За
оврагами, неподалеку от шоссе, снабженные лестницами люки уходили вглубь
земли, где помещался громадный железобетонный шлюз, от которого в разные
стороны уходили три тоннеля.
Отряд искал подземные базы, где альбиносы держали пленников. Хотя
многие в отряде в это не верили: пленных могли сразу уничтожить, чтобы не
обременять себя лишней обузой. Бирс старался не думать об этом, но
удавалось с трудом: он вспоминал Джуди даже во сне.
Антон торопил всех и сам рвался вниз, не давая себе передышки ни
днем, ни ночью. Это была унылая, тяжелая работа: каждый ход, каждый
тоннель проходили из конца в конец, отыскивая запасные выходы и
ответвления. Иногда внизу скапливался газ, и стоило большого труда
забраться в противогазах во все щели, колодцы и люки; нередко разведчики
брели по колено, по пояс или по грудь в воде, а иногда приходилось
надевать акваланги и осматривать затопленные галереи, русла подземных рек
и каналы.
Помимо стыда Бирс испытывал мучительное беспокойство и гнетущую
тревогу. Шли дни, свыкнуться с мыслью, что Джуди исчезла, Бирс не мог: не
укладывалось в голове.
Как все в отряде, он знал, что в городе исчезают люди, но знал
понаслышке - невесть кто, невесть где. Со знакомыми ничего подобного не
случалось, и он поверил, что не случится и впредь. По непонятной причине
Бирс вообще был убежден, что его это не коснется. Но коснулось, коснулось,
да еще как больно!
Стоило вспомнить Джуди, боль стягивала сердце и твердела, точно
вколотили кол - не продохнуть! Временами ему казалось, что, если забыть о
Джуди, - не думать, не вспоминать, то все образуется: она сама объявится,
как объявилась в Москве нежданно-негаданно в первый раз.
Но Джуди не появлялась, боль ныла в груди, помрачая все мысли; вместе
с болью его одолевал страх.
Страх за Джуди преследовал по пятам, саднил ежечасно, как застарелая
болячка.
Отряд день и ночь вел поисковые операции под землей. По общему плану
искали всех, кто пропал - всех, а не только Джуди; Бирсу мнилось, что он
делает слишком мало, чтобы ее спасти. Да, он понимал, что спасти ее можно
лишь вместе со всеми, - понимал, но его не раз подмывало схватить автомат
и в одиночку пуститься на поиски. Страх за нее терзал его постоянно и
гнал, гнал, понукал к действию; Антон с трудом удерживал себя, чтобы не
кинуться вниз, а там будь что будет.
Он не знал, что с ней сталось, жива ли она; пока длилось неведенье,
до тех пор теплилась надежда. Стоило, однако, представить ее под землей,
вообразить ее испуг и ужас, как от ненависти закипала кровь. Ненависть
испепеляла его, он замирал, сцепив зубы, чтобы не выкинуть что-нибудь и не
пойти вразнос.
Рыща в подземной Москве, отряд часто натыкался на бродяг, обитающих в
укромных углах, но попадались и уголовники, которые скрывались внизу от
милиции и прятали добычу; кое-где они устраивали тайники и укрытия; при
желании здесь можно было отсиживаться долгое время.
Некоторые банды были вооружены и оказывали сопротивление, стараясь
прорваться и, отстреливаясь, уйти. Даже в глубоких галереях в старом
Ваганькове, в самом центре Москвы, через площадь от Боровицких ворот
Кремля, отряд в одну из ночей наткнулся на вооруженную банду. Пришлось
применить газ, чтобы выкурить их из старинных палат, застенков и каменных
мешков, откуда они вели стрельбу.
Разведчикам случалось обнаружить забитые товарами тайные склады,
уставленные машинами гаражи, о которых власти, вероятно, не подозревали.
Но чаще под землей, особенно там, где проходили теплотрассы, ютились
бездомные и больные люди. Брошенные всеми, забытые, они сползались к
теплу, доедали раздобытые на помойках объедки, вяло копошились на ящиках,
старых матрасах и гнилом тряпье.
