.. Тот «предрай» был шишкой вяленой и ученой: президенты приходят и уходят, аппарат остается.
Вот именно тогда Фокий догадался: за новым кандидатом с застенчивой улыбкой только что переученного из инженеров комсомольца тоже стоит сила, и сила не меньшая, чем за «гарантом благосостояния и прогресса». Фонды газете урезали напрочь, ну и пес с ними: теперь к Бокуну текли денежным ручейком зеленые купюры, а это бодрило. И снять Фокия Лукича никто не посмел.
Ну а когда на съезде сторонников «Возрождения и труда», противоборствующих с движением «Благосостояния и прогресса», Фокий Лукич увидел тех самых сидельцев «второго эшелона», а вместе с ними закусивших удила молодых честолюбцев и тихой тенью скользивших по паркетам холла мозелевичей, рабиновичей и прочих гершензонов, то взбодрился духом окончательно, понял, что в Сибирь его точно не законопатят – во-первых, Сибирь осталась в другом государстве, а во-вторых, никто не станет мочить своих! Он взбодрился и взорлил настолько, что даже выискал по собственной инициативе пару отвязанных, больных на всю голову борзописцев и взялся делать то, чего раньше в мыслях представить себе не мог: клеймить! Власть! Нет, понятно, не самого «гаранта», этого себе никто не позволял, но отдельные недостатки в отдельных отраслях, городах и весях его ошалелые писаки громили от души, словно распоясавшиеся мастеровые – лавчонки в дореволюционной Одессе. Получалось складно и скандально. Денег заметно прибавилось.
И все же победы нового претендента не ожидал никто. После первого тура, когда ободренные честолюбцы борзыми конями гасали по всей державке, соблазняя чемоданами «зелени» нестойких и алчных глав администраций западных областей, Фокий снова запил. Он пересчитывал доставшиеся ему сребреники и понимал: придется ответить, придется. Ему хотелось исчезнуть, испариться, скрутиться сухим гераниевым листом где-нибудь в гербарии ботанического музея, куда ни одна живая душа не заглянет столетия полтора...
Но все муки рано или поздно кончаются. Или так, или эдак. В предвыборный штаб претендента Фокия Лукича привезли в лоскуты пьяным те самые молодые борзописцы. Часа три Бокун функционировал, словно кукла-неваляшка, ничего не понимая в происходящем, но и не падая мертвецки пьяным лишь потому что невероятную дозу алкоголя выжигало досуха каленое железо страха. И когда к трем часа пополуночи стало ясно, что выиграна и битва, и война, Фокий Лукич забился в пароксизме восторженного отходняка, обслюнявил вгорячах ползала корреспондентов и залил слезами и нежданно хлынувшей носом кровью белую сорочку. Наблюдавшие за действом порыв оценили, распознав в Бокуне не временного попутчика, а искреннего и верного сторонника. Это подтверждал и послужной список.
Нужно сказать, не все индивиды, от души принявшие идеалы «Возрождения и труда» и напрочь отвергнувшие «Благосостояние и прогресс» и положившие на алтарь предвыборной баталии кто – деньги, кто – энергию, получили должное.
Лозунг: «Народу по мякишу, своим – по горбушке» сработал с четкостью буйка трехлинейки: уже через две-три недели братаний и крестоцеловании новый «гарант возрождения и труда» огородился в президентском дворце несокрушимой стеной аппарата.
Но Бокун был хитер и терт, он и не ломился в запертые двери. Он чинно и покойно, как свой, шествовал по ковровым дорожкам вовсе не президентских – правительственных апартаментов, и в результате оказался в кресле замминистра.
На посту он пробыл что-то около трех месяцев, пока все не устаканилось окончательно, а после также чинно вернулся в родную газету, ставшую холдингом и получившую беспроцентный, бессрочный и безвозвратный кредит от щедрот новокоронованного монарха и его присных. Ну а поскольку Фокий Лукич вел себя правильно, ему доверили не только возглавить новоявленное детище в кругу свободных и независимых mass media, но и стать одним из главных владельцев.
