Иначе ты просто сбежишь. Если мне потребуется проникнуть в твою жизнь, я должен соблюдать величайшую осторожность. Как разведчик в тылу противника.
- Ты слышал, что я сказала? - воскликнула Маша, потому что уже чувствовала на глазах слезы. - Я ничего не собираюсь менять, и поэтому тебе лучше вернуться к своей Оксане.
- Разве я против того, чтобы ты ездила по самым опасным дорогам, гуляла по минным полям и горным ущельям? Я не собираюсь даже заикаться об этом. Я прекрасно понимаю, что в этом состоит твоя работа, твоя жизнь... А значит, и моя.
- Ты не понимаешь одного. Я всегда буду такой. Подумай об этом!
Она быстро смахнула слезы тыльной стороной ладони.
- Уже подумал. В первый же момент, как только увидел и полюбил тебя. Не такая уж это была для меня неожиданность, - сказал он, прижимая её ладонь к своим губам.
- Это сегодня. А завтра ты захочешь, чтобы я стала примерной женой, которую первый же начнешь презирать.
- Завтра ты улетаешь в Москву, - мягко напомнил он.
- Я не шучу!
- А я никогда не буду пытаться тебя изменить и никогда не буду тебя презирать.
- Ты и сам не заметишь. Сначала тебе захочется, чтобы я сидела дома, потом...
Он погладил её по волосам, словно капризную девочку, и покачал головой.
- Нет, это твой верный полковник Волк будет мирно поджидать тебя дома. Ты будешь возвращаться из командировки, а я буду укладывать тебя, уставшую, в постельку и нежно убаюкивать.
Маша оттолкнула его руку, и это действительно был жест капризной девчонки.
- Я знаю, чего ты добиваешься, - заявила она. - Ты хочешь, чтобы я оценила, какого неотразимого мужчину я могу потерять в твоем лице! Чтобы мне побольнее было!
- И вовсе ты меня не потеряешь. А вот я и правда боюсь тебя потерять!
Она внимательно всматривалась в него: шутит он или говорит серьезно, а он взял её заплаканное лицо в свои ладони.
- Если бы ты так нянчился с Оксаной, то был бы для неё самым родным человеком, - всхлипнула Маша. - И не жаловался бы другой женщине на отчужденность жены.
- Не нужно больше говорить о ней. Я ведь и так о ней все знаю. Она всегда старалась не усложнять мне жизнь. И вообще была очень терпелива.
- А я, значит, усложняю жизнь?
Впервые полковник действительно погрустнел, поднял глаза и обвел взглядом далекие горы и высокие белоснежные облака. Потом медленно кивнул.
- В ней я был совершенно уверен, а в тебе нет.
- Вот и правильно, - вдруг искренне обиделась Маша.
- Ты переменчива, как эти облака, и далека, как те горы, - продолжал он, как будто не слыша её.
- Тогда зачем я тебе? - воскликнула она. Его губы почти касались её губ.
- Я люблю тебя, - сказал он. - И буду ждать, пока и ты привыкнешь к мысли, что любишь меня.
- Почему ты решил, что я тебя люблю? - резко спросила она, только теперь осознав, как далеко у них все зашло.
Он прищурился на солнце.
- Но если ты меня не любишь и тебе не хочется думать о том, что мы могли бы жить вместе, жить нормальной, счастливой жизнью, то тогда ты, конечно, уедешь, а я не буду пытаться вернуть тебя.
- Наконец я тебя поняла, - сказала Маша, вставая. - Если женщина не в состоянии создать тебе то, что тебе кажется нормальной жизнью, то ты начинаешь ею тяготиться, а потом просто избавляешься, как от ненужного хлама. Зачем тратить время, полковник Волк?
- А что ты считаешь нормальной жизнью? - вдруг вспылил он.
- Вряд ли стоит объяснять. Ты все равно бы не понял, - вздохнула она. - Как не понял того, что едва я смогла чего-то добиться в жизни, как явился ты и все разрушил.
- Пожалуйста, давай не будем ссориться, - попросил он смиренно.
- Отвези меня домой, Волк. Мне ещё нужно собраться.
- Если бы только знать, где твой дом, Маша, - грустно сказал полковник. - Если бы ты сама это знала!
