Олег встал, попытался подойти, но двое людей Головина преградили путь; взгляды их были пусты и спокойны.
– Роман или повесть о Даше забудь, – вполголоса произнес Головин. – Для тебя она – Дарья Александровна Головина. Вы незнакомы. И это – не обсуждается.
Это первое. И второе. – Он заглянул в комнату-кабинет, вернулся с выдернутым ящиком письменного стола. Вытряхнул семь плотных пачек на столешницу, четыре забрал и рассовал по карманам, оставшиеся три бросил поверх серой папки с «делом» Данилова. – Тридцать штук. За службу. – Ухмыльнулся почти игриво:
– Неплохо за пару дней, а? Можешь остаться здесь, покутить. Бар в твоем распоряжении. Мало – закажи еще. Вызови девок. Ты хорошо поработал, солдат.
Отдыхай.
Данилов сидел уткнувшись взглядом в столешницу. Он хотел что-то сказать или даже сделать, но горький, как наждак, комок застрял в горле и мешал дышать.
– Что? Ошалел от счастья? Ну вот, а ты говорил – его не бывает.
Щелкнул входной замок.
Олег прошел в комнату и обессиленно упал на кушетку и прижался лицом к подушке. Она пахла Дашей. Так он лежал, наверное, с час. Потом встал, подошел к двери. Специалисты, что сняли дверь быстро и беззвучно, уже все установили на место. Дверь была заперта.
Вялое отупение овладело всем его существом. Он открыл бар, набрал разнокалиберных бутылок, сколько мог унести, вошел на кухню, сел за стол. Налил стакан чем-то до краев и выпил одним махом, не чувствуя ни запаха, ни вкуса.
Следом – другой.
Открыл картонное «дело», выдрал все листки, опустил в эмалированную кастрюлю, полил сверху спиртным... Прикурил, бросил горящую спичку. Листы занялись сразу, а Олег бездумно смотрел, как они сгорают. В голове крутилась и крутилась какая-то мелодия, но он все никак не мог ухватить ее, пока не пропел в голос:
Близится эра светлых годов – Клич пионера: «Всегда будь готов!»
Данилов поперхнулся дымом, закашлялся, налил еще стакан и снова выпил до дна. По телу разлилось усталое безразличное умиротворение.
Взгляд Олега упал на деньги. Он выудил из пачки сотенную, намочил в коньяке, прилепил себе на лоб, покачиваясь, прошел в комнату, кое-как набрал номер телефона. Ответили после третьего гудка.
– Сашка? Ты жив?
– Жив. Но пьян.
– Я тоже. Ты всегда готов?
– Всегда.
– И я всегда. Споем?
– Споем.
Будь готов всегда во всем, Будь готов ты и ночью и днем – Чем смелее идем к нашей цели, Тем скорее к победе придем, – прохрипели они нестройно в два голоса.
– Что ты хотел мне сказать, Данилов?
– Мир не изменился.
Олег опустился на кушетку, прилег, свернулся клубочком. Лежал и смотрел в одну точку. Ему было душно. «Значит, есть душа», – вспомнил он. И еще он вспомнил... Только любовь способна пробудить душу и научить ее летать.
Соленый комок в горле набух и растаял. Лицо почему-то стало мокрым, и спина вздрагивала, словно от ледяного ветра... А потом он понял, что спит. Это океан, безбрежный и непостижимый, вздымает вокруг тяжелые зеленые валы, лунно светящиеся на гребнях, и обдает лицо солоноватыми брызгами.
Глава 99
Равнина была наполнена мутной мглистой дымкой; она вся была укрыта ею так, что нельзя было понять ни ее начала, ни ее конца. Небо не сливалось здесь с горизонтом, а тоже пропадало в этой дымке, и порой казалось, что его и нет вовсе.
Седобородый человек, закутанный в длинную одежду, сидел перед ветхим деревянным столиком на маленькой резной скамейке. Лицо его было коричнево и изборождено морщинами, а узловатые пальцы то и дело перебирали несколько истертых медяков.