Имена остальных акционеров хранились в тайне, но непроницаемой она была лишь для нелюбопытных попрошаек-промокашек, залетных корреспондентов и авторов мажорных заметок о безвременных чудо-всходах озимого картофеля и массовой погибели зловредного долгоносика, занесенного на самостийные поля имперскими амбициями Москвы.
Все это Данилов вспоминал теперь, шествуя по коридорам издательского холдинга. Ежедневная газета, вечерняя газета, еженедельник, таблоиды, четыре иллюстрированных журнала. фокию Лукичу Бокуну было отчего плыть телом и млеть душой: редактор он был никакой, а вот организатор в здешнем кастрированном на все члены и оттого таком странном бизнесе – очень даже успешный. Ну а качество прессы определялось высотой гонораров: в изданиях Бокуна сотрудничали самые блестящие журналисты Княжинска. Свита делала короля, а король тащился травленым удавом под крепкой дланью пустоглазой девки Блудилиной. Такова жизнь.
Собственно, узнав априори о собственном увольнении, Олег мог бы и не появляться у Бокуна, но искренне счел это неспортивным. Чтобы иметь шанс на будущее, человек должен быть отважен во всем. И особенно в вещах ему неприятных и непонятных: как иначе он может рассчитать следующий ход? Или хотя бы сынтуичить собственное положение на доске, именуемой жизнью? Про-счи-тать.
Если, конечно, тебя не просчитали загодя и не решили сыграть втемную.
Отчаиваться от этого нечего, а вот иметь в виду следует.
В громадном, устеленном дорогущим персидским ковром секретарском холле, который просто язык не поворачивался назвать предбанником, восседала мрамороподобной Минервой Лилиана Блудилина. Данилов отвесил страждущим свидания с заоблачным владыкой щелкоперских судеб и гонораров общий поклон и двинулся к дверям в кабинет. Лилиана дернулась было тугим телом, но осталась сидеть. На лице ее жгучим румянцем пылала ненависть.
Олег шел стремительно, а исходящая от него сила словно давала ему право поступать так, как он желал и считал нужным. Его никогда не останавливали вахтеры, потому что просто не догадывались это сделать. И – не смели.
Глава 11
– Вам известно, отчего я хотел вас видеть? – Фокий Лукич сидел в дорогущем кресле «президент» и смотрел на Данилова, как барсук из норы. Галстук «Версаче» лежал на круглом животе, словно меридиан на глобусе. Планета «Бокун» плавала в неге покоя и жира, и только брыли щек слегка колыхались в такт произносимым словам да мутные глазки того неопределенного цвета, что называют «грязь с молоком», умно и настороженно стерегли движения визитера.
Олег без приглашения сел на стул, вынул сигареты, вжикнул колесиком зажигалки, вольготно откинулся на спинку, выпустил дым, произнес:
– Милая Лилиана меня информировала. В свойственной ей манере.
Бокун поморщился:
– К сожалению, Лиле порой не хватает такта.
– Именно потому она вам и нужна.
– Да, замены ей нет. Пока. – Бокун пожевал губами. – Вы догадываетесь о причинах э-э-э... нашего грядущего расставания?
– Не вполне.
– Но какие-то мысли у вас есть?
– Чего-чего, а мыслей у меня всегда с избытком.
– Не ерничайте, Данилов. Вы не в том положении.
– Бросьте, Фокий Лукич. Это вы – в положении. – Олег улыбнулся. – В общественном и социальном. И оно порой еще более неудобно, чем беременность.
Нет?
– Хм.
– Кроме приобретенных прав, у вас еще и целый набор никчемных обязанностей. И очень значимых обязательств. Как в любой партячейке.
– При чем здесь партячейка?
– Это я для образности. И давайте закончим преамбулу.
– Преамбулу?
– Вот именно. Вы ведь пригласили меня зачем-то? Версия первая: объявить об увольнении. Позлорадствовать. Распечь эдак по-начальнически, добиться если не покаяния, то хотя бы «поставить на место» – любимое занятие мадемуазель Блудилиной, кстати. Любой богатый человек вряд ли станет тратить на это время.
Но все мы люди и живем эмоциями, если не способны на страсть. Так почему бы не позволить себе пережить такую приятную процедуру: вытурить сотрудника? Мелкая победа или то, что ею кажется, не умаляет самой власти и позволяет почувствовать ее сладость. Пусть приторную, а все же лучше, чем никакую.
