Спасибо тебе. Слушай, Олег, а ты что, тренер какой-нибудь?
– Я похож на тренера?
– Совсем не похож. – Даша даже мотнула головой. – Тогда где ты научился так драться?
– Я никогда не учился драться.
– Ладно, ври... Не хочешь говорить?
Олег пожал плечами.
– А чем ты занимаешься? Вообще?
– Я журналист.
– Журналист? Снова врешь?
– Почему?
– Журналисты крикливые и наглые. Или, наоборот, важные и самовлюбленные. А ты – грустный.
– Грустный?
– Ну да. Словно... Словно ты потерял то, что никогда уже вернуть нельзя, а забыть ты не можешь. Да и не хочешь.
– Погоди, Дарья. Не гони. Лучше ты мне объясни.
– Что?
Олег заметил, как девушка словно собралась внутренне, но все-таки спросил:
– Как ты попала в машину к этим дебилам?
– Ну... Сначала они мне вовсе не показались такими уж плохими. Просто отвязные ребята, прикольные. Правда, я чуть-чуть выпила...
– Наркотики?
– Да что я, совсем дура, что ли?
– Ты не дура. У тебя правильная речь, ты быстро думаешь, у тебя хорошее ассоциативное мышление, ты знаешь английский язык, на тебе кроссовки за двести баксов, которые ты таскаешь не на выход, а просто так, привычно, и платье долларов за восемьсот, из хорошего бутика, эдакий летний сарафанчик... – Олег заметил, что девушка даже покраснела под загаром. – Продолжить? У тебя в начале не самого жаркого в этом году лета стойкий оливковый загар, назовем его «нездешний», и притом ты никогда не ездила в поездах.
– Что ты привязался?!
– Только один вопрос: как ты оказалась в компании таких дурных и диких уродов, а? На «романтику дорог» ты купиться не могла, джип хиленький, как жеваный веник, да и братки в нем напрочь второсортные, разве что стрижка и бугры под кожей. Тебе и общий язык с ними еще нужно было отыскать, в прямом смысле, безо всяких переносных. Судя по речи, ты со старшими привыкла общаться, и люди это образованные и не косноязычные. А Сазон с Хыпой сплошь «базаром» изъясняются, да и тот у них «second hand», как кацавейка с чужого плеча. Как ты к ним в машину попала да еще и заехала неизвестно куда, а?
– Все? Допрос закончил?
– Ну... – неожиданно для самого себя смутился Олег и заметил, что в глазах Даши снова закипают слезинки.
– Какое у тебя на это право? Ведешь себя как свекор майский!
– Почему майский? – искренне удивился Олег.
– Не знаю. Нипочему. Мы далеко идем?
– К метро, – пожал плечами Олег.
Они снова шагали молча, теперь уже через парк. Навстречу вереницей двигались люди. Шли быстро, желая успеть получить свою долю солнышка: страна, как ни кинь, северная: в мае еще бывает снег, в сентябре уже случается снег, а в июле могут статься заморозки на почве. Вперемешку с засухой и проливными дождями. Как говорится, лето у нас короткое, зато холодное. Данилов вспомнил сон и искренне пожалел, что его разбудили. Хотя... Снами от жизни не укроешься.
А что жизнь? Все то же: люди алчны, завистливы, себялюбивы, агрессивны, заносчивы, наглы, самоуверенны, маловерны... Олег поморщился: что это его повело? Ну точно, свекор майский.
– Ты обиделся? – бросив на него взгляд, спросила Даша.
– Угу. На себя.
– С чего?
– Свою жизнь лесом, пикником или пустошью каждый делает сам.
– А вот и не так! Бывает, живешь, как в клетке, и вырваться из нее не можешь!
– Сегодня ты пыталась вырваться из клетки?
– Может быть.
Данилов вздохнул. Девчонка права. Клетка. И не важно, из чего эта клетка – из событий, обстоятельств, безденежья или, наоборот, безмерного богатства в мире нищих... Из собственных комплексов, иллюзий или самообманов... А важно то, что, вырвавшись из одной, человек попадает в другую, и тот вольер молодняка, что из тесноты хрущобки виделся раем, оказывается лишь склочной тараканьей коммуналкой в общественном зверинце.
