Участившие посещения уголовного розыска? амо по себе — ничего опасного для похитителей, и все же…
Пасынок видел меня в обществе Гулькина, одного этого достаточно для того, чтобы заподозрить «предательство». Но эти подозрения не могли повлечь за собой опасные для меня последствия.
Мысли сталкивались, рождая искры, которые тут же гасли, одна отвергала другую либо подтверждала ее. Я упорно не сводил взгляда с пастуха, будто спрашивал его. В ответ — наглые улыбочки. Я вспомнил совет Стулова и развернул купленную на дремовском вокзале газету.
Так мы и доехали до Москвы: я незряче уткнувшись в газету, топтун — усмехаясь и подмигивая. Правда, его хватило не надолго — через час увлекся фривольной беседой с разбитной девчонкой, которая встречала комплименты симпатичного соседа призывным мяуканьем и согласными взглядами. Но время от времени он контролировал меня настороженным взглядом.
На московском вокзале — очередная неожиданность.
Ошибиться я не мог — слишком четко впечаталась в память сценка на объездной дороге… Два парня склонились над выложеннными на замасленную тряпку какими-то запчастями… Поднялись, подощли к «форду»… Выстрелы в упор… Окровавленные тела моих моих водителя и охранника… Страшный допрос…
Один из убийц промелькнул передо мной в толпе. Откуда он взялся? По идее, сейчас должен вместе с дружаном ожидать суда в следственном изоляторе. Ведь я после появления спасителя подписал свидетельские показания, омоновцы схватили убийц на месте преступления. Что еще требуется для справедливого приговора?
Неужели подкупленный следователь выручил преступников? Спасая не столько их, сколько собственную голову.
Мой попутчик, кажется, тоже заметил убийцу — напрягся, рука скользнула в карман брюк, придвинулся ко мне. Будто намереваясь защитить от выстрела.
Очередная странность! По логике, оба коршуна должны вылететь из одного гнезда, преследовать одну и ту же жертву, то есть, сорокалетнего писаку, по глупости занявшегося не своим делом. А они посмотрели друг на друга с нескрываемой враждебностью. «Автомеханик» растворился в толпе, парень с облегчением вынул руку из кармана.
Кто из них мой защитник, а кто преследователь? Ну, с убийцей все ясно — враг, а кто такой мой попутчик?
Мелькнула мысль о Геннадии Викторовиче, но я тут же отбросил ее. Глупо и наивно. Доцент не глава благотворительного общества, обычный преступник, интересующийся современной литературой. Почему он должен охранять посторонего человека, тратить на это деньги и людей?
Нет, нет, на эту роль более подходит Гулькин. Он послал своего оперативника защитить неопытного конспиратора, самодеятельного сыскаря. Утвердившись в этой правдоподобной версии, я успокился.
Парень в цветастой рубашке сопроводил меня до входа в метро и исчез. Его сменила разбитная девчушка, с которой он едва не облизывался в вагоне. Пошла за мной, как баржа за катером, ни на шаг не отступает. Повернусь — сладенькая улыбочка и таинственный прищур накрашенных глаз.
Ну и пусть следит, подумал я на остановке автобуса. Не хватает еще, чтобы сорокалетний мужик боялся слабосильной девчонки. Неважно, кто она: бандитская наводчица или ментовка.
А если вдуматься, никаких топтунов не существует, они привиделись мне, я их нафантазировал! Обычные прохожие, пассажиры. Убийца почудился. Усмехающийся парень улыбался вовсе не мне — другому. Девчонка просто заинтересовалась моей неординарной внешностью.
Что предпринять? В первую очередь, в соответствии с инструктажем отставного сыщика, успокоиться, перестать оглядываться, не реагировать на голоса беседующих рядом. Я напряг оставшуюся силу воли…
Пудова дома не оказалось — на мои призывные звонки никто не ответил. Пришлось топать в редакцию — авось журналист пробивает там очередной репортаж. Или обрабатывает интервью с заезжей знаменитостью.
Большая комната уставлена столами, на которых светятся мониторы компьютеров, на разные голоса трезвонят телефонные аппараты. Журналисты пишут, читают, выпивают и закусывают, ругаются и обнимаются. Знакомая обстановка, можно сказать, родная.