– Плохи сегодня твои дела, меняла? – спросил странник. Он был молод и статен, но лицо его было сумрачно: под стать окутавшей все мгле.
– Дела не бывают хороши или плохи. Они идут своим чередом, как светила на небе и люди на земле. Ты ко мне, странник?
– Нет. Я сам по себе. Но сегодня я готов тебе кое-что предложить.
– Что ты можешь предложить? У тебя ничего нет. Даже дома.
– У меня есть ум и воля.
– Хороший товар. Но ты знаешь... Мне бы лучше...
– Нет. Это я продавать не буду.
– Зачем тебе это эфемерное тело? Душа то ли есть, то ли ее нет, никто не знает.
– Раз ты это покупаешь, значит, она есть.
– Пусть так. Я и цену дам хорошую. И от тебя не убудет. Людям ведь она, если разобраться, ни к чему. Вот здоровое сердце, печень, мужская сила, женское обаяние... А что душа? Звук пустой. – Меняла помолчал, позванивая медью, добавил вкрадчиво:
– И за эту безделицу ты получишь все, что пожелаешь.
– Зачем мертвому все? – ответил странник. Меняла помялся, поднял удивленно брови:
– Мертвому? Ты будешь жить.
– В странствиях я изучил древний язык. На нем «душа» и «жизнь» – единое слово.
Меняла поблудил глазами, предложил как бы нехотя:
– Ты меня поставил в трудное положение, странник. Я обязан что-то купить у тебя: таков порядок. Если хочешь – я куплю совесть. За пару медяков. Поверь, она ничего не стоит, и спроса на нее никакого. Многие даже забыли, что это такое, и у себя держать – накладно. Просто хочу тебе помочь. Да и для почина...
А то торговля совсем скверная. Совесть – тяжкая ноша. Освободись от нее и мнЪгого достигнешь. Раз у тебя есть ум и воля.
– Ты соблазняешь меня, меняла. Я знаю многих людей. Они потеряли душу, думая, что освободились лишь от совести.
– С тобой невозможно говорить! Ты рассердил меня! Ты умный и волевой? Чего тебе еще? Зачем тогда ты пришел ко мне? Для успеха в жизни этого вполне достаточно.
– Муторно мне.
– А ты хотел по-другому? С умом, волей и совестью?
– Я хотел по-другому.
– Смирись. Живи просто.
– Просто не могу.
– Да-а-а, без цели нельзя. Поставь ту, что попроще, и достигай.
– Простота – хуже воровства.
– А кто сказал, что воровство – плохо?
– Вор – это оборотная сторона рва.
– Разве?
– "Вор" наоборот будет «ров». Могила.
– Ну вот, а говоришь, у тебя ничего, кроме ума, нет. А дурь?
– Дурь не глупость. Порой она очень скрашивает жизнь.
– Не так мало.
– Скрашивает... – повторил мечтательно странник. – В этом есть нечто от красоты. А значит, от любви. Меняла поморщился:
– Ты говоришь об эфемерном.
– Я долго был в иных землях. И озяб душой.
– И что там такого, чего нет везде?
– Снег.
– Эка невидаль.
– Ты не понял, меняла. Везде после оттепели наступает весна, потом лето. А в тех краях – снова зима. Я хочу тепла.
– Возвращайся на круги своя. Это самое лучшее. Вот я сижу, торгую, и, кажется, с прибылью, а на круг что выходит? Эх.
– О каком круге ты говоришь, меняла?
– От него никуда не денешься, странник. Кругл. Хе-хе. Бесконечное множество бесконечно малых прямых, замкнутых в бесконечности. Бред мироздания.
– Ты затосковал, меняла?
– Просто заскучал. Сижу здесь, сижу... И плата всегда одна, да и товар у меня тот же.
– Что спрашивают лучше, меняла?
– Славу. Богатство. Ласки женщин. Этого хотят все.