Хотя... Все это мудрствования от лукавого. На поверку клетка из железных прутьев куда хуже той, что человек строит себе сам: в своей он хоть как-то чувствует себя защищенным от мира. А заключенный... Мир пытается защититься от нарушившего его установления человека и не вызывает в нем никаких чувств, кроме горькой обиды и желания отомстить за жестокость. А месть в мире людей считается справедливостью. Библейское: «Мне отмщение и Аз воздам» – никого не утешает. И героем остается самозваный граф Монте-Кристо, и даже богатство не делает его в сознании людей хуже.
Асфальтированная дорожка вывела на широкую площадку. Слева был летний ресторан с тонированными стеклами и широкой террасой. Дорогие автомобили проезжали, бесцеремонно притирая пешеходов к обочинам. Из приоткрытых окон несся грохот могучих стереосистем. Так они пропустили одну машину, другую...
Опасность Олег почувствовал как тревогу, скорую и острую. Но предпринять ничего не успел. Машина, тащившаяся едва-едва в потоке колеблющегося миража над мягким разогретым асфальтом, вдруг стала, обе дверцы синхронно распахнулись, оттуда показались фигуры мужчин, две пары сильных рук схватили девушку, и она исчезла в затененном дымчатыми стеклами салоне. Данилов рванулся за ней, но его движение по чьей-то воле перешло в падение, он крепко ударился надбровьем о бетонную бровку тротуара, попытался дернуться, но оказался жестко блокирован болевым захватом. Кто-то сильный и умелый держал его так, что Олег не мог даже пошевелиться.
Автомобиль проехал чуть вперед; из-за ресторанчика выкатил длинный лимузин, Олег, заметил: мелькнуло синее платьице – это Дашу пересадили в представительскую машину, и та медленно, разрезая поредевшую толпу отдыхающих, как раскаленный нож, двинулась прочь. А тот, первый автомобиль, подал назад, остановился рядом с Олегом, дверца раскрылась.
– Твое счастье, что все так закончилось. Принцесса сказала, ты хороший. – Голос был вполне доброжелателен и чуть насмешлив. – Она девчонка взбалмошная, но странная: никогда не врет. – Голос скомандовал конвоиру:
– Слава, отпусти его, – потом снова обратился к Олегу:
– Извини, что слегка поцарапали.
Издержки.
Из приоткрытой дверцы на асфальт вылетела свернутая в трубочку зеленая купюра.
– Без обид?
Олег только усмехнулся криво, сделал вид, что разводит руками, и жестко, с разворота воткнул локоть правой в печень продолжавшему стоять сзади охраннику.
Услышал, как тот рухнул на колени, но добавлять не стал, только сказал в безликое чрево машины:
– Да какие могут быть обиды? Все путем.
– А ты резкий.
– Какой есть. Кто вы?
– Ну ты спросил.
– А Даша – кто?
– Для тебя – никто. Прохожая.
– Мир не изменился.
– Именно. Добрые дела в нем наказуемы. – Человек в салоне помолчал, добавил:
– Это принцип. – Пауза длилась несколько секунд, потом человек скомандовал охраннику:
– Славик, давай в машину. Продолжения не будет.
Крепкий белобрысый парень бросил на Данилова цепкий взгляд и, морщась и зажимая правый бок, забрался на переднее сиденье. Дверцы захлопнулись, автомобиль тронул с места и плавно зашуршал вверх, через мостик, следом за уже скрывшимся лимузином. Вскоре он исчез, и колеблющееся жаркое марево над дорогой навевало мысли о том, что все это был сон. Или – мираж.
Мир вдруг померк. Олег увидел перед собой толстые стволы нездешних деревьев, ощутил сладковатый запах вольно цветущих нездешних цветов, увидел русоволосую девчонку, и тут – все заволокло черным, боль в виске затопила окружающее, запульсировала оранжевым...
А потом все исчезло. Олег стоял на мостике, нелепо озираясь, мокрый от пота.
– "Девчонка, просто прохожая, как мы теперь далеки..." – напел он тихо.
Огляделся. Вокруг все то же. Лето. Солнце. Люди. Разогретый асфальт.
Скрученную бумажку воздушной волной прибило к бордюру. Данилов наклонился, развернул. Толстощекий Франклин сиял ему с купюры необъяснимо-загадочной улыбкой Леонардовой Джоконды.
