И все это — в разрушающихся, ржавеющих емкостях.
В комнате сгустилась темнота. Чарли едва мог различать ее лицо. Гарнет придвинулась к мозаичному окну, и казалось, что ее фигуру оплела паутина.
— Двадцать лет назад, — продолжала она тихо, сдавленным голосом, — мы попытались заставить правительство признать, какую опасность представляет Плам-Айленд для Америки, для всего мира. Такое признание позволило бы нам потребовать уничтожения зловещих следов бесчеловечных экспериментов... Ты поверишь. Чарли, нам не позволили даже поездку туда! Никому это не нужно, никто не хочет ничего знать...
— О, этому я охотно верю, — сказал Чарли. — Если правда выйдет наружу, это страшный удар по целой курортной индустрии! Как потом уговоришь кого-нибудь снять или купить дом на Лонг-Айленде?
— Всегда есть убедительные причины, чтобы чертик мог спокойно сидеть под ковром, — задумчиво пробормотала она. — Все это происходило двадцать лет назад. Можешь себе представить, что творится на острове сейчас.
Теперь ее лицо было каким-то потерянным, опустошенным.
— Мы получаем ежедневно свою дозу катастроф — несчастные случаи на АЭС, отравления морей, озоновые дыры, всемирное потепление, кислотные дожди, эпидемии, истребление лесов... Сколько способен вынести человек?.. Я уехала назад, на Запад. Плам-Айленд остался застарелой болевой точкой, шрамом на душе, тревожной нотой на задворках моих мыслей.
Гарнет отвернулась от окна. Теперь она стояла лицом к Чарли. Он включил маленькую настольную лампу около всего кресла.
— Думая о таких вещах, на первое место подсознательно выносишь высокое развитие разнообразных технологий. Это неправильно! Прежде всего человечество обязано обуздать очень старомодный и плохо поддающийся контролю институт — а ведь это истинная чума для всего живого! Я имею в виду правительства, насадившие Плам-Айленды по всей стране.
Он шлепнул ладонью по своим коленям.
— Иди сюда. Садись.
— Сейчас, — рассеянно пообещала она и вдруг сорвалась почти на стон: — Я не могу!.. Видеть опять это жуткое место... Смотреть, как оно затаилось под золотыми солнечными лучами, в надежде улучить момент — и уничтожить благословенный уголок трех штатов, населенный рабочими, детьми, учеными, художниками... Что делать, Чарли?..
— Во-первых, немедленно подойти и сесть ко мне на колени. Вспомни, Плам ждет уже семьдесят пять лет, так что до понедельника потерпеть можно. Во-вторых, давай все обсудим и попробуем найти выход. У нас есть деньги, ученые, связи в политических кругах. К примеру, один сенатор в Коннектикуте считает себя моим должником, поскольку я сделал его главным действующим лицом в одном выгодном правительственном контракте. Он поможет нам начать компанию — соберем факты, пустим в ход проверенные методы «зеленых». Сидячие забастовки. Весной — флотилии частных лодок, блокирующие Плам-Айленд, На Лонг-Айленде вечно ищут, чем бы занять детей по воскресеньям? Ха!
Она стояла перед ним, кивая сначала медленно, потом все быстрей.
— Благотворительный концерт в Карнеги-Холл. Марафон из Хэмптона к Ориент-Пойнт. — В ее темных глазах засветилось оживление. — Подключим церковь. Местных политиканов. Университеты. Все, кроме военных, терпеть не могут бактериологическое оружие!
Гарнет медленно оживала — ее огромные глаза пожирали Чарли, руки непроизвольно сжимались, словно она была не в состоянии проследить за полетом его мысли.
Чарли притянул ее на колени.
— Ты имеешь представление, во сколько обходится дезактивация единицы химического оружия? — требовательно поинтересовался он. — Потребуются сотни специалистов, пропасть рабочих рук! Эта часть Лонг-Айленда стонет от безработицы. Расчистка Плам-Айленда вернет жизнь и процветание целому региону! Там нужно будет уложить миллиард тонн бетона, как в Чернобыле. Ба-а-альшие деньги!