Вихрастый парнишка в огромных очках склонился над газетной подшивкой. На мой вопрос ответил досадливым взмахом руки. Не до тебя, мол, видишь — занят. Девчонка с пачкой распечаток едва не сшибла меня с ног.
Наконец, я нашел отзывчивого человека — седоголового полного мужчину, щелкающего компьютерными клавишами. Он показал мне рабочее место Пудова. Возле окна. Именно здесь журналист отдыхает от домашнего труда, что-то правит, что-то дописывает.
Но сейчас — пусто. Неужели азартный репортер гоняется за очередной знаменитостью, выдаивая эпохальное интервью? Тогда придется напрашиваться на ночлег к Машеньке, где меня поджидает вечно пьяный пасынок.
Только не это! Лучше переночевать на улице в обществе грязных бомжей! О ночевке у Стулова речи быть не может — сыщик живет с женой в двухкомнатной хрущебе, тревожить их покой невежливо. С другими приятелями и знакомыми связи разорваны.
Остается либо Витька, либо — бомжи.
— Вы не знаете, где Пудов?
Женщина средних лет оторвала взгляд от монитора. Устало потерла ненакрашенные глаза.
— Лежит в больнице…
Витька и больница — понятия несовместимые. Как небо и земля, кошка м собака, пол и потолок. Он не раз хвастался своей медицинской непрошибаемостью, которую не преодолеть ни рядовым врачам, ни маститым академикам.
— Заболел? Чем?
— Ранение… Три дня тому назад поздно вечером неизвестный стрелял в него. Никто ничего толком не знает. Даже милиция.
Вот это новость! Правда, то, что сейчас происходит почти на каждом шагу, новостью назвать трудно. Взрывают и стреляют, похищают и режут, грабят и расчленяют. Как правило, преступники остаются непойманными. Возбужденные уголовные дело миролюбиво пылятся в шкафах.
Вон как выразилась журналистка: никто ничего толком не знает, даже милиция… Скорей всего, особенно милиция. Создание оперативных штабов, возбуждение уголовных дел, призывы сообщать все, что жителям Москвы известно, походит на демонстрацию активной деятельности, а не на саму «деятельность»… Достаточно вспомнить убийство Листьева, Меня…
Я помчался в указанную мне больницу. По пути прихватил связку бананов, несколько помидорин и огурцов. Пудов — холостяк, друзья по редакции замотаны, им не до посещений коллеги, хоть я подкормлю беднягу.
Лежит, небось, Витька бледный, обмотан бинтами, на которых выступают зловещие пятна крови, вокруг — хлюпающая и мерцающая аппаратура, хирурги с ланцетами-пинцетами. Сестрички вытирают слезы. Холостяк, красавчик и на тебе, погибает на глазах. Не пойман в семейные силки, не окольцован теми же сестричками… Какая несправедливость!
Все оказалось не таким уж страшным.
Витька, правда, изрядно бледный, но все такой же веселый, лежит выпростав из-под одеяла нервные руки с пальцами пианиста. Грудь обмотана бинтами, но крови не видно. Белохалатная девица порхает рядом, но — без слез и причитаний. Врачей со зловещими ланцетами не заметил — наверно, трудятся над другими пациентами в соседних палатах.
Короче, привидевшиеся мне ужасы — плод больного воображения, навеянный недавним происшествием на объездной дороге.
— Здорово.
— Пашка? Молоток, мужик, навестил… А тут, понимаешь, прокол, да еще какой — две дырки в груди, хорошо — не в башке… Нацелили меня на зарубежного футболиста — верзила под потолок, плечища — в дверь не войдет. Охраняют парня — страх. И во время общения с прессой, и, наверно, в сортире. Такие же «шкафы» стоят под дверьми — не прорваться… Но ты меня знаешь — не отступлю. То да се, подговорил ресторанного официанта, сунул ему пару бумажек. Не устоял — разрешил попользоваться униформой… Разговор с футболистом получился классный. Друг доугу пришлись по душе, опростали пузырь, разговорились. Короче, освободился часам к одинадцати вечера, снял частника и — домой. Башка — чугунная, руки-ноги дрожат… Сам понимаешь, состояние… Вхожу в под"езд, темно, свет вырублен. Пробираюсь ощупью к лифту. Лампочки пацаны бьют только так, электрики не успевают вкручивать новые… Спрашивается, чем им мешает свет? Сексом заниматься? Так говорят, при свете лучше получается…
Когда Витька переходит на сексуальные темы, говорить о чем-то другом не способен. Не остановишь — так и будет описывать всевозможные приемы и приемчики, позы и об"ятия до бесконечности. В общении с женщинами до глупости стеснительный, все время смущается, краснеет, а о сексе говорит взахлеб, компансируя, видимо, позорную для настоящего мужика скромность.