– А что самое дорогое?
– Что и всегда. Власть. – Он призадумался, лицо его стало лукавым. – Пожалуй, я даже смогу тебе обменять ее на ум и волю. Да. Точно, смогу.
– Я не хочу власти.
– Напрасно. К ней много чего прилагается. Просто не все знают.
– К ней прилагается любовь?
– Нет.
– Счастье?
– Нет.
– Зачем тогда власть?
– Какой ты скучный, странник. Ты бы хоть поторговался.
– Я не умею.
– Да и предмета для торга, если разобраться, нет.
– Ум и воля.
– Вот именно. И ты хочешь за них получить любовь и счастье?
– Да.
– А горе ты купить не хочешь?
– Горе нужно покупать?
– А как же! Разве без горя узнаешь счастье?
– Ты меня искушаешь, меняла. С тобой трудно спорить.
– Спорить со мной вообще не нужно. Здесь, – он обвел руками мглистое пространство вокруг, – я всегда прав.
– Да? И тебе не скучно?
– Нет. Это очень бодрит. Когда есть публика.
– А когда нет?
– O-xo-xo.
– Вот видишь.
– Не строй из себя умника, странник.
– Как это – «строить умника»?
– Это значит – делать вид, что понимаешь все и вся. А на самом деле...
Ха-ха.
– Почему ты говоришь «ха-ха», меняла? Тебе ведь вовсе не смешно.
– "Ха-ха" говорят, когда нечего сказать. Когда слова не нужны.
– Твое «ха-ха» выражает иронию.
– Во-от. И даже сарказм. Я же сказал, что ты умник.
– Я не умник. Я – умный. Учти, пожалуйста, эту разницу.
– Ну хорошо: ты умный. Но очень нудный. От тебя ломит зубы. Пора тебе в путь. Чего сидеть зря?
– Расскажи мне о счастье, меняла.
– Об этом я ничего не знаю.
– Скажи, и это будет истина. Ты же всегда прав!
– Но не всегда мудр.
– Жаль. «Счастье», «со-участие», «со-чувствие». Когда ты часть кого-то. И кто-то – часть тебя.
– А еще – это «счет». За все, что ты не сделал.
– Ты жесток, меняла.
– Я справедлив.
– Ты хоть сам в это веришь?
– А какая разница? Слова ничего не стоят.
– Ты лжешь.
– Хоть бы и так? Ты точно мне надоел, странник.
– Ты зеваешь слишком демонстративно.
– Угу. Я невоспитанный.
– Тебе не избавиться от меня так просто.
– Мне надоело разговаривать ни о чем.
– Разве счастье и любовь – ничто?
Меняла вздрогнул, выпустил из пальцев горсть монет, которую до того любовно перебирал. Поднял на странника испуганный взгляд:
– Ну зачем ты меня мучишь, странник? Не знаю, кем ты послан, но не мучь меня. Уходи. Ты ведь и сам знаешь... Любовь и счастье – это Дары. Их не бывает на торжище.
– Дары Господа нашего Иисуса Христа?
Меняла вздрогнул, выкрикнул жалобной скороговоркой:
– Не нужно называть имен! Это против правил! Не губи меня – я ведь только меняла. – Потом опустил глаза долу, попросил смиренно:
– Покинь меня, странник.
За это я скажу тебе что-то.
– Я этого не знаю?
– Нет. Ведь ты не пытался продать доблесть.
– А разве это можно продать?
– Можно. Но купить нельзя. У тебя она есть.
– Не замечал.
– Это обычно. Ее не замечают, пока не придет срок. В соединении с любовью она принесет тебе счастье. – Помолчал, добавил еле слышно:
– Если на то будет Воля...
Странник кивнул. Повернулся и пошел прочь.
– Во мгле легко заблудиться. Ты не спросишь дорогу, странник? – Глаза менялы вспыхнули на мгновение затаенным злорадством.
– Нужно просто идти вперед и вверх. Всегда вперед и вверх.