* * *
На следующее утро он провожал её до самолета. Самолет был военным, но на посадку прибыло много гражданских пассажиров, которых тщательно проверяли перед вылетом. Это были беженцы, некоторые с детьми, - редкие счастливцы, которым удалось пробиться на прямой рейс, однако на их лицах не было заметно особой радости. Когда наконец объявили посадку и все торопливо бросились к самолету, полковник обнял Машу и шепнул ей на ухо:
- Если хочешь, скажи мне прощай... Все равно это будет неправдой.
Она ничего не сказала, но, когда поднималась по трапу, быстро оглянулась - в надежде ещё раз увидеть его влюбленный взгляд и запомнить его навсегда. Однако полковник уже успел вскочить в машину, которая помчалась наискосок через летное поле.
IX
За рекой, в тени березок, тихо-мирно жили славяне Клавдия Ивановна и Михаил Палыч Ивановы, родители звукооператора Ромы. Их приземистый, обшитый вагонкой пятистенок с затейливыми ставнями и разукрашенным жестяным петушком на крыше медленно, но верно врастал в загадочную русскую почву. С понятным трепетом дожидались пенсионеры приезда сына, который обещал не только явиться сам, но и привести в гости ту самую Машу Семенову, которую они регулярно наблюдали на телеэкране. Удовлетворительно ясного впечатления о ней они ещё не имели, поскольку телевизионная антенна на крыше была кривобока и не давала стабильного изображения. Однако пенсионеры от души надеялись, что избавившийся от паскудной столичной блажи сын везет девушку с конкретной целью. Михаил Палыч даже забыл думать о своей старой доброй "тулке", из двух стволов которой собирался встретить мужеложествовавшего "поганца", если тот посмеет сунуться на свою малую родину... Словом, ждали родители сына, а получили цинковый ящик с письменными соболезнованиями от всего центрального телевидения.
Машу провели в комнатку, где прошли ранние годы её звукооператора. Над стареньким диваном, ещё сохранившим запах отроческих поллюций, висела свежеувеличенная фотография Ромы Иванова в форме сержанта-связиста советской армии на фоне знамени части. К рамке, в которую была вставлена фотография, был прикреплен черный траурный бант. На гвоздике у двери висели его футбольные бутсы, а на комоде стоял его первый самодельный радиоприемник, заботливо покрытый кружевной деревенской салфеткой, на которой лежали два бумажных цветка.
- Он приглашал меня, чтобы я отметила здесь свой день рождения, сказала Маша. - У нас красота, говорил он. Русская Швейцария.
- Венеция, - смущенно поправил её Михаил Петрович.
- Точно, - кивнула она.
Маша со вздохом окинула взглядом этот маленький семейный мемориал и, поспешно достав платок, промокнула глаза. В ту же секунду заголосила и разразилась бурными рыданиями Клавдия Ивановна, и Маша была вынуждена её обнять и забормотать какие-то утешительные слова. Бывший милиционер Михаил Палыч беспомощно развел руками. Его огромный живот вываливался из синих сношенных галифе. Он переминался с ноги на ногу, и по его лицу обильно текли слезы. Маша подвела женщину к диванчику, они вместе уселись на него и некоторое время рыдали. Наконец Клавдия Ивановна вытерла лицо передником, пробормотав:
- Вы уж простите нас, некультурных...
- Я вам так сочувствую, - всхлипнула Маша.
Только теперь, вдоль нарыдавшись, она почувствовала, как внутри неё наконец что-то расслабилось. Отпустило.
К ней подошел Михаил Палыч и неловко протянул ей свою широкую ладонь. Он осторожно пожал ей руку, и она заметила у него на пальцах лиловые наколотые буквы "КЛАВА". Сама не понимая почему, Маша вдруг ощутила что-то вроде светлой зависти к их незамысловатой ясной жизни. И случившееся несчастье лишь оттенило ясность и простоту их жизни.
- Спасибо, что приехала, дочка, - просто сказал пожилой мужчина. Рома у нас один был. Единственный сыночек.
Он подсел к Маше с другого бока и принялся праздно похлопывать себя ладонями по коленям.
- Он был славным пареньком, - проговорила Маша, складывая и раскладывая свой платок. - Добрым и внимательным.
- Да, он был очень хорошим мальчиком, - подхватила Клавдия Ивановна. И никогда никого не обижал.
Она снова вскрикнула, и они оба бросились её утешать. Вместе им и в самом деле было легче переносить несчастье.
