Харедим катили и катили бегом коляски с ранеными. Их были уже десятки. Стряпчий, его помощницы не могли двинуться с места. Люди вокруг все прибывали. За спинами полицейских, не выпускавших на проезжую часть, начинался стихийный митинг. Кричали, угрожали, плакали. Уже появились транспаранты: «Сколько можно терпеть?», «Какой это мир?», «Сегодня нам покажут по телевизору, как их дети там пляшут от радости оттого, что наших детей убивают!..».
Взнузданные лошади израильских полицейских тревожно переступали у забора. Тут же, на тротуаре, лежали тяжелые сумки военных… У остова взорванного автобуса уже горели десятки поминальных свечей — в баночках с фитильками в стеарине. Тут же валялся отброшенный в сторону кусок наружной обшивки автобуса с рекламой кроссовок, каждая величиной с человеческую голову. Специальная команда религиозных людей собирала останки. С тротуаров, с листьев деревьев, со светильников. Казалось, выпали кровавые осадки… Девочка рядом со стряпчим закончила молиться, поцеловала молитвенник… Подъехала машина — кто-то из тех, кто отвечал за безопасность. Толпа засвистела, заулюлюкала; полиция кого-то оттащила…
—Наши участники, к счастью, ездят в машинах… — сказал стряпчий.
Последнее, что увидел Туркмения за окном, было название магазина по-русски — «Золотая карета». Книжный магазин». Он внезапно почувствовал, как автобус подняло на воздух. И сразу же мгновение это разорвало, растянуло на целую жизнь… Солдатка с молитвенником и карабином, сидевшая напротив, долго падала ему на грудь, теплая и мягкая, как матрас. Под мышку ткнулась валившаяся вперед, на него, молодая, с необыкновенно красивыми ногами марокканка. В последнее мгновение Туркмения закрыл собою обеих, одновременно потянув вниз грудастую «KAMIKADSE». Все три женщины отделались ранениями средней тяжести… В вое машин «Скорой помощи» — «амбулансов» — ничего нельзя было разобрать. На короткий срок Туркмения словно выпал из времени… Минут двадцать им занимались на месте взрыва, прежде чем решились везти. У Туркмении было три ранения — по одному в бедра и одно в спине. Сердце выбрасывало кровь сквозь рану, стремясь выбросить всю… Каталку с Туркменией катили бегом несколько человек. Последним бежал немолодой ортодокс в черном — одышливый человек хасидской внешности с бородкой, с закрученными пейсами, с бахромой на поясе. Туркмения этого не видел, не чувствовал. Они были уже в больнице, на всем ходу приближались к операционной. И все это время не менее дюжины врачей и сестер уже делали все для его спасения. Все здешние методики были приспособлены для боевых условий с узкой специализацией. Санитар, бежавший рядом, сильным движением рук сдавливал грудь. Внутривенно уже вводили физиологический раствор, в легкие по трубке поступал воздух. А специалист по экстренной медицинской помощи зондировала бедро в поисках сосуда, в который можно было начать вливать физиологический раствор. Туркмения больше всего нуждался в жидкости, которую могло бы перекачивать сердце. Кровь была бы предпочтительнее, но то, что перекачивало сердце, тут же выливалось на пол… Уже вводили в бедро катетер, а два врача вскрыли грудную полость, для быстроты даже не протирая кожу антисептиком. Энергично — от грудины до подмышечной ямы, отслаивая кожу и жир, рассекая межреберную мышцу. Нескольких секунд хватило на то, чтобы вставить между ребрами расширитель. Раздвинуть. Начать прямой массаж сердца. Осколок разорвал вену и правый легочный ствол. В сердце Туркмении вонзилась игла шприца, наполненного адреналином. Однако мощный стимулятор не подействовал. Сердце даже не вздрогнуло. Израильский хирург погрузил руки в кровь, на ощупь нашел аорту и пережал ее. Он надеялся сохранить циркуляцию крови в головном мозге. Сердце по-прежнему не реагировало.
Во всех операционных вокруг шли операции, а раненых из автобуса подвозили и подвозили. Привыкшие к своему уделу, израильтяне сразу развертывали цепь госпиталей. Еще машины направлялись в другие больницы, в Медицинский центр Кирьят-Хадассу, Эйн-Керем.