Впрочем... У меня есть еще пара версий ваших мотиваций сегодняшнего рандеву, но зачем вас утомлять мудрствованием и злоупотреблять своим временем? День уж больно жаркий. Я хочу сегодня позагорать.
– Хорошо, Олег Владимирович. Вы сами сказали об обязательствах. Начав сотрудничать с нашим холдингом, вы тоже взяли на себя э-э-э... определенные обязательства.
– Это так. И отлично их выполнял.
– Звучит хотя и нескромно...
– Скромность украшает только тех, кто других достоинств не имеет.
– Мы были вами довольны, пока...
– ...пока я писал обзорные статьи о российской экономике и не задевал местечковые кланы и их копеечные интересы.
– Это не местечковые кланы, – повысил голос Бокун, и полное лицо его пошло пятнами. – И интересы, смею вас заверить, далеко не копеечные.
– Да? И кого из здешних олигархов я «поставил на бабки»?
– Ваша ирония неуместна, и вы это сами прекрасно осознаете, Олег Владимирович. Ваша статья в «Зерцале»...
– ...вам понравилась.
Бокун поднес ладони к лицу, провел ими по щекам, вздохнул:
– С вами очень трудно разговаривать.
– Я вам больше скажу, Фокий Лукич, со мною даже рядом находиться непросто.
Особенно таким, как вы.
– Вот как? И почему?
– Я свободен. В истинно русском понимании этого слова. Волен думать и поступать именно так, как хочу и считаю нужным.
– Все люди грешат тем, что оч-ч-чень заблуждаются относительно степени своей свободы. Часто она измеряется даже не толщиной кошелька, а возможностью распоряжаться по своему усмотрению тем, что в нем находится. А у вас... У вас и кошелек тощий, как подвальный кот, и иные возможности скромные. Или я заблуждаюсь?
Олег на секунду задумался:
– Можно сформулировать иначе: вы желаете выяснить, заказали ли мне эту статью? И если заказали, то кто?
– Ну что ж... Вы отличаетесь скорым умом.
– Знаете, в чем ваша беда, Фокий Лукич?
– Нет. Вы поясните?
– Вся ваша беда в том, что я скажу вам сейчас чистую правду, но вы мне не поверите.
– Да?
– У вас иной стереотип мышления.
– Может, это и хорошо? И я могу взглянуть на проблему под другим углом зрения?
– Ваш «угол зрения» определяется даже не количеством обретенной «зелени», а благосклонным кивком тех, у кого вы на «поводке».
– Вы заносчивы и наглы, Данилов.
– Я независим.
– Я вам уже говорил, что любая независимость мнима. И приложу все усилия, чтобы вам это доказать. Вам не кажется, Данилов, что сейчас вы наживаете себе врага? Не самого добродушного, смею вас заверить... Не боитесь? Зачем вам такой враг?
– Нет, не боюсь. У вас нет врагов, господин Бокун. Как и друзей. У вас есть только интересы. В политике, в бизнесе, в околовластной тусовке...
Интересы. Они текучи и непостоянны, а тратить время и силы на борьбу с людьми, что вас эмоционально задели, вы не станете. У вас иной стереотип поведения.
Нет, конечно, вы можете позволить себе роскошь раздавить мелочь мелкую, человеческую козявку... Но я ведь не козявка, Фокий Лукич, и вы это прекрасно понимаете. А наживать себе врага... Зачем вам такой враг?
Лицо Бокуна если и сделалось растерянным, то лишь на долю секунды.
Буквально сразу за тем оно налилось краской и стало похожим на только что сваренный свекольник, разве что паром не исходило!
– Ты... ты... мне... угрожаешь?
– Боже упаси. Просто проигрываю варианты.
– А не боишься доиграться?
– Нет.
– Правильно не боишься! Ты уже доигрался, понял?! Уже! Олег крякнул досадливо:
– Ну вот... А ведь так складно беседовали.
– Складно? Ты, сучий выползок, подставил меня! Меня! Кто тебя надоумил сочинить опус для этого гнилого брехунка?
– Никто.