- Единственный сынок, - повторил Михаил Палыч, ожесточенно хлопнув себя по коленям. - Клавдия Ивановна, понимаешь, моя потом все мертвых рожала!
Только теперь Маша заметила, что бывший милиционер капитально проспиртован и пьяные слезы, словно сами собой, снова заструились по его тяжелым брылям.
- А вы, значит, в Москве живете? - поинтересовалась Клавдия Ивановна.
- Живу, - сказала Маша.
- Как приехали - прямо к нам?
- Да.
- Милая вы моя! - воскликнула женщина и, взяв Машу за руки, принялась жадно в неё вглядываться. - Такая модная, видная!
Было видно, что ей хочется спросить, кем эта городская красавица доводилась их сыну, но она не решалась. А у Маши не поворачивался язык, чтобы соврать.
- А правда, что вы были женой известного комментатора Невзорова Александра? - вдруг спросила Клавдия Ивановна.
Маша так опешила, что даже не нашлась, что ответить.
- Полно, мать, - сказал Михаил Палыч. - Не твоего ума это дело!.. Мы тебя, дочка, регулярно наблюдаем по телеку, - словно извиняясь, сообщил он Маше. - Очень складно ты выступаешь и политически остро.
Маша молча кивнула.
- А правда, что эту Чечню хотели одной бомбой накрыть, - спросил он, только, дескать, эти чечены пока что откупаются?
- У них, у чеченов, все куплено, - со вздохом добавила Клавдия Ивановна. - Говорят, и наш район уж купили.
- А хер им, а не район! - вспылил пенсионер и, вскочив, сделал хрестоматийный жест.
- Ну-ну, отец, уймись! - прикрикнула на него жена.
- Что ты понимаешь, мать, - вздохнул тот. - Президент у нас неадекватный - вот беда!
Маша снова ощутила в душе прежнюю боль. Она вспомнила, что больше не увидится с Волком. Она смотрела на пожилых супругов и понимала, что те, без сомнения, переживали бы любое её горе как свое собственное. Но что значит её боль по сравнению с их болью? Об этом даже смешно говорить. Если бы какая-нибудь подруга рассказала ей о своей печали после расставания с неким полковником, с которым переспала в командировке, бесчувственная Маша, наверное, подняла бы её на смех.
- Так значит, вы собирались отметить в наших краях свой день рождения? - спохватилась Клавдия Ивановна. - Вместе с Ромой?
- Ты, дочка, у нас будь как дома, - добавил Михаил Палыч, словно забывшись. - У нас тут отдых - благодать божья! Жаль только, Ромы нет, он бы тебе все показал... Дело молодое...
- Нет больше Ромы! - снова заголосила Клавдия Ивановна, закрываясь передником.
Маша бросила взгляд через открытую дверь в смежную комнату и увидела в уголке над широкой железной кроватью с никелированными набалдашниками несколько простых иконок, убранных чистым белым полотенцем, и крошечную лампадку.
Клавдия Ивановна, словно почувствовав её взгляд, перекрестилась и воскликнула:
- За что, Господи? За что?
И в самом деле, за что?.. Если уж Господь Бог в бесконечной доброте своей и мог на кого-то прогневаться и решил отнять ребенка, то только не на этих двух бедных стариков, только не у них!..
Маша плакала вместе с ними и думала о том, что, если бы её собственные родители от неё отказались, тогда бы Клавдия Ивановна и Михаил Палыч могли бы удочерить девочку Марию. И называлась бы она не Маша Семенова, а Маша Иванова. Невелика разница.
Она вообразила себе, как папа ковыряется ключом в замке почтового ящика и вместе с "Юридическим вестником" и "Экономикой и жизнью" извлекает это странное письмо. Поднимаясь в лифте, он вертит в руках конверт без обратного адреса со штампом какой-то русской не то Швейцарии, не то Венеции, а потом, войдя в квартиру, читает письмо маме, которая вываливает на ладонь из баночки новый патентованный крем и толстым слоем размазывает по морщинистому лицу и шее. Он читает:
"Глубокоуважаемые супруги Семеновы, Иосиф Яковлевич и Ольга Николаевна, сына нашего Рому Иванова разорвало пополам гранатой из подстволъного гранатомета в городе-герое Грозном Чеченской АССР, и Мария приехала навестить нас в нашем доме, который, кстати сказать, в настоящее время приватизирован и вместе с участком пятьдесят соток находится в нашем полном законном владении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63