Как правило, чужое мнение они ставили ни в грош и готовы были на все - на
кровь и на резню, чтобы утвердиться.
- Ты пойми, парень, люди гибнут, - пытался втолковать ему Першин, но
тот молчал, глядя мимо, и понятно было, что уговоры и увещевания напрасны.
- Ненавижу! - пробормотал однажды незнакомец сквозь зубы и опустил
веки, как бы не в силах вынести чужого присутствия.
Его молчание и то, что другие незнакомцы предпочли умереть,
наталкивало на серьезные размышления. Это была какая-то особая порода,
выведенная селекционерами-злоумышленниками. Вскормленные фанатизмом и
ненавистью, эти люди не знали ничего, кроме своей куцей идеи, ради нее они
готовы были всех уничтожить - единственное, на что были способны.
Поводыри их на весь мир трубили о всеобщем счастье, ради счастья они
готовы были всех погубить - всех, кого намеревались осчастливить: с теми,
кто не хотел быть счастливым, они боролись не на жизнь, а на смерть, пока
не стирали в пыль.

14
Следующую неделю отряд рыскал по всей Москве. Они проверяли
технические коллекторы, по которым из одного района города можно было
скрытно попасть в другой. От станции Переделкино труба широкого профиля в
полкилометра длиной привела отряд к тоннелю, и они бежали по нему еще с
километр, пока не вышли к Боровскому шоссе. Осмотрев тоннель и подступы к
нему, отряд помчался в Тушино, где в новом районе, застроенном гаражами,
обнаружили ведущие под землю люки. Спустившись, разведчики оказались в
тоннеле, который тянулся на несколько километров, пройдя его, они вышли в
Митино.
К этому времени отряд уже разведал границы глубоких подземелий
Сретенского холма, состоящих из партийных бункеров Старой площади и
Лубянки, связанных между собой, с Кремлем, с окраинами и предместьями.
Огромный тайный город существовал на Юго-Западе. Сверху можно было
увидеть обширный пустырь, лежащий через дорогу против Университета. Одной
стороной пустырь выходил на проспект Вернадского, другая сторона круто
обрывалась над зеленой бугристой долиной, раскинувшейся внизу.
Загадочный пустырь покрывали кустарники и высокая трава. Повсюду
виднелись песчаные бугры и овраги, заросшие лощины и рощицы, бесконечный
забор окружал пустырь, на котором мог разместиться целый город, но никто
не строил здесь ничего, и это выглядело странно: Москва задыхалась от
нехватки земли, однако пустырь оставался неприкосновенным.
Жители окрестных домов, чьи окна располагались выше забора, приметили
посреди пустыря некое строеньице, похожее на будку, дворовый туалет или
пивной ларек. Каждое утро сюда подкатывали набитые людьми автобусы,
пассажиры один за другим исчезали внутри, и это было похоже на цирковой
фокус: маленькое строение вмещало всех пассажиров.
Высадив пассажиров, автобусы уезжали, чтобы вернуться за ними в конце
дня. С высоты соседних домов забавно было наблюдать, как под вечер ездоки
нескончаемой чередой тянутся из будки, вмещающей на глаз лишь несколько
человек. Иногда автобусы запаздывали, и большая толпа дожидалась их
посреди пустыря.
Окрестные жители называли приезжих шахтерами, и с тех пор так и
велось.
- Шахтеры приехали, - кивали на автобусы старухи, сидящие на лавках у
подъездов домов.
По ночам вереницы самосвалов вывозили с пустыря известняк, кузов
каждой машины был доверху забит белой породой, хотя никто не видел на
пустыре землеройных машин.
Со временем за забором появились легкие павильоны, навесы, ангары,
цветники и дорожки, посреди пустыря возник обширный и глубокий котлован,
на краю, выходящем к проспекту, выросли три высоких дома, видные издалека.
Поговаривали, что под пустырем находится секретный город, который
специалисты и знатоки именовали НИБО "Наука" и за который многие чины из
госбезопасности удостоились орденов.