Меняла остался позванивать медяками на шатком столе. Странник уже скрылся из вида, исчез в мглистой пелене, а меняла еще долго смотрел ему вослед, и было не понять, чего больше в этом взгляде: зависти или тоски.
Глава 100
Свет проникал сквозь сомкнутые веки, и сон был окрашен в спелые золотые тона. И еще – Олег видел птицу. Она легко парила в лазоревом просторе, не подчиняя себе неба, наоборот, подчиняясь ему, и это подчинение было сладостно... Восходящие потоки возносили ее в самое поднебесье, потом она неслась к земле, набирая скорость, и – снова уносилась к солнцу.
Олег так и проснулся, улыбаясь. За окном стояло теплое бабье лето, ветер шевелил занавески... Прежний сон – о мглистой равнине и о страннике – Данилов не вспомнил. Впереди был новый день. Ну а события истекших двух месяцев умещались в скупые, почти телеграфные строки.
...Головин, как сообщила пресса, погиб три дня спустя после событий, имевших место в его квартире. В сопровождении трех особо доверенных менеджеров он вылетел с военного аэродрома под Княжинском на собственном самолете. Место, куда он совершал вояж, как и цель его визита, так никто и не узнал. Самолет пропал с экранов радаров где-то над Атлантикой. Власти Княжинска предприняли шаги для выяснения судьбы воздушного судна; газеты судачили, что даже сам президент связывался с НАСА с просьбой предоставить информацию со спутников, способную пролить свет на подробности катастрофы... Как бы там ни было, мелкие обломки, предположительно относящиеся к пропавшему самолету, были обнаружены голландским исследовательским судном «Debber», оказавшимся неподалеку от предполагаемого места падения самолета. Возникший шторм заставил свернуть начавшееся расследование. Официально гибель Александра Петровича Головина была не установлена, и это породило массу юридических казусов как с правом наследования принадлежащего лично ему имущества, так и с пакетами акций и финансовыми потоками, находившимися в его управлении через доверенные банки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
– Роман или повесть о Даше забудь, – вполголоса произнес Головин. – Для тебя она – Дарья Александровна Головина. Вы незнакомы. И это – не обсуждается.
Это первое. И второе. – Он заглянул в комнату-кабинет, вернулся с выдернутым ящиком письменного стола. Вытряхнул семь плотных пачек на столешницу, четыре забрал и рассовал по карманам, оставшиеся три бросил поверх серой папки с «делом» Данилова. – Тридцать штук. За службу. – Ухмыльнулся почти игриво:
– Неплохо за пару дней, а? Можешь остаться здесь, покутить. Бар в твоем распоряжении. Мало – закажи еще. Вызови девок. Ты хорошо поработал, солдат.
Отдыхай.
Данилов сидел уткнувшись взглядом в столешницу. Он хотел что-то сказать или даже сделать, но горький, как наждак, комок застрял в горле и мешал дышать.
– Что? Ошалел от счастья? Ну вот, а ты говорил – его не бывает.
Щелкнул входной замок.
Олег прошел в комнату и обессиленно упал на кушетку и прижался лицом к подушке. Она пахла Дашей. Так он лежал, наверное, с час. Потом встал, подошел к двери. Специалисты, что сняли дверь быстро и беззвучно, уже все установили на место. Дверь была заперта.
Вялое отупение овладело всем его существом. Он открыл бар, набрал разнокалиберных бутылок, сколько мог унести, вошел на кухню, сел за стол. Налил стакан чем-то до краев и выпил одним махом, не чувствуя ни запаха, ни вкуса.
Следом – другой.
Открыл картонное «дело», выдрал все листки, опустил в эмалированную кастрюлю, полил сверху спиртным... Прикурил, бросил горящую спичку. Листы занялись сразу, а Олег бездумно смотрел, как они сгорают. В голове крутилась и крутилась какая-то мелодия, но он все никак не мог ухватить ее, пока не пропел в голос:
Близится эра светлых годов – Клич пионера: «Всегда будь готов!»
