– Он начал говорить мне, – Томми задумался, – что это тайна, что только очень близкие друзья могут вот так проводить время вместе. И что он никогда никому не скажет, и я тоже не должен говорить. Он держал меня за руку. Потом обнял меня и прижал в груди.
И Томми потянулся к Остину, я не сомневался, потому что его не часто обнимали. Возможно, вначале он думал, что не стоит волноваться, что наконец-то у него появился человек, который любит его и всегда будет рядом, когда он позовет.
– Потом он снова дотронулся до меня, – внезапно продолжил Томми. – Он погладил меня по спине и тронул ягодицы, потом обхватил меня обеими руками. Он потерся щекой о мое лицо. Потом отстранился, не отпуская меня, и сказал: "Смотри".
– На что?
– На его пенис. Он был прямо передо мной, и он снова напрягся, и Остин спросил: "Ты не хочешь его потрогать?"
– Ты хотел этого, Томми?
Он покачал головой.
– Нет, он меня пугал. Он был очень красный и большой, я не знал, что он может быть таким большим.
– Ты дотронулся до него?
– Да.
– Почему?
– Потому что он так хотел.
Голос Томми звучал ровно. Слова он произносил торопливо. Ничто не намекало на то, что он готов разрыдаться, поэтому я слишком поздно заметил, что он плачет. По его щекам покатились слезы, он заговорил, и слезы все текли. Он рассказывал, как сторонний человек, наблюдавший за происходящим украдкой.
– Как ты дотронулся до него, Томми?
Он показал, вытянув указательный палец.
– Я хотел только коснуться его, но он накрыл мою ладонь своей и закрыл глаза, и я боялся пошевелиться. Он еще долго не двигался, как будто заснул.
– Он потом открыл глаза?
– Да. Он улыбнулся мне и сказал: "Я поцеловал твой".
Рассказ шел своим чередом. Томми описал орально-генитальный контакт, в котором обвинялся Остин, а затем эякуляцию. Когда мне приходилось вставлять вопросы, я старался не сбиться с ровного, невозмутимого тона, чтобы проявить симпатию и в то же время не подыграть свидетелю. Томми держался мужественно, однако не переставал плакать и, описывая свои ощущения в кульминационный момент, отпрянул и обвел зал испуганным взглядом. Он всхлипывал. Я не подошел к нему, чтобы успокоить, просто дал передохнуть немного И подбодрил, после чего он вернулся к рассказу. В зале суда стояла полная тишина, слушатели оказались благодаря рассказу Томми незаметно для себя в пучине страстей.
Выслушав мальчика, я попросил его вспомнить, как его отвезли обратно, как ему пришлось идти домой и объяснять родителям, где он пропадал, и хранить их с Уолдо секрет всю ночь и все последующие ночи, когда Уолдо не было рядом, чтобы вознаградить за его преданность, когда Томми остался один в темноте, один в огромном мире. Он снова разрыдался в конце, я все-таки встал, подошел к нему и обнял за плечи, прошептав на глазах у всех этих чужих людей: "Я тобой горжусь", так тихо, что микрофон не уловил мои слова. Томми кивнул и взял у меня платок, чтобы вытереть слезы, и постепенно успокоился. Он слабо улыбнулся мне. Я в последний раз тепло обнял его и отошел. Я взглянул на Элиота и произнес:
– Обвинение не имеет больше вопросов к свидетелю.
Глава 14
Я ужасно нервничал. Сначала я подумал, что это тишина звенит у меня в ушах, но это затаилось где-то глубоко внутри и рвалось наружу. Позже я понял, что в кровь попал адреналин, появилось страстное желание вскочить и ударить кого-то. Все мои нервы напряглись от нежелания передавать Томми в руки Элиота.
Я чувствовал на себе беглый взгляд Элиота, когда задавал Томми вопросы, но, как только свидетель был передан ему, он сосредоточился на нем полностью. Элиот сидел прямо, но расслабленно, глядя на Томми без малейшего следа враждебности. Он излучал сострадание, тронутый рассказом.
– Не хочешь воды, Томми? – спросил он.
Томми отказался.
