– Этот Данилов утомил меня.
– И напугал, не так ли? – Гриф легко и непринужденно поднялся из кресла, прошел к бару, плеснул себе еще виски, выпил медленно, с удовольствием. – Все дело в том, милый Фока, кого мы больше боимся в этой жизни – врагов или друзей... Враги – надежнее, друзья – опаснее. – Гриф неожиданно повернулся к Бокуну, спросил быстро:
– Я ведь тебе друг?
Тот не сумел подготовиться, лишь глубже втянул голову в плечи, опустил взгляд в поверхность стола и – кивнул.
– Вот-вот, кивай. Но никогда не отвечай на такой вопрос утвердительно: ответ будет ложью, и ложь эта в глазах вопрошающего будет явной. Как говаривал старик Ришелье, предательство – лишь вопрос времени. Нет такого человека, которого другой не предал бы. И даже не ради денег, славы, удовольствий и уж подавно не по принуждению. Очень часто – по легкомыслию. Еще чаще – из зависти.
Зависть – самое людское из всех человеческих качеств. И самое прогрессивное.
Заставляет двигаться даже тех, кто ленив и нелюбопытен. – Гриф замолчал, застыл, устремив взгляд в себя, потом снова обратился к Бокуну:
– Не переживай, Фока. Помнишь Влада и Эдика? Этих «братьев из ларца»? Они снова станут приносить тебе готовые хохмочки и примочки, тебе не будет даже нужды их читать.
Можешь продолжать квасить. И переживать. И не беспокойся понапрасну: и Дидык, и Реймерс, и Раковский, и Головин, и остальные – люди слишком умные, чтобы грешить на тебя... Будку не наказывают за то, что оттуда лает собака. Так что – спи спокойно, друг. Хм... Звучит как эпитафия. Мрачно, но надежно.
За время пространного монолога Грифа Бокун почти полностью справился с эмоциями. Лицо выглядело слегка помятым, но в целом он производил впечатление собранного, пусть и застегнутого на все пуговицы вицмундира, функционера. Он быстро, мельком взглянул на Грифа, произнес бесцветно и бесстрастно:
– А что ты предполагаешь делать с Даниловым, Сергей Оттович?
– Не беспокойся, Фока. – Если Гриф и был удивлен быстрой перемене, произошедшей с Бокуном, то виду не подал: так, принял к сведению. – События, предоставленные самим себе, имеют тенденцию развиваться от плохого к худшему.
Этого я допустить никак не могу. И Даниловым займусь.
– А если он представляет структуры?
– Все мы представляем структуры, Фокий.
– Я имею в виду – органы. Наши или российские.
– И что это меняет?
Бокун помялся:
– Прижать его надо хорошенько. Расколется, как сухой пряник.
– А если не расколется?
– Таких не бывает.
– Это верно. Вот только куда нам его девать, измордованного да наркотой заколотого? Особенно если он представляет «структуры»?
– Ты ж сам, Сергей Оттович, поминал Виссарионыча. «Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы».
– А ты злопамятен, Фока, ох злопамятен! Нет, устранять Данилова не разумно. Пока. Ведь кто-то подвиг его на деяние? Кто-то выставил перед нами болванчиком и мальчиком для тумаков? Да и сам он – лошадка пока темная. Нет, устранять рано. А вот посадить на «поводок», да живцом... Да еще на такой, что покажется клиенту «сладким пряником». Ты ведь на своей наживке чувствуешь себя большущим хищным карпом в собственном пруду, эдаким царьком... Такого роскошества мы Данилову не предоставим, но кое-что могем. Он сам сказал, что любит роскошь.
– А кто ж, барин, не любит?
– Ты начал шутить, Бокун? Значит, ожил. Вот теперь я совершенно спокоен за, так сказать, «план мероприятия». – Гриф запрокинул голову, некоторое время раздумчиво изучал подвесной потолок. – Как констатировал один ученый богослов, все переменчиво в этом мире и в равной степени имеет задатки служить как добру, так и злу. А что есть деньги? Добро или зло?
– Человека не так портят деньги, как их отсутствие.
– Ну да, вопрос риторический: количество денег порой определяет степень нашей свободы в этом мире. Но не для всех. Не думай, что я пошлю твоему собкору-махинатору человека с баулом «зелени». Ты его здорово «раздергал». Он идеалист. Ну а поскольку времени перевоспитывать его в материалиста нет, да и ни к чему это... Идеалы способствуют великим деяниям. А деньги – лишь дисциплинируют. Так что... С идеалистами нужно лаской. Нежностью. Любовью. – Гриф раздумчиво поиграл льдом в бокале, спросил:
– У него есть кто-то? На тему любви?