Сердце Туркмении не вздрогнуло. Еще одна энергичная инъекция… Хирург продолжал быстро зашивать рану, но все было бесполезно. Туркмения жил уже не в этой жизни. Из той — другой — он слышал, как медсестра спросила хирурга по-русски:
—Поужинаем вместе? Я не могу после этого ужаса остаться одна сегодня…
И он по-русски тоже ответил ей:
—Обязательно. Прекращаем. Все напрасно…
Израильская полиция вошла в номер Неерии в отеле сразу после выстрела. Дюжина нижних чинов во главе с офицером. С Неерией и Игумновым разговаривали одновременно. Переводчиком выступил глава сыскного агентства «Смуя». Голан примчал в «Кидрон», получив из Намангана факсом бумаги в отношении Арабовых. Из обвиняемого на суде российских законников в Иерусалиме Неерия превращался в главного свидетеля против московских авторитетов, пренебрегших воровским законом. Полиция Неерию сразу отпустила — у него было приглашение и надежные гаранты — израильтяне. Он переходил под охрану Голана — и секьюрити «Лайнса» ему больше не был нужен.
Игумнова увели с собой. Весь день его продержали в министерстве полиции на улице Шейх Джарах, вели бесконечные переговоры с Москвой. К вечеру перевезли в аэропорт Бен-Гурион. Немолодой полицейский, похожий на эрдельтерьера, поджарый, с жилистым тощим задом, на ходу раскачивался в бедрах. Кобура у него висела слева. Он сразу пристегнул Игумнова к себе наручником. Несколько его коллег-полицейских, следовавших поодаль, что-то увлеченно обсуждали. На несколько минут вошли в зал отлета. Полицейские кого-то ждали. У Игумнова было время осмотреться. Молодые контрразведчики, или кто они — Моссад, Шабак, Шинбет, — как маятники, по кругу проходили свои маршруты в поисках подозрительных предметов, — от урны к урне, по всем углам зала, — бросающиеся в глаза, в грубых ботинках, в незаправленных в брюки рубахах. Окружающие все как один находились под впечатлением утреннего взрыва в автобусе. Это было написано на лицах. Неожиданно Игумнов увидел Туманова. Вместо черного костюма ортодокса на воре была одежда охранника. Куртка, рубашка, джинсы. Проходя, кивнул на туалет. Игумнов жестом показал своему конвоиру требуемое. Полицейский отстегнул наручник. Туалет имел один выход, в нем не было окон. Миха ждал его в кабине. Коротко переговорили. Шуки, помощник Жида, подзалетел на грабеже в отделении банка «Дисконт», там, где Игумнов видел его в последний раз.
— Дела…
— Не боись! Тебя вышлют. И только.
В кабине рядом кто-то неистово мочился. При таком напоре, если бы это продолжилось, аэропорт могло затопить.
Накануне Михе приснился сон.
—Бегу по туннелю Хасмонеев, а навстречу машины. Я к стене. И на скрипке играю! Вдруг — свет фар! Мусоросборочная! Гребет прямо от стены… Никуда не деться!
Миха был типичный центровой русской мафии в стране. В России первенствовала славянская группировка, в Израиле русскоязычные уголовники полноправно заняли ее место.
—Херовый сон. Будь осторожен.
У писсуаров стояло несколько хасидов. Круглые меховые шапки были похожи на огромные жернова. «Польша. Средние века…» Один из хасидов кивнул Туманову. Толстый, из-под туго перехваченного халата торчали безобразно худые, в высоких, по колено, белых чулках ноги.
— Чабанская шапка?
— IIIтраймл. Еврейская папаха… Ну, давай!
— Ты тоже…
Полицейский участок находился по другую сторону площади. Рядом был то ли многоэтажный гараж, то ли багажный терминал — мрачное нежилое помещение. Игумнову снова предложили выложить на стол все из карманов, потом раздеться, предоставить одежду для осмотра. Откатали пальцы. Приспособление для снятия отпечатков пальцев оказалось точно таким, как вконторе в Москве. Ощутимого прогресса в этой области не замечалось. Голана не было. К Игумнову прикрепили переводчика — молодого, долговязого, с копной светлых волос и светлой кожей.