Страшно было смотреть на беспризорных детей. Сбежавшие от жестоких
родителей, удравшие из интернатов и закрытых школ, отринутые всеми, вечно
голодные, ободранные, они сбивались в злые стаи, которые рыскали повсюду в
поисках добычи. Как молодые волки, они скопом нападали на стариков, на
больных и слабых, на женщин, не способных дать отпор. Каждая стая не знала
жалости к чужакам.
Подрастая, они заведомо ненавидели тех, кто жил иначе. Обделенные
судьбой, они готовы были на все, чтобы отомстить за себя. Дерзкие,
выносливые, привычные к голоду и невзгодам, иступленно ненавидящие всех,
безжалостные, они знали одно лишь зло и одно лишь зло сеяли вокруг.
Со временем стаи детей становились готовыми, особо жестокими бандами,
наводящими ужас даже на отпетых бандитов. Они не боялись никого и ничего:
загнанные в тупик, они, как альбиносы, отбивались до последнего, не щадя
ни себя, ни других.
В отряде потеряли счет стычкам, погоням, боям и перестрелкам: как все
в этом городе, в отряде никто прежде не подозревал, сколько неожиданностей
таит Москва под землей.
18
В субботу и воскресенье в городе установилось странное затишье. Было
тепло, солнечно, москвичи устремились за город, Москва обезлюдела, и
казалось, сонливое оцепенение овладело городом. Впервые с тех пор, как он
принял отряд, Першин устроил себе выходной: в воскресенье он на весь день
отправился в Бор навестить семью.
Станция метро "Варшавская" соседствовала с железнодорожной станцией
"Коломенская", откуда электричкой Першин добрался в Домодедово. От
вокзальной площади тридцать первый автобус с частыми остановками тащился
по городу, потом выехал за околицу и долго плелся по шоссе, огибая поля и
перелески, кружил по косогорам среди холмистой равнины. Поселок
обслуживающего персонала был виден далеко окрест: окруженные густым лесом
многоэтажные кирпичные дома высились над вершинами деревьев, крыши и
верхние этажи были видны за много километров.
За деревней на опушке леса возле старинной церковно-приходской школы
автобус сделал круг и остановился: то была конечная остановка. Першин
вдоль забора дошел до проходной, молодой охранник с бляхой службы
безопасности на груди спросил у него пропуск и не пустил, послал звонить.
Андрей позвонил администратору, которая известила Лизу, и та вместе с
дочерьми прибежала стремглав, сунув охраннику красную картонку.
Першин сразу заметил, как переменилась Лиза. Могло сдаться, ее
оставили заботы, тревоги, волнения, беспокойные мысли, что докучали ей
каждый день. Здесь, в Бору, прошли ее детство и юность, стоило ей
вернуться сюда, как прежний, забытый огонь воскрес в ней и разгорелся, как
костер на ветру; первому встречному довольно было беглого взгляда, чтобы
почувствовать его жар.
Лиза вновь была весела, беззаботна, беспечна, в ней появилась давняя
игривость, ожили и зажглись глаза, движения приобрели прежний кураж: тот
же невесомый летящий шаг, та же пленительная воздушная поступь - даром,
что мать двоих детей.
Но и дочки переменились разительно: из рассудительных серьезных
старушек они стали звонкими проказницами, шаловливыми игруньями, лукавыми
и смешливыми; видно, здешний лес обладал таким свойством.
Они бежали втроем, летели со всех ног, спешили, неслись, наполняя лес
звонким хохотом и криком. Они закружили, затормошили Першина, он и сам
вдруг почувствовал странную легкость, освобождение: исчезли гнетущие мысли
- унеслись, пропали, растаяли, забытый радостный праздник посетил его, как
бывало когда-то - давно, жизнь назад.