– Из редакции?
– Из редакции, со скамейки, с панели – не важно!
– Сплетен про него не слагают.
– Нужно посодействовать молодому человеку, ибо... – Гриф поднял свой бокал, поболтал остатками льдинок, напел негромко:
– "Жить без любви, быть может, можно..." Но – как?.. Подберем мы твоему Данилову умницу, красавицу, рукодельницу и чтобы писала чистым апельсиновым соком! Ты доволен, Фока?
Бокун неопределенно пожал плечами.
– Вижу – недоволен. По тебе – закопать супостата в ямку поглубже и цементом сверху залить. У-у-у, Живодеров... – Гриф шутливо погрозил Бокуну пальцем. – Закопать никогда никого не поздно, Фока. Никогда и никого. – Гриф помолчал, рассеянно глядя в окно, закончил деловым тоном:
– Кажется, мы все обговорили?
– Да, Сергей Оттович.
– Не слышу энтузиазма в голосе.
– Энтузиазм – удел дураков.
– Пожалуй. Возвращайся к своим баранам, Бокун. А я вернусь к своим волкам.
Каждый в этом мире должен занимать свое место. Иначе всех ждет беспорядок.
Хаос.
Гриф выплеснул остатки виски на палас и пошел к двери.
Полуобернулся:
– Да, Фока... Что ты там сказал про его взгляд?
– Взгляд?
– Именно.
– У него взгляд убийцы.
– Как романтично. Идеалист со взглядом убийцы. Беллетристика. У этих парней, друг мой, не бывает никакого взгляда. Только прищур. Сквозь прорезь прицела.
Гриф закрыл за собою дверь мягко, как хозяин. Бокун застыл в кресле, опустив глаза на матовую поверхность стола. Ничего. Время волков не может длиться вечно. Только до той поры, пока они не перегрызут друг другу глотки.
Вот тогда и наступит его время. Как Гриф его назвал? «Саванный суслик»? Пусть.
Саванна принадлежит как раз этим осторожным зверькам, когда волчьи кости уже дотлевают в ямах.
Фокий Лукич поднял взгляд и долго смотрел вслед ушедшему. В зрачках его не осталось ничего, кроме ненависти, стылой и бездонной, как черная просинь ледяного омута.
Глава 14
Сергей Оттович Гриф сидел за столом в просторном кабинете и нервно перебирал бумаги. Ему было неспокойно. Отчего, он не знал, но беспокойство свое никогда не рассеивал ни вином, ни развлечениями: он искренне полагал беспокойство предохранительным клапаном от разного рода неприятностей. Они уже где-то совсем рядом, близко, неведомая железка в организме или извилинка в сером веществе мозга отвечает как раз за предвидение событий или случайностей, и надпочечники уже высылают в кровь адреналин, и сердце начинает стучать ровно и мощно, рассылая кровь, эту животворную субстанцию, именуемую китайцами живительной энергией «ци», по тканям, приготовляя тело и интеллект к схватке, к поединку, к победе. Если, конечно, организм здоров, а не отравлен унынием, тоской, никчемной самоукоризной или, хуже того – раствором алкоголя или наркотика – этими служками владыки преисподней.
Гриф алкоголь употреблял очень умеренно и аккуратно, к наркотикам, как и к людям, им поклоняющимся, относился с искренним брезгливым презрением... Тогда – отчего тревога? Кажется, все идет по плану, но что-то зудит и зудит надоедливо и монотонно, словно невидимый комар в ночной комнате, мешая сосредоточиться и обрести душевный покой. Давешний разговор с Бокуном? Да. И – Данилов. Что-то очень уж самоуверенный парниша этот интеллектуал-самородок, чтобы быть ничьим.
Гриф уже отдал необходимые распоряжения, нужно проверить исполнение. Глядишь, и на душе прояснится. Гриф нажал кнопку селектора, приказал:
– Вагина ко мне.
Александр Александрович Вагин, блеклый невыразительный мужчина с пегими волосами, с пегой, словно присыпанной тальком кожей и с пегим взглядом невнятного цвета глаз, был неприметен, исполнителен и аккуратен. Среднего телосложения, среднего роста, средних лет... Даже костюм на нем, не старый и не с иголочки, не отутюженный и не мятый, был такого невразумительного колера, что, как только Вагин исчезал с глаз, визави вряд ли смог бы определить даже его цвет. Естественно, и сослуживцы, и подчиненные никогда не называли его Александром Александровичем; Сан Саныч было обращением почти официальным, ну а за глаза Вагина кликали – Серый Йорик, ибо на Серого кардинала он никак не тянул. Впрочем, при всей своей отвратно-непрезентабельной наружности Серый Йорик был еще и до омерзения похотлив и, как выразился один сослуживец, «злобуйственен», а потому многие старались брезгливо уклониться и от его приязни или ненависти, и от его потного и мятого рукопожатия. Вагина это нисколько не смущало. Его посыпанный перхотью пиджачишко являлся частью казенного пейзажа, как мажущаяся побелка в иных коридорах или желто-грязная окраска стен в иных заведениях. Гриф же просто знал Вагину цену. Как и всем, с кем он имел дело.