— Откуда? Давно в Израиле?
— Из Запорожья. Здесь шесть лет.
— Мент?
Нет, в Запорожье он в милиции не работал. Ходил в школу. На Игумнова он смотрел с явной приязнью. Принес ледяной воды, газету на русском. Газета оказалась старая, большая часть статей была заимствована из российской прессы. Были и свои, посвященные политике и литературоведению. Русскоязычных израильтян интересовало тут то же, что и на их доисторической родине. «Цикл лекций, посвященных символистам, декадансу. Романтический максимализм. Александр Блок, Максимилиан Волошин, Марина Цветаева…», «В библиотеке Сионистского форума обсуждение влияния творчества маркиза де Сада на современный философский роман…». Общей проблемой был квартирный вопрос. Почти половину шестидесятистраничной газеты занимала реклама. «Лечение геморроя… Импотенцию за сутки!». Некая дама интересовалась, почему у нее сухое влагалище…
Ничто не шло в голову.
Допросили тут же, в участке. Кабинет был без излишеств. Два стола. Сейф. Шкаф. Компьютер. Израильский офицер полиции — высокий, с обручальным кольцом и часами на браслете — задал несколько формальных вопросов. Зачитал постановление. Земляк. Игумнов по доброй российской привычке отказался поставить подпись.
—Не важно, — сказал переводчик.
Полицейский дружески мигнул. Игумнов высылался из страны, как въехавший в нее незаконно, поскольку при въезде не объявил истинных целей посещения государства Израиль.
Самолет на Москву отправлялся поздно ночью. До посадки Игумнова продержали в камере. Присматривал все тот же переводчик. В камере до Игумнова сидели россияне. Среди ивритских и арабских надписей на стенах две оказались на русском:
«ОДИНОЧЕСТВО — УБИЙЦА ДУШИ »
и
«ПОЙДЕШЬ ЗА ПРАВДОЙ, СОТРЕШЬ НОГИ ДО ЖОПЫ ».
Было душно.
— Вентиляция тут есть?
— Как скажешь, начальник…
Игумнов вздрогнул. Дурацкую приговорку эту любила покойная жена. Он не был на ее похоронах. Два месяца спустя, на Ваганькове, служащая кладбища, равнодушная девица в рабочем халате, уточнила дату, быстро пробежала глазами по страницам регистрационной книги.
—Когда, вы сказали, погребение? Седьмого?
За прошедший срок скорбный список прибавился чуть ли не вдвое.
—Да.
— Нет такой!
— Точно?
— Нет!
Короткий светлый миг счастья!
Выходило, что она жива. А у него послеоперационный бред! Тяжелый кошмар. Ему все приснилось! Женщина снова зыркнула в книгу:
—Извините: есть! — Чуда не случилось. — Участок 49.
В камеру вошли, едва он задремал. Тот же похожий на эрдельтерьера поджарый полицейский, доставлявший его в аэропорт, снова пристегнул к себе наручником. Несколько полицейских шли снова поодаль.
Момент высылки из страны не был никак обставлен.
В Бен-Гурионе стояла густая тропическая ночь. Спертая духота хлебозавода, которая не чувствовалась в Иерусалиме, наверху, в Иудейских горах.
«Духовка…»
Пальмы, полицейские машины. Голые пупки негритосок. Снова тоненькие солдатки с автоматами; дамы-гаучо в огромных шляпах, в сапогах; контрразведчики; ротвейлеры; детские коляски; монахи в длинных рясах, подвязанных веревками…
«Тот свет, как сказал Миха…»
Знакомые черные костюмы хасидов… Маленькая израильская девочка-мышонок с косичками, в джинсиках… С сумасшедшими глазами…
«Моя мать в новой ее жизни!..»
Не последнюю роль в упрощении процедуры высылки сыграло то обстоятельство, что Игумнов до последнего дня в России был полицейским. Мент — он и в Израиле мент.