Гарнет уютно свернулась около него, все еще не выпуская из рук фотографию. Ее голос прозвучал на удивление уныло:
— Еще глоток «Стрега». У-у, Чарли!
— Ты опять расстроилась?
— Чарли, меня и так рвут на части дюжины комитетов и комиссий, требующих статью и речь. С каждым днем я все больше втягиваюсь в работу Товарищества. И это все не считая «Ричланд»...
— Используй «Ричланд» в качестве стартовой площадки для наступления на Плам. Можно открыть филиал здесь.
— Чарли.
— Снова этот тон.
— Чарли, ты же знаешь, что Плам-Айленд — собственность департамента обороны. Как только твой дружок сенатор заикнется про Плам, он сразу получит под зад коленом.
— Для красотки-модели ты чересчур цинична.
— Прекрати. Ох, Чарли, это был просто восторг — вся эта воображаемая кампания. В точности то, против чего меня предостерегали врачи... Флотилия! Марафон!.. О Господи, что мы за болтуны.
— Из-за «Стрега», наверное. — Он потянулся за своим бокалом.
— Вот почему я тебя так люблю, — тихо произнесла она. — Ты такой же сумасшедший, как и я. — Она свернулась клубком. — Но гораздо более практичный: Чарли, как я тебя нашла?
— Двадцать раз в день спрашиваю себя об этом.
— С удовольствием родила бы тебе третью дочку. — Ее проказливые глаза прищурились. — Или еще пару мальчишек.
— Ты действительно сошла с ума.
Она немного помолчала, размышляя.
— Знаешь, я уже не жалею, что опять увидела Плам. Сейчас я не могу ничего с ним сделать. Но постараюсь. Ты правильно сказал, он ждет семьдесят пять лет. Подождет еще немного.
Октябрь
Глава 45
Мама, Николь, больше не навещала его в Бостоне. Она сняла коттедж на Багамах и поселилась там вместе с Банни и новорожденным, крепким малышом, названным Лео. Это и не китайское, и не французское имя, сказала Николь, но очень близко к Лао.
А Никки снял себе мрачную, чердачного типа квартирку, окнами на Чарльз-Ривер, где помещались только пишущая машинка, факс и несколько книг. Но его взбудораженные нервы не успокаивало ничто, даже полная изоляция от мира. Он не общался ни с отцом, ни с матерью, ни с Банни. Не снимал трубку телефона, не пользовался факсом. Это не нервный срыв, говорил себе Никки, скорее — пресыщение общением. Новые вопросы были бы повторением старых. Новые открытия — гибелью, разрушением всего достигнутого. Предложение отца, выбившее его из колеи несколько месяцев назад, все еще заставляло его проводить целые ночи без сна.
Ко всем прочим добавился новый вопрос, тоже угнетающий, — должен ли он жениться? Должен ли он учиться в Гарварде? Никки стоял у окна и смотрел, как осенний дождь превращает речную гладь в расплавленное, кипящее олово.
Должен ли он стать Номером Два для своего отца? Становится ли преступление вселенского размаха в силу своей грандиозности не преступным, а естественным в ландшафте конца двадцатого века?
Последний раз он видел Банни на Багамах, сразу после рождения Лео. Она сильно изменилась — из забавной, живой, сексуальной, озорной девчонки превратилась в застенчивого эльфа, ненамного старше, чем Лео. Никки считал, что жизнь в изоляции от мира очистила ее душу до эмбрионального уровня.
Но кто он такой, чтобы иронизировать по этому поводу? Разве он существо более высокой расы, чем она? На худой конец, она выполняет свой долг как мать — в то время как он увиливает от своего отцовского долга. Долг — подходящее слово? Может быть, роль? Ну конечно! Роль — это костюм, поза, голос, манеры. Без этих декораций не бывает ничего. Будь он настоящим отцом Лео, сопутствующие детали были бы налицо: он жил бы вместе с сыном и имел полезную работу, вместо того чтобы жить в Бостоне и заниматься бесполезным умствованием.