В Бору, похоже, ничего не изменилось. Все так же очаровывал лес,
пьянил воздух и радовала беззаботная жизнь. Лиза и дочки выглядели
счастливыми.
В Бор по-прежнему съезжались сытые уверенные люди, сверкающие
лимузины привозили под вечер и увозили на утро сановных ездоков; к концу
недели, в пятницу, заполнялись все номера, и можно было подумать, что это
цветущая страна, в которой все сыты, счастливы и нарядны.
Как раньше угощала кухня, исправно работали массажные кабинеты,
бассейн, сауна, теннисные корты, нравы и уклад оставались прежними с той
лишь разницей, что многие постояльцы обзавелись иностранными автомобилями,
в остальном все оставалось неизменным, и если нужен образец незыблемости и
постоянства в этом мире, вот он - Бор!
Першин внимательно присмотрелся к выступающим над поверхностью
вентиляционным шахтам: под землей в Бору располагался запасной командный
пункт правительства и Генерального штаба - огромный бункер, связанный
тоннелями с аэропортом Домодедово, подземным городом в Раменках,
правительственными особняками на Воробьевых горах, Кремлем и другими
бункерами, аэродромами и автострадами. При желании альбиносы могли
незаметно уйти из города и отсидеться, переждать облавы, которые устраивал
отряд.
Взяв детей, Першин отправился в лес, девочки весело резвились. Он
подумал, как быстро здесь забывается жизнь по ту сторону забора - то был
печальный давний сон, который помнился смутно и таял, чтобы вскоре
исчезнуть вовсе.
Дочки радостно гонялись друг за другом на зеленой поляне, и он, глядя
на них, испытывал угрызения совести за то, что уделяет им так мало
внимания.
К полудню набежали облака, но день оставался теплым, сонливым,
безветренным, в разрывах облаков застенчиво показывалось солнце, и можно
было подумать, что тишь и покой царят по всей земле.
Был Евстигней, прозванный житником, один из четырех дней, которые
после медового Спаса предвещают нрав оставшихся месяцев года:
Степан-сеновал определяет погоду сентября, Антон-вихревей да
Исаакий-малинник укажут на октябрь, Авдотья-огуречница предсказывает
ноябрь, а Евстигней-житник сулит нам, каким случится далекий декабрь.
Девочки загляделись на неизвестно откуда взявшуюся чистюлю-кошку,
которая с аппетитом ела траву, когда на поясе Першина заскулил бипер,
маленький экран указал номер телефона: на связь вызывал штаб отряда.
Першин неохотно позвонил, в груди у него ныло предчувствие: что-то
стряслось. Наблюдатели отметили странную активность в Министерстве
обороны, в Генеральном штабе, в зданиях КГБ на Лубянке и в секретариате
коммунистической партии. Повсюду в служебных помещениях царила непонятная
суета, в тоннелях, связывающих Старую площадь с Кремлем и Лубянкой,
происходило загадочное движение, какого не наблюдали прежде; бункеры
управления и связи на Знаменке, под Арбатской площадью, Воздвиженкой,
Пречистенским бульваром и на Хамовнической набережной по неясной пока
причине были приведены в состояние повышенной готовности.
Першин испытывал досаду: даже в тихое, спокойное воскресенье не
удалось побыть с детьми.
К утру новости стали расти, как снежный ком, Першин собрал отряд.
Стало известно, что три группы из разных управлений госбезопасности
собраны по тревоге на спортивной базе. Это был зловещий признак: группа
"А" из отдела борьбы с терроризмом участвовала в январском штурме
литовского телецентра, две другие группы - "Зенит" ("Z") и "Каскад" ("К")
из управления внешней разведки использовались в операциях за границей,
подобных штурму президентского дворца в Кабуле, когда убили Амина и
началась афганская война, или десанту на Прагу, когда арестовали
правительство.