— Кончай заниматься онанизмом, — прикрикнул я. — Кто стрелял?
Витька одарил меня презрительным взглядом. Еще и мужиком называется, и штаны носит с ширинкой! Настоящая баба! Но все же возвратился к происшествию в темном под"езде.
— Выступают из темноты две фигуры в колпаках. Выстрелы — будто палкой ударили по груди. Я естественно — навзничь. Глаза закрыл — авось, подумают: мертвяк и не добьют. Один зажег спичку, поглядел. Говорит: не тот. Второй усомнился. Как так не тот, когда от самого вокзала пасли. И предлагает добить. На всякий случай. Раз моргалами шевелит — живой. Ну, думаю, все, не напечатаю футбольного интервью, положат его со мной в гроб. Вместо ордена, который не успел заслужить… Вдруг слышу: не надо, пусть живет, оклемается — его счастье… После этих слов я и поплыл в черноту… Говорят, старик выводил собаку на прогулку и она нашла меня. По запаху… Он у меня особый, за версту чуют. Особенно, девахи. Очнулся в реанимации. Врач говорит: две пули выковыряли. Слава Богу, они не задели ни сердца, ни печенки… Вот так, Павлуха, долго жить буду. Переплюну деда Костю.
Вспомнил все же, обормот! В гардеробе нашего факультета работал дед Костя — так его звали за глаза и в глаза. Ходили упорные слухи, что старикан давно перешагнул столетний порог и поклялся дожить до стотридцатого.
Неожиданно Витька поманил меня рукой. Я склонился к его бледному лицу.
— Похоже, киллеры на тебя нацелились, я им подвернулся случайно… Не вздумай посещать мою квартиру — достанут… Вот что, паря, ночуй у Ларки. Девка сдобная, без комплексов, уступаю на время. Можно сказать, от сердца отрываю. Возьми адресок. Будет желанние — заглядывай… К Ваське приехал?
Спазмы перехватили дыхание. Все же Витька — хороший парень, можно даже сказать — великолепный. И не только потому, что уступил «на время» свою редакционную шлюшку. Волнуется, сопереживает. Ведь понимает, что на меня открыт сезон охоты. Словно на боровую дичь.
— К нему.
— Передавай привет. Молчун он, правда, первостепенный, но парень классный, таких сейчас мало… И Ларке тоже — приветик. Пусть не особо с тобой старается, оставит на мою долю… Шучу, конечно. Девчонка она тоже классная. В редакции все мужики прилипли к ее подолу, а она — ко мне. Вот оклемаюсь — женюсь. Пацанов и пацанок разведу… Как думаешь — пора?
— Давно пора. А то засохнешь на корню, никто на тебя даже не посмотрит.
Добрый Витька парень, до глупости добрый. Все люди, окружающие его — «классные», все — «молотки».
— Пока. Позови врача — что-то рана стала прибаливать, как бы копыта не отбросить. То-то радости будет у главреда. Здорово я ему соли на хвост насыпал…
Побледнел еще больше — до синевы. Глаза закрылись.
Хирург прибежал на зов мгновенно, будто дежурил в коридоре, ожидая моего появления из палаты. С ним сестра со шприцем, еще кто-то. Меня невежливо затолкали в лифт.
Ничего страшного, уговаривал я сам себя, покинув больницу, Витька оклемается, его жизнелюбия на троих хватит, такие не умирают. Ноги сами собой, без вмешательства головы, вели меня к Стулову. Побеседую с сыщиком и помчусь на вокзал. Ночевать у неведомой Ларисы не собираюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Пасынок видел меня в обществе Гулькина, одного этого достаточно для того, чтобы заподозрить «предательство». Но эти подозрения не могли повлечь за собой опасные для меня последствия.