– Сто долларов – это всегда сто долларов, – тихо произнес Данилов, помолчал, усмехнулся, но очень невесело:
– Добрые дела наказуемы. Мир не изменился.
Глава 9
...Сигареты закончились. За окном вечерело, и оттого, что окно выходило на стену, казалось совсем темно. Пожалуй, незнакомец был прав. Нужно выбираться отсюда. Да и... Вполне может быть, горечь и раздражение сыграли с ним шутку, и цепь сегодняшних и вчерашних случайностей он принял за заговор... Не много ли чести?
Олег пошел домой. Вернее, в то жилище, что было пока его Домом.
Там все оставалось покойным и мирным. Данилов закрыл глаза перед входной дверью, пытаясь расслабиться и – почувствовать опасность. Ничего не вышло. Или тревога сделалась привычной, или он просто устал от воспоминаний и перестал обращать внимание на настоящее. Так бывает: грезы часто реальнее жизни. А еще он вспомнил кошку Катю. Которая – сама по себе. Ему хотелось, чтобы кошка осталась. В пустой дом возвращаться было совсем тошно.
Света Данилов зажигать не стал. Заварил чаю в огромной кружке, сел в кресло, закурил. Телефон зазвонил резко, но разговаривать ни с кем Олегу совершенно не хотелось. Да он и не смог бы.
Ну да: вчера утром тоже звонил телефон. Как в хорошей детской сказке: «У меня зазвонил телефон...» Неприятности начались потом. Может быть, потому, что Данилов не оценил важности всего, что произошло прошлым утром, еще до того, как он легкомысленно ушел загорать?..
«...У меня зазвонил телефон...» Тяжелый черный аппарат, ровесник борьбы с космополитами, заверещал полуисправным звонком в четверть девятого, разнося по пустой квартире ритм не пойми какого дня. Олег, путаясь в верблюжьем пледе, кое-как прошлепал ногами по грязному полу, наколол ногу о какой-то бесхозный гвоздь, ошалело пошарил взглядом по полу, пытаясь найти источник звука: телефон, даром что ветеран и пенсионер, был на длиннющем шнурке, и в какой из комнат и под каким хламом он сейчас надрывался звонками, было неведомо.
Остатки сна быстро переросли в раздражение: какого черта он не выдернул вчера провод из розетки? Данилов наконец заметил аппарат под банным полотенцем, схватил трубку и совсем неприветливо гаркнул хриплым со сна баритоном:
– Да!
– Данилов?
– Он самый.
Олег узнал голос секретарши шефа Лилианы Николаевны Блудилиной. Это была рослая блондинка столь пышных и монументальных форм, что при виде ее у Олега всегда возникала мысль про горящую избу и шального скакуна, мчащегося невесть куда только затем, чтобы его остановила бестрепетная женская длань. И еще – Лилиана напоминала ему монумент то ли Победы, то ли Матери-родины, громоздящийся на высоком берегу Борисфена с зажатым в железобетонной кисти мечом.
А впрочем... Каждый ребенок растет с определенным созвучием в душе – созвучием собственного имени. Кто папу этой секс-дивы по фамилии Блудилин надоумил наречь родное чадо Лилианой – покрытая мраком тайна, а только девушка росла-росла и выросла – эдакой «гордостью стада»: кроме одиозных форм, от которых тихо шалел низенький пузатый Фокий Лукич Бокун, он же – шеф, Лилиана имела полное «отсутствие наличия». То есть, кроме томного взгляда с поволокой и искреннего презрения ко всему, что меньше и тщедушнее, Лилиана была тупа. Тупа абсолютно, надежно и бесперспективно. Что и позволяло ей выполнять указания Фокия Лукича со рвением и без фантазий. Это при том, что еще она была мстительна, судачлива, по-мелкому склочна и хитра той непросчитываемой крестьянской хитростью, что так часто граничит с подлостью.
– Это Блудилина, – услышал Олег ее высокое, чувственное сопрано.
– Милейшая Лилиана, вас трудно не узнать.
– Прекратите паясничать, Данилов, – поставила его на место Блудилина.
– Я и не думал паясничать. Это было бы почти святотатством.
– Вы в своем репертуаре, Данилов.
– Каждый из людей «в своем репертуаре». Как только он пытается сыграть чужую партитуру, его ждет фиаско.
Черная эбонитовая трубка разразилась тягомотной паузой. Молодая тиранша на том конце провода, по-видимому, мучительно размышляла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
– Я похож на тренера?