Он задумчиво смотрел вниз, на Чарльз-Ривер. Двухместная байдарка скользила волнам наперерез, оба гребца — в блестящих оранжевых пластиковых накидках. Все вместе было похоже на гигантское водяное насекомое, две головы — как два безумно выпученных глаза. Этот образ взволновал его. Новая личность Банни волновала его. Молчание отца волновало его. Собственная несостоятельность в журналистике волновала и подавляла его. Пренебрежение отцовской ролью волновало и вызывало острые приступы стыда, как будто занавес поднят, а он не помнит ни строчки.
Давным-давно отец попросил его принять решение. Он не повторит свою просьбу. Такая настойчивость не в его характере. Последняя отсрочка — это эссе, которое он отослал недавно, фактически — признание своей неспособности к действию.
"Дорогой отец.
Наступила Эра Неблагоразумия. Это продемонстрировала нам экономика еще задолго до кончины Человека Благоразумного, чьим девизом было: «Твоя мышеловка Должна быть самой лучшей — мир крадется к твоим дверям».
После второй мировой войны стало ясно, что чужую мышеловку можно украсть и этим проложить миру тропу к чужой двери.
Уговаривать слабоумных покупать никчемные лучшие мышеловки — только часть задач «масс медиа». Акции и облигации, книжки и столики для коктейлей, банк или церковь — здесь выбор, решение пока еще подвержены стихии капризов, причуд, случая и массового гипноза. Неблагоразумные Люди потеряли хватку, которой обладали их предшественники, четкое разграничение причины-следствия.
Ясно уже сейчас, что в Эру Неблагоразумия объектом каприза становятся даже рыночные силы. Управляемые компьютерами, вооруженные мониторами, они чутко реагируют на любую причуду. Бдительность брокерского оборудования позволяет роботам получать прибыль.
Но так не выигрывает никто — потому что потаенное, секретное знание остается внутри машины. Можно украсть его и свалить потерю на мелкого болвана-подручного — второе эпохальное воровство Эры Неблагоразумия.
По мере приближения двадцать первого века становится все очевидней, что хотя Третий мир просто стремится к выживанию, изолгавшийся Запад предпочитает питаться следствиями без причин.
P.S. Я понимаю, что это не похоже на обещание. Но здесь сформулированы вопросы, которые мне предстоит рассмотреть, прежде чем принять решение. Я стараюсь смотреть на вещи так, как ты меня учил, но мешает образование, полученное на Западе. У нас на Востоке такая свирепая нищета, что тревоги обитателей Запада кажутся на ее фоне детским хныканьем.
Я попробовал принять твою точку зрения на преступление. Возможно, ты удивишься, но я полностью согласен с тем, что преступление — это деяние, которое правительство нашло выгодным для себя запретить.
Преступная торговля наркотиками в Америке после второй мировой войны дает здесь каждому то, что он ищет: мафия получает непристойно прибыльную замену черному рынку, правительство — извинительные основания для снижения национальной свободы и уровня жизни, и так далее.
Таким образом, Соединенные Штаты Америки движутся к преобразованию в вооруженный лагерь по законам военного времени, в идеальное государство абсолютного контроля, которое Муссолини придумал в 1922 или 1923 году и назвал корпоративным государством. Американцы создают свой собственный вид фашизма.
Итак, по-прежнему позволяем государству называть преступления, как Адам называл животных. В этом контексте — кто я такой, отец, чтобы считать себя лучше любого другого?
Мне бы помогло назначение предельного срока. Весна? В это время года на Багамах чудесно. Я хотел бы назначить там встречу на высоком уровне — встречу трех Шанов, Лао, Ника и маленького Лео. Март? Я и так проторчал тут достаточно. Пусть будет март.
С любовью".
Глава 46
Брумтвейт мгновенно очнулся от полуденной дремы и рывком перебросил свое тело на другую половину кровати, словно кто-то кинул на него скорпиона.
На острове Палаван скорпионы водилась. А его малышка, Джозефина, достаточно игрива, чтобы изобрести новую забаву. Но не скорпиона в постель!