– Тебе придется сказать, Данилов. Ты прав, здесь вовсе не личное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Вот именно тогда Фокий догадался: за новым кандидатом с застенчивой улыбкой только что переученного из инженеров комсомольца тоже стоит сила, и сила не меньшая, чем за «гарантом благосостояния и прогресса». Фонды газете урезали напрочь, ну и пес с ними: теперь к Бокуну текли денежным ручейком зеленые купюры, а это бодрило. И снять Фокия Лукича никто не посмел.
Ну а когда на съезде сторонников «Возрождения и труда», противоборствующих с движением «Благосостояния и прогресса», Фокий Лукич увидел тех самых сидельцев «второго эшелона», а вместе с ними закусивших удила молодых честолюбцев и тихой тенью скользивших по паркетам холла мозелевичей, рабиновичей и прочих гершензонов, то взбодрился духом окончательно, понял, что в Сибирь его точно не законопатят – во-первых, Сибирь осталась в другом государстве, а во-вторых, никто не станет мочить своих! Он взбодрился и взорлил настолько, что даже выискал по собственной инициативе пару отвязанных, больных на всю голову борзописцев и взялся делать то, чего раньше в мыслях представить себе не мог: клеймить! Власть! Нет, понятно, не самого «гаранта», этого себе никто не позволял, но отдельные недостатки в отдельных отраслях, городах и весях его ошалелые писаки громили от души, словно распоясавшиеся мастеровые – лавчонки в дореволюционной Одессе. Получалось складно и скандально. Денег заметно прибавилось.
И все же победы нового претендента не ожидал никто. После первого тура, когда ободренные честолюбцы борзыми конями гасали по всей державке, соблазняя чемоданами «зелени» нестойких и алчных глав администраций западных областей, Фокий снова запил. Он пересчитывал доставшиеся ему сребреники и понимал: придется ответить, придется. Ему хотелось исчезнуть, испариться, скрутиться сухим гераниевым листом где-нибудь в гербарии ботанического музея, куда ни одна живая душа не заглянет столетия полтора...
Но все муки рано или поздно кончаются. Или так, или эдак. В предвыборный штаб претендента Фокия Лукича привезли в лоскуты пьяным те самые молодые борзописцы. Часа три Бокун функционировал, словно кукла-неваляшка, ничего не понимая в происходящем, но и не падая мертвецки пьяным лишь потому что невероятную дозу алкоголя выжигало досуха каленое железо страха. И когда к трем часа пополуночи стало ясно, что выиграна и битва, и война, Фокий Лукич забился в пароксизме восторженного отходняка, обслюнявил вгорячах ползала корреспондентов и залил слезами и нежданно хлынувшей носом кровью белую сорочку. Наблюдавшие за действом порыв оценили, распознав в Бокуне не временного попутчика, а искреннего и верного сторонника. Это подтверждал и послужной список.
Нужно сказать, не все индивиды, от души принявшие идеалы «Возрождения и труда» и напрочь отвергнувшие «Благосостояние и прогресс» и положившие на алтарь предвыборной баталии кто – деньги, кто – энергию, получили должное.
Лозунг: «Народу по мякишу, своим – по горбушке» сработал с четкостью буйка трехлинейки: уже через две-три недели братаний и крестоцеловании новый «гарант возрождения и труда» огородился в президентском дворце несокрушимой стеной аппарата.
Но Бокун был хитер и терт, он и не ломился в запертые двери. Он чинно и покойно, как свой, шествовал по ковровым дорожкам вовсе не президентских – правительственных апартаментов, и в результате оказался в кресле замминистра.
На посту он пробыл что-то около трех месяцев, пока все не устаканилось окончательно, а после также чинно вернулся в родную газету, ставшую холдингом и получившую беспроцентный, бессрочный и безвозвратный кредит от щедрот новокоронованного монарха и его присных. Ну а поскольку Фокий Лукич вел себя правильно, ему доверили не только возглавить новоявленное детище в кругу свободных и независимых mass media, но и стать одним из главных владельцев.
Имена остальных акционеров хранились в тайне, но непроницаемой она была лишь для нелюбопытных попрошаек-промокашек, залетных корреспондентов и авторов мажорных заметок о безвременных чудо-всходах озимого картофеля и массовой погибели зловредного долгоносика, занесенного на самостийные поля имперскими амбициями Москвы.