Данилов поперхнулся дымом, закашлялся, налил еще стакан и снова выпил до дна. По телу разлилось усталое безразличное умиротворение.
Взгляд Олега упал на деньги. Он выудил из пачки сотенную, намочил в коньяке, прилепил себе на лоб, покачиваясь, прошел в комнату, кое-как набрал номер телефона. Ответили после третьего гудка.
– Сашка? Ты жив?
– Жив. Но пьян.
– Я тоже. Ты всегда готов?
– Всегда.
– И я всегда. Споем?
– Споем.
Будь готов всегда во всем, Будь готов ты и ночью и днем – Чем смелее идем к нашей цели, Тем скорее к победе придем, – прохрипели они нестройно в два голоса.
– Что ты хотел мне сказать, Данилов?
– Мир не изменился.
Олег опустился на кушетку, прилег, свернулся клубочком. Лежал и смотрел в одну точку. Ему было душно. «Значит, есть душа», – вспомнил он. И еще он вспомнил... Только любовь способна пробудить душу и научить ее летать.
Соленый комок в горле набух и растаял. Лицо почему-то стало мокрым, и спина вздрагивала, словно от ледяного ветра... А потом он понял, что спит. Это океан, безбрежный и непостижимый, вздымает вокруг тяжелые зеленые валы, лунно светящиеся на гребнях, и обдает лицо солоноватыми брызгами.
Глава 99
Равнина была наполнена мутной мглистой дымкой; она вся была укрыта ею так, что нельзя было понять ни ее начала, ни ее конца. Небо не сливалось здесь с горизонтом, а тоже пропадало в этой дымке, и порой казалось, что его и нет вовсе.
Седобородый человек, закутанный в длинную одежду, сидел перед ветхим деревянным столиком на маленькой резной скамейке. Лицо его было коричнево и изборождено морщинами, а узловатые пальцы то и дело перебирали несколько истертых медяков.
– Плохи сегодня твои дела, меняла? – спросил странник. Он был молод и статен, но лицо его было сумрачно: под стать окутавшей все мгле.
– Дела не бывают хороши или плохи. Они идут своим чередом, как светила на небе и люди на земле. Ты ко мне, странник?
– Нет. Я сам по себе. Но сегодня я готов тебе кое-что предложить.
– Что ты можешь предложить? У тебя ничего нет. Даже дома.
– У меня есть ум и воля.
– Хороший товар. Но ты знаешь... Мне бы лучше...
– Нет. Это я продавать не буду.
– Зачем тебе это эфемерное тело? Душа то ли есть, то ли ее нет, никто не знает.
– Раз ты это покупаешь, значит, она есть.
– Пусть так. Я и цену дам хорошую. И от тебя не убудет. Людям ведь она, если разобраться, ни к чему. Вот здоровое сердце, печень, мужская сила, женское обаяние... А что душа? Звук пустой. – Меняла помолчал, позванивая медью, добавил вкрадчиво:
– И за эту безделицу ты получишь все, что пожелаешь.
– Зачем мертвому все? – ответил странник. Меняла помялся, поднял удивленно брови:
– Мертвому? Ты будешь жить.
– В странствиях я изучил древний язык. На нем «душа» и «жизнь» – единое слово.
Меняла поблудил глазами, предложил как бы нехотя:
– Ты меня поставил в трудное положение, странник. Я обязан что-то купить у тебя: таков порядок. Если хочешь – я куплю совесть. За пару медяков. Поверь, она ничего не стоит, и спроса на нее никакого. Многие даже забыли, что это такое, и у себя держать – накладно. Просто хочу тебе помочь. Да и для почина...
А то торговля совсем скверная. Совесть – тяжкая ноша. Освободись от нее и мнЪгого достигнешь. Раз у тебя есть ум и воля.
– Ты соблазняешь меня, меняла. Я знаю многих людей. Они потеряли душу, думая, что освободились лишь от совести.