– Совсем не похож. – Даша даже мотнула головой. – Тогда где ты научился так драться?
– Я никогда не учился драться.
– Ладно, ври... Не хочешь говорить?
Олег пожал плечами.
– А чем ты занимаешься? Вообще?
– Я журналист.
– Журналист? Снова врешь?
– Почему?
– Журналисты крикливые и наглые. Или, наоборот, важные и самовлюбленные. А ты – грустный.
– Грустный?
– Ну да. Словно... Словно ты потерял то, что никогда уже вернуть нельзя, а забыть ты не можешь. Да и не хочешь.
– Погоди, Дарья. Не гони. Лучше ты мне объясни.
– Что?
Олег заметил, как девушка словно собралась внутренне, но все-таки спросил:
– Как ты попала в машину к этим дебилам?
– Ну... Сначала они мне вовсе не показались такими уж плохими. Просто отвязные ребята, прикольные. Правда, я чуть-чуть выпила...
– Наркотики?
– Да что я, совсем дура, что ли?
– Ты не дура. У тебя правильная речь, ты быстро думаешь, у тебя хорошее ассоциативное мышление, ты знаешь английский язык, на тебе кроссовки за двести баксов, которые ты таскаешь не на выход, а просто так, привычно, и платье долларов за восемьсот, из хорошего бутика, эдакий летний сарафанчик... – Олег заметил, что девушка даже покраснела под загаром. – Продолжить? У тебя в начале не самого жаркого в этом году лета стойкий оливковый загар, назовем его «нездешний», и притом ты никогда не ездила в поездах.
– Что ты привязался?!
– Только один вопрос: как ты оказалась в компании таких дурных и диких уродов, а? На «романтику дорог» ты купиться не могла, джип хиленький, как жеваный веник, да и братки в нем напрочь второсортные, разве что стрижка и бугры под кожей. Тебе и общий язык с ними еще нужно было отыскать, в прямом смысле, безо всяких переносных. Судя по речи, ты со старшими привыкла общаться, и люди это образованные и не косноязычные. А Сазон с Хыпой сплошь «базаром» изъясняются, да и тот у них «second hand», как кацавейка с чужого плеча. Как ты к ним в машину попала да еще и заехала неизвестно куда, а?
– Все? Допрос закончил?
– Ну... – неожиданно для самого себя смутился Олег и заметил, что в глазах Даши снова закипают слезинки.
– Какое у тебя на это право? Ведешь себя как свекор майский!
– Почему майский? – искренне удивился Олег.
– Не знаю. Нипочему. Мы далеко идем?
– К метро, – пожал плечами Олег.
Они снова шагали молча, теперь уже через парк. Навстречу вереницей двигались люди. Шли быстро, желая успеть получить свою долю солнышка: страна, как ни кинь, северная: в мае еще бывает снег, в сентябре уже случается снег, а в июле могут статься заморозки на почве. Вперемешку с засухой и проливными дождями. Как говорится, лето у нас короткое, зато холодное. Данилов вспомнил сон и искренне пожалел, что его разбудили. Хотя... Снами от жизни не укроешься.
А что жизнь? Все то же: люди алчны, завистливы, себялюбивы, агрессивны, заносчивы, наглы, самоуверенны, маловерны... Олег поморщился: что это его повело? Ну точно, свекор майский.
– Ты обиделся? – бросив на него взгляд, спросила Даша.
– Угу. На себя.
– С чего?
– Свою жизнь лесом, пикником или пустошью каждый делает сам.
– А вот и не так! Бывает, живешь, как в клетке, и вырваться из нее не можешь!
– Сегодня ты пыталась вырваться из клетки?
– Может быть.
Данилов вздохнул. Девчонка права. Клетка. И не важно, из чего эта клетка – из событий, обстоятельств, безденежья или, наоборот, безмерного богатства в мире нищих... Из собственных комплексов, иллюзий или самообманов... А важно то, что, вырвавшись из одной, человек попадает в другую, и тот вольер молодняка, что из тесноты хрущобки виделся раем, оказывается лишь склочной тараканьей коммуналкой в общественном зверинце.