Мысли сталкивались, рождая искры, которые тут же гасли, одна отвергала другую либо подтверждала ее. Я упорно не сводил взгляда с пастуха, будто спрашивал его. В ответ — наглые улыбочки. Я вспомнил совет Стулова и развернул купленную на дремовском вокзале газету.
Так мы и доехали до Москвы: я незряче уткнувшись в газету, топтун — усмехаясь и подмигивая. Правда, его хватило не надолго — через час увлекся фривольной беседой с разбитной девчонкой, которая встречала комплименты симпатичного соседа призывным мяуканьем и согласными взглядами. Но время от времени он контролировал меня настороженным взглядом.
На московском вокзале — очередная неожиданность.
Ошибиться я не мог — слишком четко впечаталась в память сценка на объездной дороге… Два парня склонились над выложеннными на замасленную тряпку какими-то запчастями… Поднялись, подощли к «форду»… Выстрелы в упор… Окровавленные тела моих моих водителя и охранника… Страшный допрос…
Один из убийц промелькнул передо мной в толпе. Откуда он взялся? По идее, сейчас должен вместе с дружаном ожидать суда в следственном изоляторе. Ведь я после появления спасителя подписал свидетельские показания, омоновцы схватили убийц на месте преступления. Что еще требуется для справедливого приговора?
Неужели подкупленный следователь выручил преступников? Спасая не столько их, сколько собственную голову.
Мой попутчик, кажется, тоже заметил убийцу — напрягся, рука скользнула в карман брюк, придвинулся ко мне. Будто намереваясь защитить от выстрела.
Очередная странность! По логике, оба коршуна должны вылететь из одного гнезда, преследовать одну и ту же жертву, то есть, сорокалетнего писаку, по глупости занявшегося не своим делом. А они посмотрели друг на друга с нескрываемой враждебностью. «Автомеханик» растворился в толпе, парень с облегчением вынул руку из кармана.
Кто из них мой защитник, а кто преследователь? Ну, с убийцей все ясно — враг, а кто такой мой попутчик?
Мелькнула мысль о Геннадии Викторовиче, но я тут же отбросил ее. Глупо и наивно. Доцент не глава благотворительного общества, обычный преступник, интересующийся современной литературой. Почему он должен охранять посторонего человека, тратить на это деньги и людей?
Нет, нет, на эту роль более подходит Гулькин. Он послал своего оперативника защитить неопытного конспиратора, самодеятельного сыскаря. Утвердившись в этой правдоподобной версии, я успокился.
Парень в цветастой рубашке сопроводил меня до входа в метро и исчез. Его сменила разбитная девчушка, с которой он едва не облизывался в вагоне. Пошла за мной, как баржа за катером, ни на шаг не отступает. Повернусь — сладенькая улыбочка и таинственный прищур накрашенных глаз.
Ну и пусть следит, подумал я на остановке автобуса. Не хватает еще, чтобы сорокалетний мужик боялся слабосильной девчонки. Неважно, кто она: бандитская наводчица или ментовка.
А если вдуматься, никаких топтунов не существует, они привиделись мне, я их нафантазировал! Обычные прохожие, пассажиры. Убийца почудился. Усмехающийся парень улыбался вовсе не мне — другому. Девчонка просто заинтересовалась моей неординарной внешностью.
Что предпринять? В первую очередь, в соответствии с инструктажем отставного сыщика, успокоиться, перестать оглядываться, не реагировать на голоса беседующих рядом. Я напряг оставшуюся силу воли…
Пудова дома не оказалось — на мои призывные звонки никто не ответил. Пришлось топать в редакцию — авось журналист пробивает там очередной репортаж. Или обрабатывает интервью с заезжей знаменитостью.
Большая комната уставлена столами, на которых светятся мониторы компьютеров, на разные голоса трезвонят телефонные аппараты. Журналисты пишут, читают, выпивают и закусывают, ругаются и обнимаются. Знакомая обстановка, можно сказать, родная.