В жаркой кожаной куртке под Марлона Брандо в сопровождении полицейских прошел он площадь перед зоной вылета. Происходившее как бы перестало его трогать. Израильтяне жевали на ходу свои длинные батоны-багеты, набитые овощной начинкой, вынимали бутылочки с водой, важно пили. Голые стволы эвкалиптов казались декорацией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Взнузданные лошади израильских полицейских тревожно переступали у забора. Тут же, на тротуаре, лежали тяжелые сумки военных… У остова взорванного автобуса уже горели десятки поминальных свечей — в баночках с фитильками в стеарине. Тут же валялся отброшенный в сторону кусок наружной обшивки автобуса с рекламой кроссовок, каждая величиной с человеческую голову. Специальная команда религиозных людей собирала останки. С тротуаров, с листьев деревьев, со светильников. Казалось, выпали кровавые осадки… Девочка рядом со стряпчим закончила молиться, поцеловала молитвенник… Подъехала машина — кто-то из тех, кто отвечал за безопасность. Толпа засвистела, заулюлюкала; полиция кого-то оттащила…
—Наши участники, к счастью, ездят в машинах… — сказал стряпчий.
Последнее, что увидел Туркмения за окном, было название магазина по-русски — «Золотая карета». Книжный магазин». Он внезапно почувствовал, как автобус подняло на воздух. И сразу же мгновение это разорвало, растянуло на целую жизнь… Солдатка с молитвенником и карабином, сидевшая напротив, долго падала ему на грудь, теплая и мягкая, как матрас. Под мышку ткнулась валившаяся вперед, на него, молодая, с необыкновенно красивыми ногами марокканка. В последнее мгновение Туркмения закрыл собою обеих, одновременно потянув вниз грудастую «KAMIKADSE». Все три женщины отделались ранениями средней тяжести… В вое машин «Скорой помощи» — «амбулансов» — ничего нельзя было разобрать. На короткий срок Туркмения словно выпал из времени… Минут двадцать им занимались на месте взрыва, прежде чем решились везти. У Туркмении было три ранения — по одному в бедра и одно в спине. Сердце выбрасывало кровь сквозь рану, стремясь выбросить всю… Каталку с Туркменией катили бегом несколько человек. Последним бежал немолодой ортодокс в черном — одышливый человек хасидской внешности с бородкой, с закрученными пейсами, с бахромой на поясе. Туркмения этого не видел, не чувствовал. Они были уже в больнице, на всем ходу приближались к операционной. И все это время не менее дюжины врачей и сестер уже делали все для его спасения. Все здешние методики были приспособлены для боевых условий с узкой специализацией. Санитар, бежавший рядом, сильным движением рук сдавливал грудь. Внутривенно уже вводили физиологический раствор, в легкие по трубке поступал воздух. А специалист по экстренной медицинской помощи зондировала бедро в поисках сосуда, в который можно было начать вливать физиологический раствор. Туркмения больше всего нуждался в жидкости, которую могло бы перекачивать сердце. Кровь была бы предпочтительнее, но то, что перекачивало сердце, тут же выливалось на пол… Уже вводили в бедро катетер, а два врача вскрыли грудную полость, для быстроты даже не протирая кожу антисептиком. Энергично — от грудины до подмышечной ямы, отслаивая кожу и жир, рассекая межреберную мышцу. Нескольких секунд хватило на то, чтобы вставить между ребрами расширитель. Раздвинуть. Начать прямой массаж сердца. Осколок разорвал вену и правый легочный ствол. В сердце Туркмении вонзилась игла шприца, наполненного адреналином. Однако мощный стимулятор не подействовал. Сердце даже не вздрогнуло. Израильский хирург погрузил руки в кровь, на ощупь нашел аорту и пережал ее. Он надеялся сохранить циркуляцию крови в головном мозге. Сердце по-прежнему не реагировало.
Во всех операционных вокруг шли операции, а раненых из автобуса подвозили и подвозили. Привыкшие к своему уделу, израильтяне сразу развертывали цепь госпиталей. Еще машины направлялись в другие больницы, в Медицинский центр Кирьят-Хадассу, Эйн-Керем.