– Вызывали, Сергей Оттович? – застыл на пороге блеклой тенью Йорик.
– Да. Ты взял Данилова в разработку?
– Так точно.
– Результаты?
– За два часа трудно установить что-то определенное.
– И тем не менее...
– Пока только «объективка». Данилов Олег Владимирович, русский, в партиях и общественных организациях не состоял, политикой не занимался, место рождения, как и год, не указаны...
– Что значит, не указаны?
– Данилов сам заполнял файл, к тому времени он уже две недели сотрудничал в газете, никто в его формуляр не заглядывал... Разгильдяйство, конечно... Вот он и созорничал: местом рождения указан Кубытинск-на-Усяве, временем – тридцать третье Брюмера шесть тысяч восемьсот тридцать седьмого года от Сотворения мира.
– Забавно. Ты никогда не задумывался, Вагин, что даже это сочетание, «Сотворение мира», говорит в пользу христианства?
– Простите?..
– Co-творение. Когда в этом приняли участие Отец, Сын и Дух Святой.
Вагин пожал узкими плечиками:
– Я далек от богословия.
– Пожалуй, я тоже. Так, игра воображения. Зачем ты мне рассказываешь о вольных сочинениях Данилова?
– Ну как... – смешался подчиненный. – Положено.
– Мне не нужны идиотские сказки этого «простачка» о всяких кубытинсках, игогоевсках-на-Усяве и крестопропойсках.
– Виноват.
– Ты составил запрос для нашей агентуры в Москве?
– Так точно. – Вагин неуловимым движением извлек из папочки убористо заполненный текстом листок. – Необходима ваша виза.
Гриф быстро пробежал глазами текст. Двумя скупыми выверенными движениями вычеркнул несколько пунктов. Спросил:
– Какую смету ты заложил в оперативные расходы?
– Пять тысяч долларов. С допуском.
Гриф скривил губы:
– Не нужно никаких допусков. Добавь сзади нолик – и будет в самый раз.
Информация мне нужна в течение двух, максимум – трех дней.
Пепельное лицо Серого Йорика словно подернулось рябью: это означало удивление.
– Пятьдесят тысяч? На выяснение прошлых обстоятельств отставного журналиста?
– Он не журналист, и ты, голубчик, знаешь это не хуже меня. Или, по крайней мере, догадываешься.
– За пятьдесят тысяч я раньше покупал резидентов, – упрямо поджал губы-ниточки Вагин.
– Было за что платить... Раньше резиденты интересовались тайнами мадридских и кремлевских дворов... Удобно ли сиделось дедушке на горшке и хорош ли утренний стул... Ну а если стул хорош, то и трон крепок. Мы же – люди с тобой маленькие, но практичные. Сейчас нас интересуют только деньги и ничего, кроме денег. – Гриф покусал кончик карандаша. – Деньги разлагают людей, давая им возможность потворствовать своим порокам. И люди становятся ручными, как прикормленные белки. Вот и вся политика. – Он вздохнул. – Меня от этого мутит.
– Гриф взял из коробки сигарету, покрутил в пальцах, положил обратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
– И напугал, не так ли? – Гриф легко и непринужденно поднялся из кресла, прошел к бару, плеснул себе еще виски, выпил медленно, с удовольствием. – Все дело в том, милый Фока, кого мы больше боимся в этой жизни – врагов или друзей... Враги – надежнее, друзья – опаснее. – Гриф неожиданно повернулся к Бокуну, спросил быстро:
– Я ведь тебе друг?
Тот не сумел подготовиться, лишь глубже втянул голову в плечи, опустил взгляд в поверхность стола и – кивнул.
– Вот-вот, кивай. Но никогда не отвечай на такой вопрос утвердительно: ответ будет ложью, и ложь эта в глазах вопрошающего будет явной. Как говаривал старик Ришелье, предательство – лишь вопрос времени. Нет такого человека, которого другой не предал бы. И даже не ради денег, славы, удовольствий и уж подавно не по принуждению. Очень часто – по легкомыслию. Еще чаще – из зависти.
Зависть – самое людское из всех человеческих качеств. И самое прогрессивное.
