душ ему не поможет. Ершову не поверили, доставили в вытрезвитель. Несовершеннолетняя подруга категорически отказалась его оставить, стояла все это время под дверями. Потом обоих доставили в РУОП. Шмитарь и все, кто был привезен из его квартиры вместе с ним, находились в коридоре перед кабинетом Бутурлина. Парни. Надя — подруга Шмитаря, Люська Большая и вторая Люська — Десятка — с неизменным сборником стихов. Бутурлин идентифицировал, проходя: «Малая серия „Библиотеки поэта“… Сам он уже несколько лет не читал стихов.
Ершов держался свободно. И был по-своему симпатичен. Несчастье состояло в том, что он ничего не помнил.
—Драка в ресторане? Шайба? Нет!
Видно было: он говорит правду.
— Ты потом заходил домой к своим друзьям. Они сейчас там, в коридоре… Шмитарь, Десятка. Рассказал про Шайбу…
— Нет…
— Твои друзья тебе напомнят… Шмитарь!
Ершов слушал внимательно — ему тоже было интересно.
—Всю неделю на бровях!
«Все зря…» — Бутурлин уже понял, что вряд ли преуспеет.
Было еще направление.
— Тебе приходилось ездить с Шайбой на шашлыки?
— Обязательно.
— Большой компанией…
— Бывало всяко! И вдвоем, и компанией!
— А шашлык кто покупал?
— И я, и он. Иногда по дороге захватывали…
— Обычно ездили в разные места? Или было излюбленное?
— Чаще в одно.
— К воде?
— Да. Озерко, роша… Рябихино.
«Точно!»
— И как добирались? Машиной?
— И пехом от станции.
— Пешком?
— Там тропинка!
— А кто вас туда привел? Как туда попали?
—А Шайба и привел! Он там гостил пацаном в поселке!
Бутурлин ухватил счастливую карту:
—Сейчас ко мне его подругу!
Несовершеннолетняя спутница Ершова вошла тяжело.
«Беременна. И сильно…»
Ступала тем не менее твердо. Она оказалась трезва как стеклышко. В ее задачу входило сопровождение и доставка беспутного отца ее будущего ребенка домой, к его родителям. В женщине-подростке отчетливо обнаруживались симптомы постоянства и будущей супружеской непреклонности.
Бутурлин поднялся, подвинул стул. Закон обязывал охранять интересы неродившихся граждан.
На все вопросы она отвечала полностью и с охотой.
Словно почувствовав фарт, несколько старших оперов сошлось к Бутурлину, чтобы узнать про печь, от которой теперь начинать танцевать.
— Шайбу вы знаете?
— Кто же его не знает?!
— И Туркмению? Друг его.
— С Тишинки? Тоже.
— Когда вы видели их в последний раз?
— Туркмению — уже не помню. А Шайбу… Позавчера! В нашем гадюшнике. В вестибюле. Его там трясли трое мужиков… Здоровые бугаи! Шайба и сам амбал… Но эти! — Она живописала мордобой в подробностях. — Его уделали как черепаху! Шайба был в шоке! Давно не получал… Эти трясли его как хотели… Вся морда была в крови!
— Кто-нибудь находился еще в это время в вестибюле?
— Посетители!
— Не вмешивались?
— Такой страх…
— А Ершов?
— Он — конечно! Вы не видели его пьяного? Сразу разнимать… Я вцепилась: «Не пущу!»
— Милиция была?
— Какая там милиция?!
— А эти трое, что били… Ты их знаешь?
— Черные !
— За что? Слышала?
— Там не только я, все слышали! Шайба перед тем продал им наркоту. В ампуле. А оказалось, простая вода из крана…
— Телефон Туркмении у тебя с собой?
— Я помню…
Бутурлин и Савельев разговаривали с ним вместе.
— Давно ушли из «Новых центурионов»?
— Пока мне не скажут, за что взяли, не буду отвечать.
— И все-таки…
— С полгода.
— Вместе с Шайбой?
— Нет.
— Шайбу видел давно? — Бутурлин перешел на «ты».
— Наверное, тоже с полгода.
— Что-то произошло?
— Я не буду обсуждать этот вопрос…
Савельич заметил:
—Ты — мент! Как я, как Бутурлин. Можем быть откровенны. Я чувствую тебя!
— Я — бывший мент!
Бутурлин поддержал:
— Бывших ментов нет! У нас проблема…
—Теперь, к счастью, не моя. Я отсидел. Судимость с меня снята. У меня лицензия частного охранника. Пока нигде не работаю. Иногда меня приглашают, когда есть подработка.
Туркмения был худощав, жилист. На нем была широкая, сваливающаяся с плеч куртка, с рукавами, начинавшимися едва ли не от самого пояса. Бутурлин обратил внимание на рукава — они были в две трети — обрезанные внизу, как у телохранителей, занимавшихся «личкой».
— Я понял ваш интерес. Давайте официально… С прошлым покончено. И я больше не хочу слышать о кон торе .
— Спасибо за откровенность…
— Ничего не стоит.