– С тобой невозможно говорить! Ты рассердил меня! Ты умный и волевой? Чего тебе еще? Зачем тогда ты пришел ко мне? Для успеха в жизни этого вполне достаточно.
– Муторно мне.
– А ты хотел по-другому? С умом, волей и совестью?
– Я хотел по-другому.
– Смирись. Живи просто.
– Просто не могу.
– Да-а-а, без цели нельзя. Поставь ту, что попроще, и достигай.
– Простота – хуже воровства.
– А кто сказал, что воровство – плохо?
– Вор – это оборотная сторона рва.
– Разве?
– "Вор" наоборот будет «ров». Могила.
– Ну вот, а говоришь, у тебя ничего, кроме ума, нет. А дурь?
– Дурь не глупость. Порой она очень скрашивает жизнь.
– Не так мало.
– Скрашивает... – повторил мечтательно странник. – В этом есть нечто от красоты. А значит, от любви. Меняла поморщился:
– Ты говоришь об эфемерном.
– Я долго был в иных землях. И озяб душой.
– И что там такого, чего нет везде?
– Снег.
– Эка невидаль.
– Ты не понял, меняла. Везде после оттепели наступает весна, потом лето. А в тех краях – снова зима. Я хочу тепла.
– Возвращайся на круги своя. Это самое лучшее. Вот я сижу, торгую, и, кажется, с прибылью, а на круг что выходит? Эх.
– О каком круге ты говоришь, меняла?
– От него никуда не денешься, странник. Кругл. Хе-хе. Бесконечное множество бесконечно малых прямых, замкнутых в бесконечности. Бред мироздания.
– Ты затосковал, меняла?
– Просто заскучал. Сижу здесь, сижу... И плата всегда одна, да и товар у меня тот же.
– Что спрашивают лучше, меняла?
– Славу. Богатство. Ласки женщин. Этого хотят все.
– А что самое дорогое?
– Что и всегда. Власть. – Он призадумался, лицо его стало лукавым. – Пожалуй, я даже смогу тебе обменять ее на ум и волю. Да. Точно, смогу.
– Я не хочу власти.
– Напрасно. К ней много чего прилагается. Просто не все знают.
– К ней прилагается любовь?
– Нет.
– Счастье?
– Нет.
– Зачем тогда власть?
– Какой ты скучный, странник. Ты бы хоть поторговался.
– Я не умею.
– Да и предмета для торга, если разобраться, нет.
– Ум и воля.
– Вот именно. И ты хочешь за них получить любовь и счастье?
– Да.
– А горе ты купить не хочешь?
– Горе нужно покупать?
– А как же! Разве без горя узнаешь счастье?
– Ты меня искушаешь, меняла. С тобой трудно спорить.
– Спорить со мной вообще не нужно. Здесь, – он обвел руками мглистое пространство вокруг, – я всегда прав.
– Да? И тебе не скучно?
– Нет. Это очень бодрит. Когда есть публика.
– А когда нет?
– O-xo-xo.
– Вот видишь.
– Не строй из себя умника, странник.
– Как это – «строить умника»?
– Это значит – делать вид, что понимаешь все и вся. А на самом деле...
Ха-ха.
– Почему ты говоришь «ха-ха», меняла? Тебе ведь вовсе не смешно.
– "Ха-ха" говорят, когда нечего сказать. Когда слова не нужны.
– Твое «ха-ха» выражает иронию.
– Во-от. И даже сарказм. Я же сказал, что ты умник.
– Я не умник. Я – умный. Учти, пожалуйста, эту разницу.
– Ну хорошо: ты умный. Но очень нудный. От тебя ломит зубы. Пора тебе в путь. Чего сидеть зря?
– Расскажи мне о счастье, меняла.
– Об этом я ничего не знаю.
– Скажи, и это будет истина. Ты же всегда прав!
– Но не всегда мудр.