В целом животный мир Палавана был достаточно ядовит, но настоящую борьбу за выживание местным жителям приходилось вести против маленьких трубочек, соединенных со сплюснутыми жестянками, используемых для курения опиума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
В комнате сгустилась темнота. Чарли едва мог различать ее лицо. Гарнет придвинулась к мозаичному окну, и казалось, что ее фигуру оплела паутина.
— Двадцать лет назад, — продолжала она тихо, сдавленным голосом, — мы попытались заставить правительство признать, какую опасность представляет Плам-Айленд для Америки, для всего мира. Такое признание позволило бы нам потребовать уничтожения зловещих следов бесчеловечных экспериментов... Ты поверишь. Чарли, нам не позволили даже поездку туда! Никому это не нужно, никто не хочет ничего знать...
— О, этому я охотно верю, — сказал Чарли. — Если правда выйдет наружу, это страшный удар по целой курортной индустрии! Как потом уговоришь кого-нибудь снять или купить дом на Лонг-Айленде?
— Всегда есть убедительные причины, чтобы чертик мог спокойно сидеть под ковром, — задумчиво пробормотала она. — Все это происходило двадцать лет назад. Можешь себе представить, что творится на острове сейчас.
Теперь ее лицо было каким-то потерянным, опустошенным.
— Мы получаем ежедневно свою дозу катастроф — несчастные случаи на АЭС, отравления морей, озоновые дыры, всемирное потепление, кислотные дожди, эпидемии, истребление лесов... Сколько способен вынести человек?.. Я уехала назад, на Запад. Плам-Айленд остался застарелой болевой точкой, шрамом на душе, тревожной нотой на задворках моих мыслей.
Гарнет отвернулась от окна. Теперь она стояла лицом к Чарли. Он включил маленькую настольную лампу около всего кресла.
— Думая о таких вещах, на первое место подсознательно выносишь высокое развитие разнообразных технологий. Это неправильно! Прежде всего человечество обязано обуздать очень старомодный и плохо поддающийся контролю институт — а ведь это истинная чума для всего живого! Я имею в виду правительства, насадившие Плам-Айленды по всей стране.
Он шлепнул ладонью по своим коленям.
— Иди сюда. Садись.
— Сейчас, — рассеянно пообещала она и вдруг сорвалась почти на стон: — Я не могу!.. Видеть опять это жуткое место... Смотреть, как оно затаилось под золотыми солнечными лучами, в надежде улучить момент — и уничтожить благословенный уголок трех штатов, населенный рабочими, детьми, учеными, художниками... Что делать, Чарли?..
— Во-первых, немедленно подойти и сесть ко мне на колени. Вспомни, Плам ждет уже семьдесят пять лет, так что до понедельника потерпеть можно. Во-вторых, давай все обсудим и попробуем найти выход. У нас есть деньги, ученые, связи в политических кругах. К примеру, один сенатор в Коннектикуте считает себя моим должником, поскольку я сделал его главным действующим лицом в одном выгодном правительственном контракте. Он поможет нам начать компанию — соберем факты, пустим в ход проверенные методы «зеленых». Сидячие забастовки. Весной — флотилии частных лодок, блокирующие Плам-Айленд, На Лонг-Айленде вечно ищут, чем бы занять детей по воскресеньям? Ха!
Она стояла перед ним, кивая сначала медленно, потом все быстрей.
— Благотворительный концерт в Карнеги-Холл. Марафон из Хэмптона к Ориент-Пойнт. — В ее темных глазах засветилось оживление. — Подключим церковь. Местных политиканов. Университеты. Все, кроме военных, терпеть не могут бактериологическое оружие!
Гарнет медленно оживала — ее огромные глаза пожирали Чарли, руки непроизвольно сжимались, словно она была не в состоянии проследить за полетом его мысли.
Чарли притянул ее на колени.
— Ты имеешь представление, во сколько обходится дезактивация единицы химического оружия? — требовательно поинтересовался он. — Потребуются сотни специалистов, пропасть рабочих рук! Эта часть Лонг-Айленда стонет от безработицы. Расчистка Плам-Айленда вернет жизнь и процветание целому региону! Там нужно будет уложить миллиард тонн бетона, как в Чернобыле. Ба-а-альшие деньги!