Отряд изнемогал от усталости, Першин понял, что еще день-два, люди
свалятся. Он решил устроить им передышку, объявил увольнение на сутки,
каждый был волен делать что вздумается.
Ключников решил, что поедет в Звенигород. Две недели он не видел
домашних и Галю, надо было подать заявление и готовиться к свадьбе.
Занятый погонями и боями, он не думал об этом, но вот передышка и разом
вспомнился Звенигород: лес, овраги, ручьи, дом над обрывом и сенной сарай,
где уединялись они с Галей. Его остро потянуло туда, и если б не форма
оружие и камуфляжная краска на лице и руках, он помчался бы на вокзал,
чтобы поспеть на ближайшую электричку.
В штабе он умылся и переоделся, но вместо того, чтобы бежать на
вокзал, медленно брел по улице, как будто имел в запасе уйму времени и не
знал, куда себя деть.
Это было странное состояние. Пребывая в здравом уме и полной памяти,
он отчетливо понимал, что следует спешить - торопись, торопись, служивый,
времени в обрез, каждая минута на счету, не теряй попусту. Однако по
непонятной причине он неприкаянно таскался по улицам, пока не обнаружил
себя на Волхонке: ноги сами привели его сюда. Дворами и террасами он
прошел к церкви Антипия, что на Колымажском дворе за Музеем изящных
искусств. Он прогуливался здесь недавно с Аней, отсюда рукой было подать
до ее дома.
Так же медленно, но не колеблясь нисколько, точно кто-то вел его за
руку, он добрел до Знаменского переулка, зашел в знакомый двор, поднялся
на третий этаж и позвонил.
Аня открыла сразу и не удивилась, словно он бывал здесь не раз.
- Вот и ты, - кивнула она, точно они сговорились заранее, но он
задержался в пути. - Наконец-то.
- Ты ждала меня?! - поразился Ключников.
- Я знала, что ты придешь, - ответила она спокойно, как будто речь
шла о чем-то привычном.
- Откуда? - недоуменно воззрился на нее Ключников.
- А я сама тебя позвала, - она закрыла за ним дверь.
- Как?! - опешил он и застыл у порога.
- Проснулась и подумала: пусть он придет. Как видишь... - улыбнулась
она, призывая его в свидетели, что задуманное сбылось.
- Я сам пришел! - запротестовал Ключников.
- Не-е-ет! - насмешливо передразнила она его. - Это я захотела. Сам
ты бы поехал в Звенигород.
Он остолбенел и глазел ошеломленно, не зная, что думать. Она за руку
привела его в свою комнату, квартира поразила его простором и пустотой, -
ни мебели, ни людей, голые стены, емкая глубина, чемоданы, постели,
разостланные на полу.
- Уезжаете? - спросил Ключников, обозревая чемоданы и дорожные сумки.
Она кивнула с грустным смирением - что делать, мол, и объяснила, хотя
он и не спрашивал:
- Мои все на таможне. Багаж сдают.
- Трудно? - поинтересовался он, потому что слышал об этом не раз.
- Что у нас легко? - усмехнулась она. - Там такое творится... Второй
день торчат, отлучиться нельзя.
Посреди комнаты сиротливо стоял колченогий табурет, Ключников хотел
сесть, но Аня подняла его.
- Прими душ, - предложила она просто, как будто была уверена, что он
не ослушается.
Ключников покорно отправился в ванную и, раздевшись, стал под струю.
Все, что происходило выглядело странно, как причудливый сон, но и наяву
было странно, Ключников был смущен и скован, точно делал что-то,
несвойственное ему. Однако он не строптивелся, понимая, что деться некуда:
он обречен и от судьбы не уйти.
Когда он вышел из ванны, Аня раздевшись, сидела на колченогом
табурете и расчесывала волосы. Она поднялась навстречу, не стыдясь наготы,
и обняла его. Как тогда, в машине, губы у нее были мягкие и влажные, она
помогала себе языком, Ключников почувствовал легкую слабость, голова пошла
кругом.