К рассвету потоком пошли сообщения о движении войск к Москве. Стало
понятно, что это переворот. Першин приказал изготовить оружие - личное и
то, что отряд до сих пор не применял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
оврагами, неподалеку от шоссе, снабженные лестницами люки уходили вглубь
земли, где помещался громадный железобетонный шлюз, от которого в разные
стороны уходили три тоннеля.
Отряд искал подземные базы, где альбиносы держали пленников. Хотя
многие в отряде в это не верили: пленных могли сразу уничтожить, чтобы не
обременять себя лишней обузой. Бирс старался не думать об этом, но
удавалось с трудом: он вспоминал Джуди даже во сне.
Антон торопил всех и сам рвался вниз, не давая себе передышки ни
днем, ни ночью. Это была унылая, тяжелая работа: каждый ход, каждый
тоннель проходили из конца в конец, отыскивая запасные выходы и
ответвления. Иногда внизу скапливался газ, и стоило большого труда
забраться в противогазах во все щели, колодцы и люки; нередко разведчики
брели по колено, по пояс или по грудь в воде, а иногда приходилось
надевать акваланги и осматривать затопленные галереи, русла подземных рек
и каналы.
Помимо стыда Бирс испытывал мучительное беспокойство и гнетущую
тревогу. Шли дни, свыкнуться с мыслью, что Джуди исчезла, Бирс не мог: не
укладывалось в голове.
Как все в отряде, он знал, что в городе исчезают люди, но знал
понаслышке - невесть кто, невесть где. Со знакомыми ничего подобного не
случалось, и он поверил, что не случится и впредь. По непонятной причине
Бирс вообще был убежден, что его это не коснется. Но коснулось, коснулось,
да еще как больно!
Стоило вспомнить Джуди, боль стягивала сердце и твердела, точно
вколотили кол - не продохнуть! Временами ему казалось, что, если забыть о
Джуди, - не думать, не вспоминать, то все образуется: она сама объявится,
как объявилась в Москве нежданно-негаданно в первый раз.
Но Джуди не появлялась, боль ныла в груди, помрачая все мысли; вместе
с болью его одолевал страх.
Страх за Джуди преследовал по пятам, саднил ежечасно, как застарелая
болячка.
Отряд день и ночь вел поисковые операции под землей. По общему плану
искали всех, кто пропал - всех, а не только Джуди; Бирсу мнилось, что он
делает слишком мало, чтобы ее спасти. Да, он понимал, что спасти ее можно
лишь вместе со всеми, - понимал, но его не раз подмывало схватить автомат
и в одиночку пуститься на поиски. Страх за нее терзал его постоянно и
гнал, гнал, понукал к действию; Антон с трудом удерживал себя, чтобы не
кинуться вниз, а там будь что будет.
Он не знал, что с ней сталось, жива ли она; пока длилось неведенье,
до тех пор теплилась надежда. Стоило, однако, представить ее под землей,
вообразить ее испуг и ужас, как от ненависти закипала кровь. Ненависть
испепеляла его, он замирал, сцепив зубы, чтобы не выкинуть что-нибудь и не
пойти вразнос.
Рыща в подземной Москве, отряд часто натыкался на бродяг, обитающих в
укромных углах, но попадались и уголовники, которые скрывались внизу от
милиции и прятали добычу; кое-где они устраивали тайники и укрытия; при
желании здесь можно было отсиживаться долгое время.
Некоторые банды были вооружены и оказывали сопротивление, стараясь
прорваться и, отстреливаясь, уйти. Даже в глубоких галереях в старом
Ваганькове, в самом центре Москвы, через площадь от Боровицких ворот
Кремля, отряд в одну из ночей наткнулся на вооруженную банду. Пришлось
применить газ, чтобы выкурить их из старинных палат, застенков и каменных
мешков, откуда они вели стрельбу.
Разведчикам случалось обнаружить забитые товарами тайные склады,
уставленные машинами гаражи, о которых власти, вероятно, не подозревали.
Но чаще под землей, особенно там, где проходили теплотрассы, ютились
бездомные и больные люди. Брошенные всеми, забытые, они сползались к
теплу, доедали раздобытые на помойках объедки, вяло копошились на ящиках,
старых матрасах и гнилом тряпье.