Все это Данилов вспоминал теперь, шествуя по коридорам издательского холдинга. Ежедневная газета, вечерняя газета, еженедельник, таблоиды, четыре иллюстрированных журнала. фокию Лукичу Бокуну было отчего плыть телом и млеть душой: редактор он был никакой, а вот организатор в здешнем кастрированном на все члены и оттого таком странном бизнесе – очень даже успешный. Ну а качество прессы определялось высотой гонораров: в изданиях Бокуна сотрудничали самые блестящие журналисты Княжинска. Свита делала короля, а король тащился травленым удавом под крепкой дланью пустоглазой девки Блудилиной. Такова жизнь.
Собственно, узнав априори о собственном увольнении, Олег мог бы и не появляться у Бокуна, но искренне счел это неспортивным. Чтобы иметь шанс на будущее, человек должен быть отважен во всем. И особенно в вещах ему неприятных и непонятных: как иначе он может рассчитать следующий ход? Или хотя бы сынтуичить собственное положение на доске, именуемой жизнью? Про-счи-тать.
Если, конечно, тебя не просчитали загодя и не решили сыграть втемную.
Отчаиваться от этого нечего, а вот иметь в виду следует.
В громадном, устеленном дорогущим персидским ковром секретарском холле, который просто язык не поворачивался назвать предбанником, восседала мрамороподобной Минервой Лилиана Блудилина. Данилов отвесил страждущим свидания с заоблачным владыкой щелкоперских судеб и гонораров общий поклон и двинулся к дверям в кабинет. Лилиана дернулась было тугим телом, но осталась сидеть. На лице ее жгучим румянцем пылала ненависть.
Олег шел стремительно, а исходящая от него сила словно давала ему право поступать так, как он желал и считал нужным. Его никогда не останавливали вахтеры, потому что просто не догадывались это сделать. И – не смели.
Глава 11
– Вам известно, отчего я хотел вас видеть? – Фокий Лукич сидел в дорогущем кресле «президент» и смотрел на Данилова, как барсук из норы. Галстук «Версаче» лежал на круглом животе, словно меридиан на глобусе. Планета «Бокун» плавала в неге покоя и жира, и только брыли щек слегка колыхались в такт произносимым словам да мутные глазки того неопределенного цвета, что называют «грязь с молоком», умно и настороженно стерегли движения визитера.
Олег без приглашения сел на стул, вынул сигареты, вжикнул колесиком зажигалки, вольготно откинулся на спинку, выпустил дым, произнес:
– Милая Лилиана меня информировала. В свойственной ей манере.
Бокун поморщился:
– К сожалению, Лиле порой не хватает такта.
– Именно потому она вам и нужна.
– Да, замены ей нет. Пока. – Бокун пожевал губами. – Вы догадываетесь о причинах э-э-э... нашего грядущего расставания?
– Не вполне.
– Но какие-то мысли у вас есть?
– Чего-чего, а мыслей у меня всегда с избытком.
– Не ерничайте, Данилов. Вы не в том положении.
– Бросьте, Фокий Лукич. Это вы – в положении. – Олег улыбнулся. – В общественном и социальном. И оно порой еще более неудобно, чем беременность.
Нет?
– Хм.
– Кроме приобретенных прав, у вас еще и целый набор никчемных обязанностей. И очень значимых обязательств. Как в любой партячейке.
– При чем здесь партячейка?
– Это я для образности. И давайте закончим преамбулу.
– Преамбулу?
– Вот именно. Вы ведь пригласили меня зачем-то? Версия первая: объявить об увольнении. Позлорадствовать. Распечь эдак по-начальнически, добиться если не покаяния, то хотя бы «поставить на место» – любимое занятие мадемуазель Блудилиной, кстати. Любой богатый человек вряд ли станет тратить на это время.
Но все мы люди и живем эмоциями, если не способны на страсть. Так почему бы не позволить себе пережить такую приятную процедуру: вытурить сотрудника? Мелкая победа или то, что ею кажется, не умаляет самой власти и позволяет почувствовать ее сладость. Пусть приторную, а все же лучше, чем никакую.