Вихрастый парнишка в огромных очках склонился над газетной подшивкой. На мой вопрос ответил досадливым взмахом руки. Не до тебя, мол, видишь — занят. Девчонка с пачкой распечаток едва не сшибла меня с ног.
Наконец, я нашел отзывчивого человека — седоголового полного мужчину, щелкающего компьютерными клавишами. Он показал мне рабочее место Пудова. Возле окна. Именно здесь журналист отдыхает от домашнего труда, что-то правит, что-то дописывает.
Но сейчас — пусто. Неужели азартный репортер гоняется за очередной знаменитостью, выдаивая эпохальное интервью? Тогда придется напрашиваться на ночлег к Машеньке, где меня поджидает вечно пьяный пасынок.
Только не это! Лучше переночевать на улице в обществе грязных бомжей! О ночевке у Стулова речи быть не может — сыщик живет с женой в двухкомнатной хрущебе, тревожить их покой невежливо. С другими приятелями и знакомыми связи разорваны.
Остается либо Витька, либо — бомжи.
— Вы не знаете, где Пудов?
Женщина средних лет оторвала взгляд от монитора. Устало потерла ненакрашенные глаза.
— Лежит в больнице…
Витька и больница — понятия несовместимые. Как небо и земля, кошка м собака, пол и потолок. Он не раз хвастался своей медицинской непрошибаемостью, которую не преодолеть ни рядовым врачам, ни маститым академикам.
— Заболел? Чем?
— Ранение… Три дня тому назад поздно вечером неизвестный стрелял в него. Никто ничего толком не знает. Даже милиция.
Вот это новость! Правда, то, что сейчас происходит почти на каждом шагу, новостью назвать трудно. Взрывают и стреляют, похищают и режут, грабят и расчленяют. Как правило, преступники остаются непойманными. Возбужденные уголовные дело миролюбиво пылятся в шкафах.
Вон как выразилась журналистка: никто ничего толком не знает, даже милиция… Скорей всего, особенно милиция. Создание оперативных штабов, возбуждение уголовных дел, призывы сообщать все, что жителям Москвы известно, походит на демонстрацию активной деятельности, а не на саму «деятельность»… Достаточно вспомнить убийство Листьева, Меня…
Я помчался в указанную мне больницу. По пути прихватил связку бананов, несколько помидорин и огурцов. Пудов — холостяк, друзья по редакции замотаны, им не до посещений коллеги, хоть я подкормлю беднягу.
Лежит, небось, Витька бледный, обмотан бинтами, на которых выступают зловещие пятна крови, вокруг — хлюпающая и мерцающая аппаратура, хирурги с ланцетами-пинцетами. Сестрички вытирают слезы. Холостяк, красавчик и на тебе, погибает на глазах. Не пойман в семейные силки, не окольцован теми же сестричками… Какая несправедливость!
Все оказалось не таким уж страшным.
Витька, правда, изрядно бледный, но все такой же веселый, лежит выпростав из-под одеяла нервные руки с пальцами пианиста. Грудь обмотана бинтами, но крови не видно. Белохалатная девица порхает рядом, но — без слез и причитаний. Врачей со зловещими ланцетами не заметил — наверно, трудятся над другими пациентами в соседних палатах.
Короче, привидевшиеся мне ужасы — плод больного воображения, навеянный недавним происшествием на объездной дороге.
— Здорово.
— Пашка? Молоток, мужик, навестил… А тут, понимаешь, прокол, да еще какой — две дырки в груди, хорошо — не в башке… Нацелили меня на зарубежного футболиста — верзила под потолок, плечища — в дверь не войдет. Охраняют парня — страх. И во время общения с прессой, и, наверно, в сортире. Такие же «шкафы» стоят под дверьми — не прорваться… Но ты меня знаешь — не отступлю. То да се, подговорил ресторанного официанта, сунул ему пару бумажек. Не устоял — разрешил попользоваться униформой… Разговор с футболистом получился классный. Друг доугу пришлись по душе, опростали пузырь, разговорились. Короче, освободился часам к одинадцати вечера, снял частника и — домой. Башка — чугунная, руки-ноги дрожат… Сам понимаешь, состояние… Вхожу в под"езд, темно, свет вырублен. Пробираюсь ощупью к лифту. Лампочки пацаны бьют только так, электрики не успевают вкручивать новые… Спрашивается, чем им мешает свет? Сексом заниматься? Так говорят, при свете лучше получается…
Когда Витька переходит на сексуальные темы, говорить о чем-то другом не способен. Не остановишь — так и будет описывать всевозможные приемы и приемчики, позы и об"ятия до бесконечности. В общении с женщинами до глупости стеснительный, все время смущается, краснеет, а о сексе говорит взахлеб, компансируя, видимо, позорную для настоящего мужика скромность.