Страшно было смотреть на беспризорных детей. Сбежавшие от жестоких
родителей, удравшие из интернатов и закрытых школ, отринутые всеми, вечно
голодные, ободранные, они сбивались в злые стаи, которые рыскали повсюду в
поисках добычи. Как молодые волки, они скопом нападали на стариков, на
больных и слабых, на женщин, не способных дать отпор. Каждая стая не знала
жалости к чужакам.
Подрастая, они заведомо ненавидели тех, кто жил иначе. Обделенные
судьбой, они готовы были на все, чтобы отомстить за себя. Дерзкие,
выносливые, привычные к голоду и невзгодам, иступленно ненавидящие всех,
безжалостные, они знали одно лишь зло и одно лишь зло сеяли вокруг.
Со временем стаи детей становились готовыми, особо жестокими бандами,
наводящими ужас даже на отпетых бандитов. Они не боялись никого и ничего:
загнанные в тупик, они, как альбиносы, отбивались до последнего, не щадя
ни себя, ни других.
В отряде потеряли счет стычкам, погоням, боям и перестрелкам: как все
в этом городе, в отряде никто прежде не подозревал, сколько неожиданностей
таит Москва под землей.
18
В субботу и воскресенье в городе установилось странное затишье. Было
тепло, солнечно, москвичи устремились за город, Москва обезлюдела, и
казалось, сонливое оцепенение овладело городом. Впервые с тех пор, как он
принял отряд, Першин устроил себе выходной: в воскресенье он на весь день
отправился в Бор навестить семью.
Станция метро "Варшавская" соседствовала с железнодорожной станцией
"Коломенская", откуда электричкой Першин добрался в Домодедово. От
вокзальной площади тридцать первый автобус с частыми остановками тащился
по городу, потом выехал за околицу и долго плелся по шоссе, огибая поля и
перелески, кружил по косогорам среди холмистой равнины. Поселок
обслуживающего персонала был виден далеко окрест: окруженные густым лесом
многоэтажные кирпичные дома высились над вершинами деревьев, крыши и
верхние этажи были видны за много километров.
За деревней на опушке леса возле старинной церковно-приходской школы
автобус сделал круг и остановился: то была конечная остановка. Першин
вдоль забора дошел до проходной, молодой охранник с бляхой службы
безопасности на груди спросил у него пропуск и не пустил, послал звонить.
Андрей позвонил администратору, которая известила Лизу, и та вместе с
дочерьми прибежала стремглав, сунув охраннику красную картонку.
Першин сразу заметил, как переменилась Лиза. Могло сдаться, ее
оставили заботы, тревоги, волнения, беспокойные мысли, что докучали ей
каждый день. Здесь, в Бору, прошли ее детство и юность, стоило ей
вернуться сюда, как прежний, забытый огонь воскрес в ней и разгорелся, как
костер на ветру; первому встречному довольно было беглого взгляда, чтобы
почувствовать его жар.
Лиза вновь была весела, беззаботна, беспечна, в ней появилась давняя
игривость, ожили и зажглись глаза, движения приобрели прежний кураж: тот
же невесомый летящий шаг, та же пленительная воздушная поступь - даром,
что мать двоих детей.
Но и дочки переменились разительно: из рассудительных серьезных
старушек они стали звонкими проказницами, шаловливыми игруньями, лукавыми
и смешливыми; видно, здешний лес обладал таким свойством.
Они бежали втроем, летели со всех ног, спешили, неслись, наполняя лес
звонким хохотом и криком. Они закружили, затормошили Першина, он и сам
вдруг почувствовал странную легкость, освобождение: исчезли гнетущие мысли
- унеслись, пропали, растаяли, забытый радостный праздник посетил его, как
бывало когда-то - давно, жизнь назад.
