Его утром привозили из дому в офис, а вечером — из офиса домой, так что ни шагу не приходилось сделать по уличному холоду и слякоти. Он тоже был приверженцем «ручного управления», но — без отрыва от своего старого дубового стола. В дополнение к текущим делам Итало на протяжении десятилетий занимался кропотливой, трудоемкой работой: составлением досье на политических деятелей разного ранга. По мнению Итало, его архив был не хуже, чем у ФБР.
У него были основания гордиться своими досье. В дополнение к тому, что его агенты собирали годами — устанавливая подслушивающие устройства, вскрывая корреспонденцию, фотографируя свои «объекты», — Итало ухитрился наложить лапу на самые засекреченные документы двадцатого века.
На протяжении полувека Эдгар Дж. Гувер удерживал свою власть, манипулируя государственными лицами посредством огромного объема порочащей информации. Личный архив Гувера был предметом вожделений его компаньона Клайда Толсона. Ходили слухи, что перед тем, как последовать за Гувером на тот свет, Толсон уничтожил заветный архив. Но это были слухи. Итало загодя запасся козырем в виде мемуаров двух пожилых леди, некогда состоявших при опочивальне мистера Толсона. Эти воспоминания могли серьезно омрачить закатные годы экс-компаньона могущественного лидера ФБР. Итало, доставший из рукава козырную карту, совершил натуральный обмен с Толсоном, не унаследовавшим деловую хватку своего патрона.
Архив состоял из двадцати семи дважды прошитых папок. На протяжении долгих лет Итало переписывал их содержимое на компьютерные диски. Конечно, у него было много молодых помощников, которые могли бы выполнить эту работу. Но тогда они узнали бы то, что знал только он. Поэтому Итало Риччи решил взять этот титанический труд на себя. И был уже на половине пути к его завершению.
Он уже знал, кто из членов Верховного суда любит переодеваться в женские платья, — это могло принести существенную пользу на случай какой-нибудь коммерческой тяжбы. От сенаторов, принимавших услуги проституток-мальчишек, Итало получил много исключительно полезных предупреждений. Короче, он располагал информацией об интимной жизни всех субъектов деловой и политической жизни страны от А до Л. Единственная проблема — сроки. Многие объекты досье уже ускользнули от Итало на тот свет.
Он выключил компьютер. Где-то за Гринвич-Виллидж завопила сирена. Ненавистный Итало звук, символ необузданной ярости безумного мира снаружи. Вой сирен всегда напоминал ему вопли плакальщиц на похоронах, гнусных стервятников, которым платят, чтобы с помпой выразить свое неискреннее горе. Настоящие люди молча склоняются перед ударами судьбы. О жизнь! Ты вечно припасаешь невзгоды... для тех, кто еще жив.
Часы на церкви пробили час дня. Телефон, стоявший у его локтя, звякнул. Итало сразу же снял трубку.
— Onorevole, — произнес знакомый грубый голос. — Это Игги.
— Слышал, что ты в городе, amico mio. Счастливое совпадение, позволю себе добавить.
Собеседник кашлянул.
— К твоим услугам, дорогой старый друг.
— Доставь мне удовольствие разделить с тобой завтрак, — продолжал Итало. — Ты сейчас свободен?
— В каком ресторане мы встретимся?
— Рестораны убивают, — мягко рассмеялся Чио Итало. — У меня в офисе, дорогой друг. Прямо сейчас.
* * *
— Грубая работа, — произнес Чарли. Его лицо было бледным, губы мрачно поджаты. Они с Гарнет смотрели вечерний выпуск новостей.
— Но эффективная.
— Я вижу на этом товарный знак Винса Риччи.
Они тщательно выбирали слова. Не из-за подавленности и растерянности, в которую погружаются обыватели после получасовой лавины преступлений и бедствий, обрушенной на их головы вечерним выпуском новостей. Это было отрешенное молчание мыслящих людей, яростно ищущих выхода, отчаянно пытающихся увидеть смысл в жестоком и иррациональном — и терпящих поражение.
Гарнет допила свой коктейль и встала, разглаживая юбку. Она покосилась на Чарли, пропустив сквозь пальцы белый хохолок на макушке.
— И Уинфилд в это время была совсем рядом?