Сердце Туркмении не вздрогнуло. Еще одна энергичная инъекция… Хирург продолжал быстро зашивать рану, но все было бесполезно. Туркмения жил уже не в этой жизни. Из той — другой — он слышал, как медсестра спросила хирурга по-русски:
—Поужинаем вместе? Я не могу после этого ужаса остаться одна сегодня…
И он по-русски тоже ответил ей:
—Обязательно. Прекращаем. Все напрасно…
Израильская полиция вошла в номер Неерии в отеле сразу после выстрела. Дюжина нижних чинов во главе с офицером. С Неерией и Игумновым разговаривали одновременно. Переводчиком выступил глава сыскного агентства «Смуя». Голан примчал в «Кидрон», получив из Намангана факсом бумаги в отношении Арабовых. Из обвиняемого на суде российских законников в Иерусалиме Неерия превращался в главного свидетеля против московских авторитетов, пренебрегших воровским законом. Полиция Неерию сразу отпустила — у него было приглашение и надежные гаранты — израильтяне. Он переходил под охрану Голана — и секьюрити «Лайнса» ему больше не был нужен.
Игумнова увели с собой. Весь день его продержали в министерстве полиции на улице Шейх Джарах, вели бесконечные переговоры с Москвой. К вечеру перевезли в аэропорт Бен-Гурион. Немолодой полицейский, похожий на эрдельтерьера, поджарый, с жилистым тощим задом, на ходу раскачивался в бедрах. Кобура у него висела слева. Он сразу пристегнул Игумнова к себе наручником. Несколько его коллег-полицейских, следовавших поодаль, что-то увлеченно обсуждали. На несколько минут вошли в зал отлета. Полицейские кого-то ждали. У Игумнова было время осмотреться. Молодые контрразведчики, или кто они — Моссад, Шабак, Шинбет, — как маятники, по кругу проходили свои маршруты в поисках подозрительных предметов, — от урны к урне, по всем углам зала, — бросающиеся в глаза, в грубых ботинках, в незаправленных в брюки рубахах. Окружающие все как один находились под впечатлением утреннего взрыва в автобусе. Это было написано на лицах. Неожиданно Игумнов увидел Туманова. Вместо черного костюма ортодокса на воре была одежда охранника. Куртка, рубашка, джинсы. Проходя, кивнул на туалет. Игумнов жестом показал своему конвоиру требуемое. Полицейский отстегнул наручник. Туалет имел один выход, в нем не было окон. Миха ждал его в кабине. Коротко переговорили. Шуки, помощник Жида, подзалетел на грабеже в отделении банка «Дисконт», там, где Игумнов видел его в последний раз.
— Дела…
— Не боись! Тебя вышлют. И только.
В кабине рядом кто-то неистово мочился. При таком напоре, если бы это продолжилось, аэропорт могло затопить.
Накануне Михе приснился сон.
—Бегу по туннелю Хасмонеев, а навстречу машины. Я к стене. И на скрипке играю! Вдруг — свет фар! Мусоросборочная! Гребет прямо от стены… Никуда не деться!
Миха был типичный центровой русской мафии в стране. В России первенствовала славянская группировка, в Израиле русскоязычные уголовники полноправно заняли ее место.
—Херовый сон. Будь осторожен.
У писсуаров стояло несколько хасидов. Круглые меховые шапки были похожи на огромные жернова. «Польша. Средние века…» Один из хасидов кивнул Туманову. Толстый, из-под туго перехваченного халата торчали безобразно худые, в высоких, по колено, белых чулках ноги.
— Чабанская шапка?
— IIIтраймл. Еврейская папаха… Ну, давай!
— Ты тоже…
Полицейский участок находился по другую сторону площади. Рядом был то ли многоэтажный гараж, то ли багажный терминал — мрачное нежилое помещение. Игумнову снова предложили выложить на стол все из карманов, потом раздеться, предоставить одежду для осмотра. Откатали пальцы. Приспособление для снятия отпечатков пальцев оказалось точно таким, как вконторе в Москве. Ощутимого прогресса в этой области не замечалось. Голана не было. К Игумнову прикрепили переводчика — молодого, долговязого, с копной светлых волос и светлой кожей.
— Откуда? Давно в Израиле?
— Из Запорожья. Здесь шесть лет.