Гарнет уютно свернулась около него, все еще не выпуская из рук фотографию. Ее голос прозвучал на удивление уныло:
— Еще глоток «Стрега». У-у, Чарли!
— Ты опять расстроилась?
— Чарли, меня и так рвут на части дюжины комитетов и комиссий, требующих статью и речь. С каждым днем я все больше втягиваюсь в работу Товарищества. И это все не считая «Ричланд»...
— Используй «Ричланд» в качестве стартовой площадки для наступления на Плам. Можно открыть филиал здесь.
— Чарли.
— Снова этот тон.
— Чарли, ты же знаешь, что Плам-Айленд — собственность департамента обороны. Как только твой дружок сенатор заикнется про Плам, он сразу получит под зад коленом.
— Для красотки-модели ты чересчур цинична.
— Прекрати. Ох, Чарли, это был просто восторг — вся эта воображаемая кампания. В точности то, против чего меня предостерегали врачи... Флотилия! Марафон!.. О Господи, что мы за болтуны.
— Из-за «Стрега», наверное. — Он потянулся за своим бокалом.
— Вот почему я тебя так люблю, — тихо произнесла она. — Ты такой же сумасшедший, как и я. — Она свернулась клубком. — Но гораздо более практичный: Чарли, как я тебя нашла?
— Двадцать раз в день спрашиваю себя об этом.
— С удовольствием родила бы тебе третью дочку. — Ее проказливые глаза прищурились. — Или еще пару мальчишек.
— Ты действительно сошла с ума.
Она немного помолчала, размышляя.
— Знаешь, я уже не жалею, что опять увидела Плам. Сейчас я не могу ничего с ним сделать. Но постараюсь. Ты правильно сказал, он ждет семьдесят пять лет. Подождет еще немного.
Октябрь
Глава 45
Мама, Николь, больше не навещала его в Бостоне. Она сняла коттедж на Багамах и поселилась там вместе с Банни и новорожденным, крепким малышом, названным Лео. Это и не китайское, и не французское имя, сказала Николь, но очень близко к Лао.
А Никки снял себе мрачную, чердачного типа квартирку, окнами на Чарльз-Ривер, где помещались только пишущая машинка, факс и несколько книг. Но его взбудораженные нервы не успокаивало ничто, даже полная изоляция от мира. Он не общался ни с отцом, ни с матерью, ни с Банни. Не снимал трубку телефона, не пользовался факсом. Это не нервный срыв, говорил себе Никки, скорее — пресыщение общением. Новые вопросы были бы повторением старых. Новые открытия — гибелью, разрушением всего достигнутого. Предложение отца, выбившее его из колеи несколько месяцев назад, все еще заставляло его проводить целые ночи без сна.
Ко всем прочим добавился новый вопрос, тоже угнетающий, — должен ли он жениться? Должен ли он учиться в Гарварде? Никки стоял у окна и смотрел, как осенний дождь превращает речную гладь в расплавленное, кипящее олово.
Должен ли он стать Номером Два для своего отца? Становится ли преступление вселенского размаха в силу своей грандиозности не преступным, а естественным в ландшафте конца двадцатого века?
Последний раз он видел Банни на Багамах, сразу после рождения Лео. Она сильно изменилась — из забавной, живой, сексуальной, озорной девчонки превратилась в застенчивого эльфа, ненамного старше, чем Лео. Никки считал, что жизнь в изоляции от мира очистила ее душу до эмбрионального уровня.
Но кто он такой, чтобы иронизировать по этому поводу? Разве он существо более высокой расы, чем она? На худой конец, она выполняет свой долг как мать — в то время как он увиливает от своего отцовского долга. Долг — подходящее слово? Может быть, роль? Ну конечно! Роль — это костюм, поза, голос, манеры. Без этих декораций не бывает ничего. Будь он настоящим отцом Лео, сопутствующие детали были бы налицо: он жил бы вместе с сыном и имел полезную работу, вместо того чтобы жить в Бостоне и заниматься бесполезным умствованием.