Его опыт был ограничен одной женщиной, первой и последней, которую он
узнал еще юношей, школьником, почти подростком, за все годы он не знал
никого, кроме Гали, и не подозревал, что бывает иначе. Сейчас его
ошеломила новизна.
Аня была изобретательна, ее непредсказуемость и своенравие
проявлялись в постели в полной мере. Она была раскована и свободна,
Ключников иногда замирал от неожиданности, когда она без раздумий делала
то, что взбредало ей в голову. Стыдясь, он цепенел, тогда как она без
остатка отдавалась страсти, необузданных всплесков которой он страшился.
Ему становилось неловко за свою сдержанность и смущение, а она была
неистощима на выдумку, буйная фантазия била через край.
В тот день, разумеется, он так и не поехал в Звенигород.
И теперь Ключников жил под знаком страсти: Аня занимала все мысли,
его тянуло к ней ежечасно. Улучив час-другой, он звонил ей и летел, как на
крыльях. Вспоминая Звенигород, он испытывал угрызения совести, но призови
его кто-нибудь к благоразумию, у него не достало бы сил совладать с собой.
Правда, никто не призывал, никого пока не нашлось.
Он был горд, что такая умная, яркая женщина принадлежит ему, однако
ему мнились незнакомые люди, которых знала она, чужие дома, какие-то
встречи, он угадывал у нее другое существование - помимо него; сомнения
точили его что ни день.
Ане нравилось разглядывать его, когда он был раздет: никогда прежде
не встречала она такой физической мощи. С ним она чувствовала себя в
безопасности. Ни один из ее высоколобовых знакомых, кто набрался пропасть
всякой всячины и мог ответить на любой вопрос, не способен был дать ей
такого чувства уверенности и покоя, какое она испытывала с ним. Он не знал
малой доли того, что знали другие ее знакомые, но с ним она чувствовала
себя, как за каменной стеной.
Встречаться у Ани удавалось редко, дом был полон людей. Обычно она
везла его к подруге, у которой была свободна квартира, но чаще они мчались
за город и устраивались в машине или на открытом воздухе - в поле, на
лугу, на опушке леса; повалив его на спину и оседлав, Аня изображала
счастливую наездницу, которая на глазах у всего света самозабвенно скачет
вдаль.
Его постоянно жгло нетерпение, распаляло ожидание встречи, и если,
позвонив, он не заставал Аню дома, то не знал, куда себя деть, томился,
ждал, нетерпеливо названивал, слонялся, мрачнел и как будто заболевал. Его
одолевали сомнения, травили едко, когда он думал о том, что для нее это
всего лишь приключение, в которое она окунулась без оглядки, перед тем как
уехать: укатит, и воспоминания растают вскоре, как свет на исходе дня.
Он имел основания для сомнений, слишком разным было у них все до сих
пор - среда, возможности, условия существования, вся жизнь, наконец. Она
знала языки и читала книги, о которых он понятия не имел, и она была
сведуща во многом, о чем он знал лишь понаслышке или вовсе не знал, ее изо
дня в день окружали люди, с которыми он не мог знаться по той простой
причине, что у каждого из нас свои пути-дороги.
Иногда Аня везла его к своим друзьям. Большинство из них были
образованными состоятельными людьми, радушными, хлебосольными и
гостеприимными, однако Ключников чувствовал себя у них неуютно.
Что он мог сказать им - он, который слыхом не слыхивал малой доли
того, о чем они говорили? Он видел, что Ане интересно с ними, ее занимали
их мысли, суждения, веселили их шутки, она была в своем кругу и
чувствовала себя там непринужденно и легко, как рыба в воде, тогда как он
ощущал себя чужаком. Впрочем, он и был чужаком. И чем дальше, тем сильнее
зрела и копилась в нем неприязнь.
По правде сказать, они не помышляли обидеть кого-то. Разговоры и
споры, которые они вели, поглощали их целиком, но Ключникову нередко
мнились скрытая насмешка или подвох, он долго потом испытывал досаду,
будто опростоволосился или угодил в конфуз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57