– Не хотел бы прерваться на несколько минут? Хорошо. Меня зовут Элиот Куинн, Томми. Я адвокат Остина Пейли. Я помогаю ему так же, как мистер Блэквелл помогает тебе. Мы пытаемся выявить правду о том, что произошло с тобой несколько лет назад. Чтобы сделать это, сначала мистер Блэквелл, а затем я задаем тебе вопросы. Если тебе будет непонятен один из моих вопросов, скажи мне, договорились? И я попытаюсь поставить вопрос по-другому. Можешь не торопиться с ответом, хорошо, Томми?
Мои ноги не находили покоя. Желание заявить протест распирало меня, хотя я и не знал, как обосную его, но Элиот тянул меня, прежде чем перейти к вопросам, бросая вызов Томми. Томми кивал ему. Он перестал плакать.
– Ты не рассказал тогда родителям, что произошло, Томми?
– Нет.
– Почему нет?
– Я боялся, – повторил он.
– Боялся родителей? – Элиот все еще выглядел обеспокоенным, но теперь его беспокоило то, что он не мог понять мотивов Томми.
Томми заерзал на стуле.
– Нет, я боялся… из-за того, что произошло.
– Но я говорю о твоих маме и папе, Томми, не о том мужчине. Если ты боялся его, почему ты не рассказал об этом своим родителям, чтобы они могли защитить тебя от него?
Томми прилагал все усилия, чтобы заставить Элиота понять его.
– Потому что я поступил гадко. Я боялся, что они разозлятся на меня.
– Твои собственные родители? – спросил Элиот. – Они часто сердятся на тебя?
– Нет.
Я мог это объяснить. Они гордились Томми, но на расстоянии, абстрактно, и в то же время были рады, что он не доставлял им хлопот. В свои восемь лет Томми чувствовал это, понимая, что его родителям не нужны были лишние проблемы.
– Они часто тебя наказывали? – спросил Элиот.
– Нет, – ответил Томми, затем судорожно добавил: – Но я прежде не делал ничего плохого.
– Но в этом не было твоей вины, правда?
Язык достаточно гибок. Я не был уверен, что Томми уловил тайный смысл заданного вопроса. Мальчик мог решить, что Элиот ведет речь о более позднем времени, когда его могли принять за добровольного партнера Остина. И он переложит вину на себя. Он соблазнил взрослого мужчину.
– Нет, – протянул Томми, но ответ был, к ненастью, очень неполным.
Я удержался от желания вмешаться. Я чувствовал, как Элиот подбирался к Томми, так он загонял в угол сотни свидетелей. "Выдержка, – приказал я себе, – выдержка". Я должен дать Элиоту сделать свое дело. Но у меня в голове не укладывалось одно: как можно мучить ребенка, когда в свое время позволил сотворить то же самое с человеком, сидящим рядом?
– Тогда почему ты не рассказал родителям? – настаивал Элиот.
Томми молчал. Элиот не подгонял его. Казалось, что мальчик не мог найти ответа, но Томми наконец сказал:
– Я не хотел, чтобы они плохо обо мне думали. Элиот спокойно загонял Томми в угол. Представитель старшего поколения, он знал, как это делается. Он не хотел слишком сильно давить. Элиот заговорил, казалось, совсем о другом.
– Кому первому ты рассказал о случившемся?
– Маме и папе, – сказал Томми.
Элиот выглядел сбитым с толку. Он даже громко хмыкнул. Затем спросил:
– Ты больше никому не говорил?
– Нет. Сначала нет.
– Никому из друзей?
– Нет.
– А те дети, которые вертелись у дома Остина, ты их не предупредил, не намекнул на то, что с тобой случилось?
– Нет.
– Я говорю вот о чем, может, ты просто намекнул: "Мне не понравилось, как он до меня дотрагивался", или "Мне неловко с ним", или просто "Я не хочу больше ходить туда"?
– Нет, – настаивал Томми.
– На самом деле ты продолжал ходить туда, так?
– Да.
– Когда ты рассказал родителям? – спросил Элиот.
– Этим летом.
– Этим летом? Два месяца назад, три?
– Да.
– Сколько времени прошло с тех пор, как это случилось, Томми?
– Два года.
– Более двух лет, да, с мая девяностого года по август нынешнего года?
Томми пожал плечами.
– Что тебя заставило открыться? – Не успел Томми ответить, как Элиот добавил: – Они спрашивали тебя, случилось ли с тобой что-то в этом роде?
– Нет, – сказал Томми.