Он задумчиво смотрел вниз, на Чарльз-Ривер. Двухместная байдарка скользила волнам наперерез, оба гребца — в блестящих оранжевых пластиковых накидках. Все вместе было похоже на гигантское водяное насекомое, две головы — как два безумно выпученных глаза. Этот образ взволновал его. Новая личность Банни волновала его. Молчание отца волновало его. Собственная несостоятельность в журналистике волновала и подавляла его. Пренебрежение отцовской ролью волновало и вызывало острые приступы стыда, как будто занавес поднят, а он не помнит ни строчки.
Давным-давно отец попросил его принять решение. Он не повторит свою просьбу. Такая настойчивость не в его характере. Последняя отсрочка — это эссе, которое он отослал недавно, фактически — признание своей неспособности к действию.
"Дорогой отец.
Наступила Эра Неблагоразумия. Это продемонстрировала нам экономика еще задолго до кончины Человека Благоразумного, чьим девизом было: «Твоя мышеловка Должна быть самой лучшей — мир крадется к твоим дверям».
После второй мировой войны стало ясно, что чужую мышеловку можно украсть и этим проложить миру тропу к чужой двери.
Уговаривать слабоумных покупать никчемные лучшие мышеловки — только часть задач «масс медиа». Акции и облигации, книжки и столики для коктейлей, банк или церковь — здесь выбор, решение пока еще подвержены стихии капризов, причуд, случая и массового гипноза. Неблагоразумные Люди потеряли хватку, которой обладали их предшественники, четкое разграничение причины-следствия.
Ясно уже сейчас, что в Эру Неблагоразумия объектом каприза становятся даже рыночные силы. Управляемые компьютерами, вооруженные мониторами, они чутко реагируют на любую причуду. Бдительность брокерского оборудования позволяет роботам получать прибыль.
Но так не выигрывает никто — потому что потаенное, секретное знание остается внутри машины. Можно украсть его и свалить потерю на мелкого болвана-подручного — второе эпохальное воровство Эры Неблагоразумия.
По мере приближения двадцать первого века становится все очевидней, что хотя Третий мир просто стремится к выживанию, изолгавшийся Запад предпочитает питаться следствиями без причин.
P.S. Я понимаю, что это не похоже на обещание. Но здесь сформулированы вопросы, которые мне предстоит рассмотреть, прежде чем принять решение. Я стараюсь смотреть на вещи так, как ты меня учил, но мешает образование, полученное на Западе. У нас на Востоке такая свирепая нищета, что тревоги обитателей Запада кажутся на ее фоне детским хныканьем.
Я попробовал принять твою точку зрения на преступление. Возможно, ты удивишься, но я полностью согласен с тем, что преступление — это деяние, которое правительство нашло выгодным для себя запретить.
Преступная торговля наркотиками в Америке после второй мировой войны дает здесь каждому то, что он ищет: мафия получает непристойно прибыльную замену черному рынку, правительство — извинительные основания для снижения национальной свободы и уровня жизни, и так далее.
Таким образом, Соединенные Штаты Америки движутся к преобразованию в вооруженный лагерь по законам военного времени, в идеальное государство абсолютного контроля, которое Муссолини придумал в 1922 или 1923 году и назвал корпоративным государством. Американцы создают свой собственный вид фашизма.
Итак, по-прежнему позволяем государству называть преступления, как Адам называл животных. В этом контексте — кто я такой, отец, чтобы считать себя лучше любого другого?
Мне бы помогло назначение предельного срока. Весна? В это время года на Багамах чудесно. Я хотел бы назначить там встречу на высоком уровне — встречу трех Шанов, Лао, Ника и маленького Лео. Март? Я и так проторчал тут достаточно. Пусть будет март.
С любовью".
Глава 46
Брумтвейт мгновенно очнулся от полуденной дремы и рывком перебросил свое тело на другую половину кровати, словно кто-то кинул на него скорпиона.
На острове Палаван скорпионы водилась. А его малышка, Джозефина, достаточно игрива, чтобы изобрести новую забаву. Но не скорпиона в постель!
В целом животный мир Палавана был достаточно ядовит, но настоящую борьбу за выживание местным жителям приходилось вести против маленьких трубочек, соединенных со сплюснутыми жестянками, используемых для курения опиума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80