Хотя... Все это мудрствования от лукавого. На поверку клетка из железных прутьев куда хуже той, что человек строит себе сам: в своей он хоть как-то чувствует себя защищенным от мира. А заключенный... Мир пытается защититься от нарушившего его установления человека и не вызывает в нем никаких чувств, кроме горькой обиды и желания отомстить за жестокость. А месть в мире людей считается справедливостью. Библейское: «Мне отмщение и Аз воздам» – никого не утешает. И героем остается самозваный граф Монте-Кристо, и даже богатство не делает его в сознании людей хуже.
Асфальтированная дорожка вывела на широкую площадку. Слева был летний ресторан с тонированными стеклами и широкой террасой. Дорогие автомобили проезжали, бесцеремонно притирая пешеходов к обочинам. Из приоткрытых окон несся грохот могучих стереосистем. Так они пропустили одну машину, другую...
Опасность Олег почувствовал как тревогу, скорую и острую. Но предпринять ничего не успел. Машина, тащившаяся едва-едва в потоке колеблющегося миража над мягким разогретым асфальтом, вдруг стала, обе дверцы синхронно распахнулись, оттуда показались фигуры мужчин, две пары сильных рук схватили девушку, и она исчезла в затененном дымчатыми стеклами салоне. Данилов рванулся за ней, но его движение по чьей-то воле перешло в падение, он крепко ударился надбровьем о бетонную бровку тротуара, попытался дернуться, но оказался жестко блокирован болевым захватом. Кто-то сильный и умелый держал его так, что Олег не мог даже пошевелиться.
Автомобиль проехал чуть вперед; из-за ресторанчика выкатил длинный лимузин, Олег, заметил: мелькнуло синее платьице – это Дашу пересадили в представительскую машину, и та медленно, разрезая поредевшую толпу отдыхающих, как раскаленный нож, двинулась прочь. А тот, первый автомобиль, подал назад, остановился рядом с Олегом, дверца раскрылась.
– Твое счастье, что все так закончилось. Принцесса сказала, ты хороший. – Голос был вполне доброжелателен и чуть насмешлив. – Она девчонка взбалмошная, но странная: никогда не врет. – Голос скомандовал конвоиру:
– Слава, отпусти его, – потом снова обратился к Олегу:
– Извини, что слегка поцарапали.
Издержки.
Из приоткрытой дверцы на асфальт вылетела свернутая в трубочку зеленая купюра.
– Без обид?
Олег только усмехнулся криво, сделал вид, что разводит руками, и жестко, с разворота воткнул локоть правой в печень продолжавшему стоять сзади охраннику.
Услышал, как тот рухнул на колени, но добавлять не стал, только сказал в безликое чрево машины:
– Да какие могут быть обиды? Все путем.
– А ты резкий.
– Какой есть. Кто вы?
– Ну ты спросил.
– А Даша – кто?
– Для тебя – никто. Прохожая.
– Мир не изменился.
– Именно. Добрые дела в нем наказуемы. – Человек в салоне помолчал, добавил:
– Это принцип. – Пауза длилась несколько секунд, потом человек скомандовал охраннику:
– Славик, давай в машину. Продолжения не будет.
Крепкий белобрысый парень бросил на Данилова цепкий взгляд и, морщась и зажимая правый бок, забрался на переднее сиденье. Дверцы захлопнулись, автомобиль тронул с места и плавно зашуршал вверх, через мостик, следом за уже скрывшимся лимузином. Вскоре он исчез, и колеблющееся жаркое марево над дорогой навевало мысли о том, что все это был сон. Или – мираж.
Мир вдруг померк. Олег увидел перед собой толстые стволы нездешних деревьев, ощутил сладковатый запах вольно цветущих нездешних цветов, увидел русоволосую девчонку, и тут – все заволокло черным, боль в виске затопила окружающее, запульсировала оранжевым...
А потом все исчезло. Олег стоял на мостике, нелепо озираясь, мокрый от пота.
– "Девчонка, просто прохожая, как мы теперь далеки..." – напел он тихо.
Огляделся. Вокруг все то же. Лето. Солнце. Люди. Разогретый асфальт.
Скрученную бумажку воздушной волной прибило к бордюру. Данилов наклонился, развернул. Толстощекий Франклин сиял ему с купюры необъяснимо-загадочной улыбкой Леонардовой Джоконды.
– Сто долларов – это всегда сто долларов, – тихо произнес Данилов, помолчал, усмехнулся, но очень невесело:
– Добрые дела наказуемы. Мир не изменился.