– Ты как-то не так себя вел? Твои мама и папа беспокоились за тебя?
– Протестую, – сказал я, наконец найдя причину. – Он не может свидетельствовать о том, что было у кого-то на уме.
Элиот также вскочил.
– Он наверняка знал, беспокоились ли его родители о нем, ваша честь.
– Поставьте вопрос соответствующим образом, – бесстрастно отозвался судья.
– Томми. – Элиот начал наступление. В его голосе появилась строгость. Он нахмурился и подался в сторону Томми, пытаясь сосредоточиться на вопросе. – Когда ты рассказал родителям, что случилось, они забеспокоились? Они казались взволнованными тем, как ты себя вел?
Томми опустил глаза, припоминая, когда родители в последний раз проявляли о нем заботу.
– Нет, – ответил он.
– Что произошло, какое событие заставило тебя рассказать им? Они говорили с тобой?
– Нет. Мы смотрели телевизор.
– Телевизор. А что вы смотрели?
"Делай ход. Скажи, Томми". Элиот читал письменное заявление Томми, он знал, что мальчик узнал Остина во время показа вечерних новостей. Я надеялся, что Элиот спросит его об этом, потому что ему это было на руку. Элиот должен был уцепиться за это. И если бы он сделал это, Томми мог рассказать о том, чего не было в его письменном свидетельстве.
– Новости, – сказал Томми. – Я увидел его, увидел Остина по телевизору. Там говорили, что были похищены другие дети. Я понял, что он и с другими обошелся так же, – заключил Томми.
"Молодец парень". Я не мог представить доказательства других преступлений Остина, но если Элиот случайно сам выдал эту информацию, что ж, это уже нельзя было исправить, правда?
Когда я повернулся к нему, Элиот смотрел на Томми, не показывая, что допустил промах.
– Но Остина не обвиняли во всех этих преступлениях, правда, Томми? Он представлял интересы обвиняемого. Так ведь сказали по телевизору?
– Наверное. Я не знал, что именно он сделал это с другими детьми, сказал Томми не сбиваясь с курса.
Я заволновался, потому что Томми внутренне изменился. Он перестал казаться маленьким испуганным мальчиком, он вновь походил на мужчину в миниатюре. Он даже бросил на Остина взгляд, когда упомянули о других детях, который говорил об очень взрослом чувстве ревности и обиды за измену. Возможно, эмоции детей и взрослых не слишком разнятся. Кто может определить силу переживаний ребенка. Важно, что Томми больше не выглядел малолетним. Элиот молчал какое-то время, дав присяжным заметить выражение лица Томми, прежде чем задать следующий вопрос.
– То, что ты сказал родителям – поправь меня, если я произнесу неправильно, – звучало так: "Меня тоже. Он изнасиловал и меня". Ты так сказал, Томми?
– Да. – Томми не видел в этом ничего особенного.
– И что сделали твои родители? – спросил Элиот. – Они вызвали полицию, отвели тебя к врачу?
– Нет. Не…
– Нет? – Элиот уставился на него. – Они на следующий день отвезли тебя к окружному прокурору?
– Нет, – пытался объяснить Томми. – Не сразу.
– И что же они сделали?
– Поговорили со мной, – сказал Томми.
– Как же тебе удалось увидеться с врачом, полицией и прокурором?
– Я рассказал об этом школьному учителю.
– Учителю. В августе, – сказал Элиот.
– И медсестре, – добавил Томми, кивая.
– Медсестре. Ты с ней часто разговаривал?
– Думаю, мы виделись в третьем классе, – сказал Томми, – когда у меня болел живот и меня отправили домой.
Элиот кивнул в знак одобрения. Я точно видел, куда он хотел его завлечь. Думаю, все остальные тоже догадались.
– У меня нет больше вопросов, – сказал Элиот.
Это меня поразило. Я ожидал, что Элиот поставит под сомнение опознание Остина, что бы заставило меня расширить круг вопросов и показать присяжным, как долго Томми и Остин были знакомы друг с другом, установить, что Томми твердо уверен в личности обвиняемого. Элиот не дал мне такой возможности. Я даже не был уверен в том, что мне удастся раскрыть дальнейшие сексуальные контакты Остина и Томми. Их расценят как не относящиеся к делу, не пересекающиеся с тем эпизодом, который разбирался на этом процессе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60