Чарли кивнул со странной безучастностью.
— Она сказала мне, что никто больше не... — Он замолчал и прерывисто вздохнул. — Винс должен был знать, что она там. Он понимал, что ей грозит опасность.
Гарнет помолчала, потом задумчиво произнесла:
— Наверное, наемного убийцу выбирают так же тщательно, как, скажем, когда приглашают художника написать портрет... Ему нужно предоставить творческий простор, возможность принимать собственные решения и через них выразить свою жуткую душу. — Лицо Чарли все больше мрачнело. — Тогда это убийство — автопортрет Винса Риччи. Не хочешь ли сегодня поесть дома? Рестораны становятся опасными...
Чарли не отозвался на шутку. Он осушил стакан и налил себе еще немного ирландского виски.
— Если я попрошу ее бросить это дело, она не послушается и влезет еще глубже. Винс особенно жесток с теми, кого он считает не просто врагами, а предателями. Если ты — Риччи и идешь против него, ты заслуживаешь особой смерти.
— Что такое особая смерть? — мрачно спросила Гарнет. — Можно ли сделать труп в два раза мертвее?
— Особая смерть, — он говорил намеренно жестким тоном, — когда речь идет о многообещающей молодой женщине...
Он осекся. Гарнет заплакала, очень тихо.
— И такое происходит каждый день, где угодно... — Слезы накапливались в углах ее миндалевидных глаз. Одним рывком она преодолела расстояние между ними и прижала его лицо к своей груди. — Она ответственный человек, твоя дочь. Дело, которое она себе нашла, — грандиозное, но очень рискованное. Мы все сейчас — в зоне повышенного риска. Когда-нибудь, когда немного стихнут политические страсти и мы перестанем пугаться из-за коммунистов, тогда мы увидим лицо настоящей опасности. Политические страсти — пустая риторика, а вот это — реальная угроза... Через сколько десятилетий люди смогут дышать спокойно?
— И пить чистую воду, — иронически продолжил Чарли.
Гарнет наградила его увесистым подзатыльником и отпустила. В надвигающихся сумерках по реке проплыл маленький парусник.
— Ох, какая красота!
Гарнет подошла к нему Они вдвоем придвинулись к окну, любуясь рекой.
— Я влюблен в твой дом, — сказал Чарли, обнимая Гарнет. — Здесь я чувствую себя свободным, способным все изменить в своей жизни.
— Исключая меня. Кстати, он уже не мой.
— Твой друг его продал?
— Передал Фонду Германа.
— А что это такое?
— Общественная организация. — Гарнет туманно помахала рукой. — Образование, окружающая среда... Тебе было бы полезно встретиться с ними. У них есть какие-то идеи насчет реформы образования. Правда, боюсь, ты для них немного радикал. Правда, если ты захочешь вложить в них деньги, на твой экстремизм посмотрят сквозь пальцы... — Она мягко засмеялась. — В любом случае, мне предстоит выкатиться отсюда.
Где-то в Саттон-Плейс завыла сирена, затихая по мере удаления. Гарнет повернулась, крепко поцеловала Чарли в губы и высвободилась из его объятий.
— Пойду на кухню. А ты — марш к телефону, позвони Уинфилд. Спроси, как она там. Скажи, что ужасно переживаешь. И ты почувствуешь себя лучше. А я пока разогрею что-нибудь в духовке.
— Она знает, что я переживаю.
— Скажи это еще раз.
— В этом нет никакой необходимости. Мы с Уинфилд отлично понимаем друг друга.
— Любой женщине нужно напоминать, что ты думаешь о ней. Запомнишь или записать это для тебя?
Он рассмеялся.
— Не надо. Запомню.
Он остановился у окна со стаканом в руках, размышляя, звонить Уинфилд домой или в контору. Вдалеке, под высокой аркой Квинсборо-Бридж, две сирены взвизгивали, выли, перекликаясь, как играющие волки.
Тяжело нагруженный, глубоко осевший лихтер шел вверх по течению, оставляя на воде кремовый шлейф, отражающий угасающие лучи. На борту со свернутым кольцами канатом в руках стоял пожилой мужчина с седыми волосами. Заметив Чарли, он деловито помахал ему рукой.
Чарли поднял руку, собираясь махнуть в ответ.