В Бору, похоже, ничего не изменилось. Все так же очаровывал лес,
пьянил воздух и радовала беззаботная жизнь. Лиза и дочки выглядели
счастливыми.
В Бор по-прежнему съезжались сытые уверенные люди, сверкающие
лимузины привозили под вечер и увозили на утро сановных ездоков; к концу
недели, в пятницу, заполнялись все номера, и можно было подумать, что это
цветущая страна, в которой все сыты, счастливы и нарядны.
Как раньше угощала кухня, исправно работали массажные кабинеты,
бассейн, сауна, теннисные корты, нравы и уклад оставались прежними с той
лишь разницей, что многие постояльцы обзавелись иностранными автомобилями,
в остальном все оставалось неизменным, и если нужен образец незыблемости и
постоянства в этом мире, вот он - Бор!
Першин внимательно присмотрелся к выступающим над поверхностью
вентиляционным шахтам: под землей в Бору располагался запасной командный
пункт правительства и Генерального штаба - огромный бункер, связанный
тоннелями с аэропортом Домодедово, подземным городом в Раменках,
правительственными особняками на Воробьевых горах, Кремлем и другими
бункерами, аэродромами и автострадами. При желании альбиносы могли
незаметно уйти из города и отсидеться, переждать облавы, которые устраивал
отряд.
Взяв детей, Першин отправился в лес, девочки весело резвились. Он
подумал, как быстро здесь забывается жизнь по ту сторону забора - то был
печальный давний сон, который помнился смутно и таял, чтобы вскоре
исчезнуть вовсе.
Дочки радостно гонялись друг за другом на зеленой поляне, и он, глядя
на них, испытывал угрызения совести за то, что уделяет им так мало
внимания.
К полудню набежали облака, но день оставался теплым, сонливым,
безветренным, в разрывах облаков застенчиво показывалось солнце, и можно
было подумать, что тишь и покой царят по всей земле.
Был Евстигней, прозванный житником, один из четырех дней, которые
после медового Спаса предвещают нрав оставшихся месяцев года:
Степан-сеновал определяет погоду сентября, Антон-вихревей да
Исаакий-малинник укажут на октябрь, Авдотья-огуречница предсказывает
ноябрь, а Евстигней-житник сулит нам, каким случится далекий декабрь.
Девочки загляделись на неизвестно откуда взявшуюся чистюлю-кошку,
которая с аппетитом ела траву, когда на поясе Першина заскулил бипер,
маленький экран указал номер телефона: на связь вызывал штаб отряда.
Першин неохотно позвонил, в груди у него ныло предчувствие: что-то
стряслось. Наблюдатели отметили странную активность в Министерстве
обороны, в Генеральном штабе, в зданиях КГБ на Лубянке и в секретариате
коммунистической партии. Повсюду в служебных помещениях царила непонятная
суета, в тоннелях, связывающих Старую площадь с Кремлем и Лубянкой,
происходило загадочное движение, какого не наблюдали прежде; бункеры
управления и связи на Знаменке, под Арбатской площадью, Воздвиженкой,
Пречистенским бульваром и на Хамовнической набережной по неясной пока
причине были приведены в состояние повышенной готовности.
Першин испытывал досаду: даже в тихое, спокойное воскресенье не
удалось побыть с детьми.
К утру новости стали расти, как снежный ком, Першин собрал отряд.
Стало известно, что три группы из разных управлений госбезопасности
собраны по тревоге на спортивной базе. Это был зловещий признак: группа
"А" из отдела борьбы с терроризмом участвовала в январском штурме
литовского телецентра, две другие группы - "Зенит" ("Z") и "Каскад" ("К")
из управления внешней разведки использовались в операциях за границей,
подобных штурму президентского дворца в Кабуле, когда убили Амина и
началась афганская война, или десанту на Прагу, когда арестовали
правительство.
К рассвету потоком пошли сообщения о движении войск к Москве. Стало
понятно, что это переворот. Першин приказал изготовить оружие - личное и
то, что отряд до сих пор не применял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57