— Мент?
Нет, в Запорожье он в милиции не работал. Ходил в школу. На Игумнова он смотрел с явной приязнью. Принес ледяной воды, газету на русском. Газета оказалась старая, большая часть статей была заимствована из российской прессы. Были и свои, посвященные политике и литературоведению. Русскоязычных израильтян интересовало тут то же, что и на их доисторической родине. «Цикл лекций, посвященных символистам, декадансу. Романтический максимализм. Александр Блок, Максимилиан Волошин, Марина Цветаева…», «В библиотеке Сионистского форума обсуждение влияния творчества маркиза де Сада на современный философский роман…». Общей проблемой был квартирный вопрос. Почти половину шестидесятистраничной газеты занимала реклама. «Лечение геморроя… Импотенцию за сутки!». Некая дама интересовалась, почему у нее сухое влагалище…
Ничто не шло в голову.
Допросили тут же, в участке. Кабинет был без излишеств. Два стола. Сейф. Шкаф. Компьютер. Израильский офицер полиции — высокий, с обручальным кольцом и часами на браслете — задал несколько формальных вопросов. Зачитал постановление. Земляк. Игумнов по доброй российской привычке отказался поставить подпись.
—Не важно, — сказал переводчик.
Полицейский дружески мигнул. Игумнов высылался из страны, как въехавший в нее незаконно, поскольку при въезде не объявил истинных целей посещения государства Израиль.
Самолет на Москву отправлялся поздно ночью. До посадки Игумнова продержали в камере. Присматривал все тот же переводчик. В камере до Игумнова сидели россияне. Среди ивритских и арабских надписей на стенах две оказались на русском:
«ОДИНОЧЕСТВО — УБИЙЦА ДУШИ »
и
«ПОЙДЕШЬ ЗА ПРАВДОЙ, СОТРЕШЬ НОГИ ДО ЖОПЫ ».
Было душно.
— Вентиляция тут есть?
— Как скажешь, начальник…
Игумнов вздрогнул. Дурацкую приговорку эту любила покойная жена. Он не был на ее похоронах. Два месяца спустя, на Ваганькове, служащая кладбища, равнодушная девица в рабочем халате, уточнила дату, быстро пробежала глазами по страницам регистрационной книги.
—Когда, вы сказали, погребение? Седьмого?
За прошедший срок скорбный список прибавился чуть ли не вдвое.
—Да.
— Нет такой!
— Точно?
— Нет!
Короткий светлый миг счастья!
Выходило, что она жива. А у него послеоперационный бред! Тяжелый кошмар. Ему все приснилось! Женщина снова зыркнула в книгу:
—Извините: есть! — Чуда не случилось. — Участок 49.
В камеру вошли, едва он задремал. Тот же похожий на эрдельтерьера поджарый полицейский, доставлявший его в аэропорт, снова пристегнул к себе наручником. Несколько полицейских шли снова поодаль.
Момент высылки из страны не был никак обставлен.
В Бен-Гурионе стояла густая тропическая ночь. Спертая духота хлебозавода, которая не чувствовалась в Иерусалиме, наверху, в Иудейских горах.
«Духовка…»
Пальмы, полицейские машины. Голые пупки негритосок. Снова тоненькие солдатки с автоматами; дамы-гаучо в огромных шляпах, в сапогах; контрразведчики; ротвейлеры; детские коляски; монахи в длинных рясах, подвязанных веревками…
«Тот свет, как сказал Миха…»
Знакомые черные костюмы хасидов… Маленькая израильская девочка-мышонок с косичками, в джинсиках… С сумасшедшими глазами…
«Моя мать в новой ее жизни!..»
Не последнюю роль в упрощении процедуры высылки сыграло то обстоятельство, что Игумнов до последнего дня в России был полицейским. Мент — он и в Израиле мент.
В жаркой кожаной куртке под Марлона Брандо в сопровождении полицейских прошел он площадь перед зоной вылета. Происходившее как бы перестало его трогать. Израильтяне жевали на ходу свои длинные батоны-багеты, набитые овощной начинкой, вынимали бутылочки с водой, важно пили. Голые стволы эвкалиптов казались декорацией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54