Задняя часть дома с грохотом взлетела в воздух. Ударной волной его швырнуло на стеклянную плиту, и вместе с окном он вылетел наружу. С залитым кровью лицом Чарли упал на траву в садике перед домом. Позади бушевало пламя. Взорвался газ!
Он поднялся на ноги, не обращая внимания на струящуюся по лицу кровь, и через выбитое окно вскарабкался в дом. Гарнет была не на кухне — она лежала на полу в коридоре, как сломанная кукла. Он подхватил ее на руки. Казалось, она ничего не весит. Совсем ничего. Как кукла.
Чарли вынес ее наружу. Тишина была страшной, давящей. Старик успел пристать к берегу на своем лихтере и сейчас бежал к Чарли.
— Осторожно, мистер! — кричал он. — Не передвигайте ее! Осторожно!

Ноябрь
Глава 23
— Дело не в том, что люди заводят больше детей, — объяснял Баз Эйлер своему менее преуспевшему соседу и коллеге — дерматологу. — Просто теперь каждый хочет получить своего ребенка из рук доктора Эйлера.
Большой дом из белого кирпича, в котором доктор Эйлер арендовал помещения для офиса, находился на Семьдесят второй улице. Двадцать этажей сверху были жилыми, внизу работало медицинское содружество. Слева от парадного входа делили пространство педиатр, терапевт и дерматолог. Направо — такое же помещение занимал Баз Эйлер и его персонал, три медсестры и физиотерапевт. Холл освещали изящные лампы стиля «арт деко» — полукруглые перламутровые стеклянные тарелки, разрисованные зеленоватыми водорослями. На блестящем эбонитовом столике — статуэтка, девушка в коротенькой юбочке с борзой, обе фигурки покрыты бронзовой патиной, оттенявшей водоросли.
Баз Эйлер надеялся в ближайшем будущем расширить свою территорию за счет дерматолога. Обычно швейцар уважительно провожал к приемной Эйлера телезвезд, певиц, жен высокопоставленных чиновников и другую первосортную публику, поэтому сейчас он был ошарашен при виде двух молодых людей, одновременно влетевших в холл, как будто их выстрелили из двустволки.
— К Эйлеру — куда? — спросил один из них, в неправдоподобно вываренных джинсах и белой кожаной куртке в закатанными до локтей рукавами.
— Вы за женой? — растерянно спросил пожилой швейцар.
— Отец, я бы не сдвинул с места эту бочку с салом. Туда?
У швейцара был вид, будто он встретился лицом к лицу с чумой. Молодые люди одновременно подскочили к двери в приемную Эйлера, распахнули дверь и влетели внутрь.
— Слушаю вас... — автоматически произнесла дама, сидевшая в приемной. Ее лицо, только что выражавшее профессиональную доверительность и легкую надменность, вытянулось и стало точь-в-точь как у швейцара. Это была очень миловидная брюнетка лет сорока, ее глаза моментально отметили белую куртку и белесые джинсы и расширились в неприятии фасона, места производства и символизируемого ими образа жизни.
— Док там?
— Прошу про... — Брюнетка на секунду утратила дар речи, когда слова молодого человека — «Док там?» достигли ее слуха. Собрав все свое мужество, она продолжила: — Прошу прощения, вам назначено время?
— Там или нет? Быстренько, леди. — Юный хулиган говорил отрывисто, словно для него обычное дело — крик, но лично для нее он делает одолжение.
— Доктор Эйлер принимает только по записи, — стойко произнесла она.
Оба парня надвинулись на нее, как быки.
— Это «да» или «нет»?
— Да, если вы записались на прием. Иначе — нет.
— Ох, Иисусе, — простонал разговорчивый, адресуя жалобу своему спутнику. — Она может ответить на простой вопрос? Ну-ка, Лу, позови его.
Молчаливый Лу вышел из офиса. Видно было в окно, как он подошел к «роллсу», стоявшему на Семьдесят второй перед парадным входом, и обменялся несколькими словами с пассажиром, сидевшим позади шофера. Хлопнула дверца, и Лу вернулся в контору Эйлера, но теперь он грузно ступал позади мужчины, движущегося, как танцор, быстрой, уверенной походкой, с пятки на носок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80