— Кончай заниматься онанизмом, — прикрикнул я. — Кто стрелял?
Витька одарил меня презрительным взглядом. Еще и мужиком называется, и штаны носит с ширинкой! Настоящая баба! Но все же возвратился к происшествию в темном под"езде.
— Выступают из темноты две фигуры в колпаках. Выстрелы — будто палкой ударили по груди. Я естественно — навзничь. Глаза закрыл — авось, подумают: мертвяк и не добьют. Один зажег спичку, поглядел. Говорит: не тот. Второй усомнился. Как так не тот, когда от самого вокзала пасли. И предлагает добить. На всякий случай. Раз моргалами шевелит — живой. Ну, думаю, все, не напечатаю футбольного интервью, положат его со мной в гроб. Вместо ордена, который не успел заслужить… Вдруг слышу: не надо, пусть живет, оклемается — его счастье… После этих слов я и поплыл в черноту… Говорят, старик выводил собаку на прогулку и она нашла меня. По запаху… Он у меня особый, за версту чуют. Особенно, девахи. Очнулся в реанимации. Врач говорит: две пули выковыряли. Слава Богу, они не задели ни сердца, ни печенки… Вот так, Павлуха, долго жить буду. Переплюну деда Костю.
Вспомнил все же, обормот! В гардеробе нашего факультета работал дед Костя — так его звали за глаза и в глаза. Ходили упорные слухи, что старикан давно перешагнул столетний порог и поклялся дожить до стотридцатого.
Неожиданно Витька поманил меня рукой. Я склонился к его бледному лицу.
— Похоже, киллеры на тебя нацелились, я им подвернулся случайно… Не вздумай посещать мою квартиру — достанут… Вот что, паря, ночуй у Ларки. Девка сдобная, без комплексов, уступаю на время. Можно сказать, от сердца отрываю. Возьми адресок. Будет желанние — заглядывай… К Ваське приехал?
Спазмы перехватили дыхание. Все же Витька — хороший парень, можно даже сказать — великолепный. И не только потому, что уступил «на время» свою редакционную шлюшку. Волнуется, сопереживает. Ведь понимает, что на меня открыт сезон охоты. Словно на боровую дичь.
— К нему.
— Передавай привет. Молчун он, правда, первостепенный, но парень классный, таких сейчас мало… И Ларке тоже — приветик. Пусть не особо с тобой старается, оставит на мою долю… Шучу, конечно. Девчонка она тоже классная. В редакции все мужики прилипли к ее подолу, а она — ко мне. Вот оклемаюсь — женюсь. Пацанов и пацанок разведу… Как думаешь — пора?
— Давно пора. А то засохнешь на корню, никто на тебя даже не посмотрит.
Добрый Витька парень, до глупости добрый. Все люди, окружающие его — «классные», все — «молотки».
— Пока. Позови врача — что-то рана стала прибаливать, как бы копыта не отбросить. То-то радости будет у главреда. Здорово я ему соли на хвост насыпал…
Побледнел еще больше — до синевы. Глаза закрылись.
Хирург прибежал на зов мгновенно, будто дежурил в коридоре, ожидая моего появления из палаты. С ним сестра со шприцем, еще кто-то. Меня невежливо затолкали в лифт.
Ничего страшного, уговаривал я сам себя, покинув больницу, Витька оклемается, его жизнелюбия на троих хватит, такие не умирают. Ноги сами собой, без вмешательства головы, вели меня к Стулову. Побеседую с сыщиком и помчусь на вокзал. Ночевать у неведомой Ларисы не собираюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49