– Жаль. «Счастье», «со-участие», «со-чувствие». Когда ты часть кого-то. И кто-то – часть тебя.
– А еще – это «счет». За все, что ты не сделал.
– Ты жесток, меняла.
– Я справедлив.
– Ты хоть сам в это веришь?
– А какая разница? Слова ничего не стоят.
– Ты лжешь.
– Хоть бы и так? Ты точно мне надоел, странник.
– Ты зеваешь слишком демонстративно.
– Угу. Я невоспитанный.
– Тебе не избавиться от меня так просто.
– Мне надоело разговаривать ни о чем.
– Разве счастье и любовь – ничто?
Меняла вздрогнул, выпустил из пальцев горсть монет, которую до того любовно перебирал. Поднял на странника испуганный взгляд:
– Ну зачем ты меня мучишь, странник? Не знаю, кем ты послан, но не мучь меня. Уходи. Ты ведь и сам знаешь... Любовь и счастье – это Дары. Их не бывает на торжище.
– Дары Господа нашего Иисуса Христа?
Меняла вздрогнул, выкрикнул жалобной скороговоркой:
– Не нужно называть имен! Это против правил! Не губи меня – я ведь только меняла. – Потом опустил глаза долу, попросил смиренно:
– Покинь меня, странник.
За это я скажу тебе что-то.
– Я этого не знаю?
– Нет. Ведь ты не пытался продать доблесть.
– А разве это можно продать?
– Можно. Но купить нельзя. У тебя она есть.
– Не замечал.
– Это обычно. Ее не замечают, пока не придет срок. В соединении с любовью она принесет тебе счастье. – Помолчал, добавил еле слышно:
– Если на то будет Воля...
Странник кивнул. Повернулся и пошел прочь.
– Во мгле легко заблудиться. Ты не спросишь дорогу, странник? – Глаза менялы вспыхнули на мгновение затаенным злорадством.
– Нужно просто идти вперед и вверх. Всегда вперед и вверх.
Меняла остался позванивать медяками на шатком столе. Странник уже скрылся из вида, исчез в мглистой пелене, а меняла еще долго смотрел ему вослед, и было не понять, чего больше в этом взгляде: зависти или тоски.
Глава 100
Свет проникал сквозь сомкнутые веки, и сон был окрашен в спелые золотые тона. И еще – Олег видел птицу. Она легко парила в лазоревом просторе, не подчиняя себе неба, наоборот, подчиняясь ему, и это подчинение было сладостно... Восходящие потоки возносили ее в самое поднебесье, потом она неслась к земле, набирая скорость, и – снова уносилась к солнцу.
Олег так и проснулся, улыбаясь. За окном стояло теплое бабье лето, ветер шевелил занавески... Прежний сон – о мглистой равнине и о страннике – Данилов не вспомнил. Впереди был новый день. Ну а события истекших двух месяцев умещались в скупые, почти телеграфные строки.
...Головин, как сообщила пресса, погиб три дня спустя после событий, имевших место в его квартире. В сопровождении трех особо доверенных менеджеров он вылетел с военного аэродрома под Княжинском на собственном самолете. Место, куда он совершал вояж, как и цель его визита, так никто и не узнал. Самолет пропал с экранов радаров где-то над Атлантикой. Власти Княжинска предприняли шаги для выяснения судьбы воздушного судна; газеты судачили, что даже сам президент связывался с НАСА с просьбой предоставить информацию со спутников, способную пролить свет на подробности катастрофы... Как бы там ни было, мелкие обломки, предположительно относящиеся к пропавшему самолету, были обнаружены голландским исследовательским судном «Debber», оказавшимся неподалеку от предполагаемого места падения самолета. Возникший шторм заставил свернуть начавшееся расследование. Официально гибель Александра Петровича Головина была не установлена, и это породило массу юридических казусов как с правом наследования принадлежащего лично ему имущества, так и с пакетами акций и финансовыми потоками, находившимися в его управлении через доверенные банки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87