Глава 9
...Сигареты закончились. За окном вечерело, и оттого, что окно выходило на стену, казалось совсем темно. Пожалуй, незнакомец был прав. Нужно выбираться отсюда. Да и... Вполне может быть, горечь и раздражение сыграли с ним шутку, и цепь сегодняшних и вчерашних случайностей он принял за заговор... Не много ли чести?
Олег пошел домой. Вернее, в то жилище, что было пока его Домом.
Там все оставалось покойным и мирным. Данилов закрыл глаза перед входной дверью, пытаясь расслабиться и – почувствовать опасность. Ничего не вышло. Или тревога сделалась привычной, или он просто устал от воспоминаний и перестал обращать внимание на настоящее. Так бывает: грезы часто реальнее жизни. А еще он вспомнил кошку Катю. Которая – сама по себе. Ему хотелось, чтобы кошка осталась. В пустой дом возвращаться было совсем тошно.
Света Данилов зажигать не стал. Заварил чаю в огромной кружке, сел в кресло, закурил. Телефон зазвонил резко, но разговаривать ни с кем Олегу совершенно не хотелось. Да он и не смог бы.
Ну да: вчера утром тоже звонил телефон. Как в хорошей детской сказке: «У меня зазвонил телефон...» Неприятности начались потом. Может быть, потому, что Данилов не оценил важности всего, что произошло прошлым утром, еще до того, как он легкомысленно ушел загорать?..
«...У меня зазвонил телефон...» Тяжелый черный аппарат, ровесник борьбы с космополитами, заверещал полуисправным звонком в четверть девятого, разнося по пустой квартире ритм не пойми какого дня. Олег, путаясь в верблюжьем пледе, кое-как прошлепал ногами по грязному полу, наколол ногу о какой-то бесхозный гвоздь, ошалело пошарил взглядом по полу, пытаясь найти источник звука: телефон, даром что ветеран и пенсионер, был на длиннющем шнурке, и в какой из комнат и под каким хламом он сейчас надрывался звонками, было неведомо.
Остатки сна быстро переросли в раздражение: какого черта он не выдернул вчера провод из розетки? Данилов наконец заметил аппарат под банным полотенцем, схватил трубку и совсем неприветливо гаркнул хриплым со сна баритоном:
– Да!
– Данилов?
– Он самый.
Олег узнал голос секретарши шефа Лилианы Николаевны Блудилиной. Это была рослая блондинка столь пышных и монументальных форм, что при виде ее у Олега всегда возникала мысль про горящую избу и шального скакуна, мчащегося невесть куда только затем, чтобы его остановила бестрепетная женская длань. И еще – Лилиана напоминала ему монумент то ли Победы, то ли Матери-родины, громоздящийся на высоком берегу Борисфена с зажатым в железобетонной кисти мечом.
А впрочем... Каждый ребенок растет с определенным созвучием в душе – созвучием собственного имени. Кто папу этой секс-дивы по фамилии Блудилин надоумил наречь родное чадо Лилианой – покрытая мраком тайна, а только девушка росла-росла и выросла – эдакой «гордостью стада»: кроме одиозных форм, от которых тихо шалел низенький пузатый Фокий Лукич Бокун, он же – шеф, Лилиана имела полное «отсутствие наличия». То есть, кроме томного взгляда с поволокой и искреннего презрения ко всему, что меньше и тщедушнее, Лилиана была тупа. Тупа абсолютно, надежно и бесперспективно. Что и позволяло ей выполнять указания Фокия Лукича со рвением и без фантазий. Это при том, что еще она была мстительна, судачлива, по-мелкому склочна и хитра той непросчитываемой крестьянской хитростью, что так часто граничит с подлостью.
– Это Блудилина, – услышал Олег ее высокое, чувственное сопрано.
– Милейшая Лилиана, вас трудно не узнать.
– Прекратите паясничать, Данилов, – поставила его на место Блудилина.
– Я и не думал паясничать. Это было бы почти святотатством.
– Вы в своем репертуаре, Данилов.
– Каждый из людей «в своем репертуаре». Как только он пытается сыграть чужую партитуру, его ждет фиаско.
Черная эбонитовая трубка разразилась тягомотной паузой. Молодая тиранша на том конце провода, по-видимому, мучительно размышляла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87