Впрочем... У меня есть еще пара версий ваших мотиваций сегодняшнего рандеву, но зачем вас утомлять мудрствованием и злоупотреблять своим временем? День уж больно жаркий. Я хочу сегодня позагорать.
– Хорошо, Олег Владимирович. Вы сами сказали об обязательствах. Начав сотрудничать с нашим холдингом, вы тоже взяли на себя э-э-э... определенные обязательства.
– Это так. И отлично их выполнял.
– Звучит хотя и нескромно...
– Скромность украшает только тех, кто других достоинств не имеет.
– Мы были вами довольны, пока...
– ...пока я писал обзорные статьи о российской экономике и не задевал местечковые кланы и их копеечные интересы.
– Это не местечковые кланы, – повысил голос Бокун, и полное лицо его пошло пятнами. – И интересы, смею вас заверить, далеко не копеечные.
– Да? И кого из здешних олигархов я «поставил на бабки»?
– Ваша ирония неуместна, и вы это сами прекрасно осознаете, Олег Владимирович. Ваша статья в «Зерцале»...
– ...вам понравилась.
Бокун поднес ладони к лицу, провел ими по щекам, вздохнул:
– С вами очень трудно разговаривать.
– Я вам больше скажу, Фокий Лукич, со мною даже рядом находиться непросто.
Особенно таким, как вы.
– Вот как? И почему?
– Я свободен. В истинно русском понимании этого слова. Волен думать и поступать именно так, как хочу и считаю нужным.
– Все люди грешат тем, что оч-ч-чень заблуждаются относительно степени своей свободы. Часто она измеряется даже не толщиной кошелька, а возможностью распоряжаться по своему усмотрению тем, что в нем находится. А у вас... У вас и кошелек тощий, как подвальный кот, и иные возможности скромные. Или я заблуждаюсь?
Олег на секунду задумался:
– Можно сформулировать иначе: вы желаете выяснить, заказали ли мне эту статью? И если заказали, то кто?
– Ну что ж... Вы отличаетесь скорым умом.
– Знаете, в чем ваша беда, Фокий Лукич?
– Нет. Вы поясните?
– Вся ваша беда в том, что я скажу вам сейчас чистую правду, но вы мне не поверите.
– Да?
– У вас иной стереотип мышления.
– Может, это и хорошо? И я могу взглянуть на проблему под другим углом зрения?
– Ваш «угол зрения» определяется даже не количеством обретенной «зелени», а благосклонным кивком тех, у кого вы на «поводке».
– Вы заносчивы и наглы, Данилов.
– Я независим.
– Я вам уже говорил, что любая независимость мнима. И приложу все усилия, чтобы вам это доказать. Вам не кажется, Данилов, что сейчас вы наживаете себе врага? Не самого добродушного, смею вас заверить... Не боитесь? Зачем вам такой враг?
– Нет, не боюсь. У вас нет врагов, господин Бокун. Как и друзей. У вас есть только интересы. В политике, в бизнесе, в околовластной тусовке...
Интересы. Они текучи и непостоянны, а тратить время и силы на борьбу с людьми, что вас эмоционально задели, вы не станете. У вас иной стереотип поведения.
Нет, конечно, вы можете позволить себе роскошь раздавить мелочь мелкую, человеческую козявку... Но я ведь не козявка, Фокий Лукич, и вы это прекрасно понимаете. А наживать себе врага... Зачем вам такой враг?
Лицо Бокуна если и сделалось растерянным, то лишь на долю секунды.
Буквально сразу за тем оно налилось краской и стало похожим на только что сваренный свекольник, разве что паром не исходило!
– Ты... ты... мне... угрожаешь?
– Боже упаси. Просто проигрываю варианты.
– А не боишься доиграться?
– Нет.
– Правильно не боишься! Ты уже доигрался, понял?! Уже! Олег крякнул досадливо:
– Ну вот... А ведь так складно беседовали.
– Складно? Ты, сучий выползок, подставил меня! Меня! Кто тебя надоумил сочинить опус для этого гнилого брехунка?
– Никто.
– Тебе придется сказать, Данилов. Ты прав, здесь вовсе не личное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87