— Ты только забыл, что, когда у нас возникает проблема, контора идет как танк.
— Знаю.
— Мы вынуждены тебя задержать.
— За что?
—Не знаю пока. Может, хранение огнестрельного оружия, может, наркотик. Мы с тобой откровенны. Ты не оставляешь нам другого выбора.
— Это незаконно.
—Согласен.
— Я буду жаловаться.
— Предложи другой выход!

Лондонский рейс «Бритиш-Эйр» прибыл в Москву рано утром.
Игумнов еще в самолете снял кожаную куртку а-ля Марлон Брандо, долгое время шокировавшую милицейское начальство и содействовавшую его индивидуальности в конторе . Тем не менее его взяли под наблюдение уже в Шереметьеве. Под надзором подозрительно оживленной парочки он вышел из аэропорта. Машина «Лайнса» ждала его. Игумнов тем не менее предпочел сделать вид, что нашел «левака».
— Довезешь, мастер?
— Садись. В любой конец Москвы пятьдесят баксов…
В салоне Игумнов сразу переложил в «бардачок» кассету, привезенную из Лондона.
—Передашь из рук в руки.
Водитель, в свою очередь, вручил короткое послание Рэмбо: «Миху у сестры не видели. Тебе необходимо с ней срочно встретиться. Никому другому о н и не поверят…»
В любом случае начинать следовало с собственного дома.
Хвост за собой водитель обнаружил тоже быстро. Вели профессионалы, двумя бригадами. Игумнов из машины позвонил Рэмбо. Тот оказался у себя.
—Такие дела… — Он рассказал о слежке.
—Сразу из дому не уходи. Я позвоню.
Добрались без приключений. Под блатную музыку. У Игумнова был тоже любимый речитатив: «…Эта песенка народная на слова поэта Танича — о любви оперуполномоченного к даме одной из Дома твор-чества-а…»
Дом Игумнова оказался на прежнем месте — в огромном дворе, заставленном гаражами-«ракушками». Жильцы только подумывали еще о его благоустройстве. Все было так, как Игумнов оставил.
В почтовом ящике лежало несколько рекламных листков, опущенная по ошибке чужая «Советская Россия» с призывом голосовать за Зюганова и две записки. Игумнов прочитал обе еще в лифте.
«Если твоя спецкобура жива и тебе ни к чему, — писал знакомый опер, — позвони…»
Чудесным образом кореша на Курском вокзале пронюхали, что Игумнов не сдал положенное снаряжение.
«А еще лучше забрось в отдел. У друга неприятность…»
«Это можно…»
Сестра Михи работала именно на Курском.
Второе послание было подписано кадровиком управления, он просил срочно позвонить. Не исключалось, что речь шла о том же самом.
«По-шел!..»
Он поднялся к себе на шестой. Несмотря на закрытые окна, всюду на мебели толстым слоем лежала пыль. На окнах виднелись потеки прошедших в Москве дождей. Игумнов поставил чайник на плиту. Прошел по квартире.
Милицейская спецкобура была все равно не нужна. Рэмбо подарил ему «штатную» — в виде сумки-«напузника» с мгновенно отбрасывающейся передней стенкой. Такие носили теперь во всем мире большинство частных секьюрити. Поиск кобуры он соединил с привычным, на скорую руку, чаепитием.
Рэмбо позвонил через час с небольшим. Он успел прослушать сделанную в Лондоне запись:
—Очень интересно. Меня интересует упоминаемое в связи с фондом «Дромит» слово «чек»… Очень актуально. О каком фонде идет речь?.. Нам с ним, возможно, придется пересечься. В общем, ты понимаешь.
—Да.
—Мы готовы пойти на бартер со всеми в обмен на информацию. Не важно, кто ее представит. Мистер Варнава или мистер Афганец… Попробуй внушить его сестре.
— Для этого я должен попасть на Курский абсолютно ч и с т ы м … А за мной, похоже, работают профессионалы.
— Это мой геморрой. Моя бригада ждет тебя у входа в метро… Ты потащишь за собой хвост пешком на Старый Арбат. В переулок Вахтангова. — Рэмбо назвал номер дома. — За это время, я думаю, мы всех засветим… Войдешь и выйдешь через коридор. Во дворе будет стоять «девятка». Дальше — ты чист .
— Понял.
— Похороны Ковача назначены на шестнадцать. К этому времени прилетит Неерия. Я тебя ему представлю.
— Ты едешь из офиса?
— С Таганки. Могу тебя подхватить на Курском.
— У выхода из туннеля к такси.
— Позвони в машину…
Игумнов глотком допил чай. Уходя, огляделся. Квартира принадлежала матери, она коротала тут свои последние годы одна, пока беспутный сын обживал чужие углы цэковского дома на Тверской. В комнатах все напоминало о матери и не было ничего из прошлых жизней сына. Его чемодан с вещами, привезенный после смерти жены, так и стоял наполовину нераспакованный.
Уходя, Игумнов опустил «Советскую Россию» в ящик соседей.
В «Новых центурионах» платили неплохо. Народ был самостоятельный.
Братва присматривалась к Туркмении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54