Заставляет двигаться даже тех, кто ленив и нелюбопытен. – Гриф замолчал, застыл, устремив взгляд в себя, потом снова обратился к Бокуну:
– Не переживай, Фока. Помнишь Влада и Эдика? Этих «братьев из ларца»? Они снова станут приносить тебе готовые хохмочки и примочки, тебе не будет даже нужды их читать.
Можешь продолжать квасить. И переживать. И не беспокойся понапрасну: и Дидык, и Реймерс, и Раковский, и Головин, и остальные – люди слишком умные, чтобы грешить на тебя... Будку не наказывают за то, что оттуда лает собака. Так что – спи спокойно, друг. Хм... Звучит как эпитафия. Мрачно, но надежно.
За время пространного монолога Грифа Бокун почти полностью справился с эмоциями. Лицо выглядело слегка помятым, но в целом он производил впечатление собранного, пусть и застегнутого на все пуговицы вицмундира, функционера. Он быстро, мельком взглянул на Грифа, произнес бесцветно и бесстрастно:
– А что ты предполагаешь делать с Даниловым, Сергей Оттович?
– Не беспокойся, Фока. – Если Гриф и был удивлен быстрой перемене, произошедшей с Бокуном, то виду не подал: так, принял к сведению. – События, предоставленные самим себе, имеют тенденцию развиваться от плохого к худшему.
Этого я допустить никак не могу. И Даниловым займусь.
– А если он представляет структуры?
– Все мы представляем структуры, Фокий.
– Я имею в виду – органы. Наши или российские.
– И что это меняет?
Бокун помялся:
– Прижать его надо хорошенько. Расколется, как сухой пряник.
– А если не расколется?
– Таких не бывает.
– Это верно. Вот только куда нам его девать, измордованного да наркотой заколотого? Особенно если он представляет «структуры»?
– Ты ж сам, Сергей Оттович, поминал Виссарионыча. «Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы».
– А ты злопамятен, Фока, ох злопамятен! Нет, устранять Данилова не разумно. Пока. Ведь кто-то подвиг его на деяние? Кто-то выставил перед нами болванчиком и мальчиком для тумаков? Да и сам он – лошадка пока темная. Нет, устранять рано. А вот посадить на «поводок», да живцом... Да еще на такой, что покажется клиенту «сладким пряником». Ты ведь на своей наживке чувствуешь себя большущим хищным карпом в собственном пруду, эдаким царьком... Такого роскошества мы Данилову не предоставим, но кое-что могем. Он сам сказал, что любит роскошь.
– А кто ж, барин, не любит?
– Ты начал шутить, Бокун? Значит, ожил. Вот теперь я совершенно спокоен за, так сказать, «план мероприятия». – Гриф запрокинул голову, некоторое время раздумчиво изучал подвесной потолок. – Как констатировал один ученый богослов, все переменчиво в этом мире и в равной степени имеет задатки служить как добру, так и злу. А что есть деньги? Добро или зло?
– Человека не так портят деньги, как их отсутствие.
– Ну да, вопрос риторический: количество денег порой определяет степень нашей свободы в этом мире. Но не для всех. Не думай, что я пошлю твоему собкору-махинатору человека с баулом «зелени». Ты его здорово «раздергал». Он идеалист. Ну а поскольку времени перевоспитывать его в материалиста нет, да и ни к чему это... Идеалы способствуют великим деяниям. А деньги – лишь дисциплинируют. Так что... С идеалистами нужно лаской. Нежностью. Любовью. – Гриф раздумчиво поиграл льдом в бокале, спросил:
– У него есть кто-то? На тему любви?
– Из редакции?
– Из редакции, со скамейки, с панели – не важно!
– Сплетен про него не слагают.
– Нужно посодействовать молодому человеку, ибо... – Гриф поднял свой бокал, поболтал остатками льдинок, напел негромко:
– "Жить без любви, быть может, можно..." Но – как?.. Подберем мы твоему Данилову умницу, красавицу, рукодельницу и чтобы писала чистым апельсиновым соком! Ты доволен, Фока?
Бокун неопределенно пожал плечами.
– Вижу – недоволен. По тебе – закопать супостата в ямку поглубже и цементом сверху залить. У-у-у, Живодеров... – Гриф шутливо погрозил Бокуну пальцем. – Закопать никогда никого не поздно, Фока. Никогда и никого. – Гриф помолчал, рассеянно глядя в окно, закончил деловым тоном:
– Кажется, мы все обговорили?
– Да, Сергей Оттович.
– Не слышу энтузиазма в голосе.
– Энтузиазм – удел дураков.
– Пожалуй. Возвращайся к своим баранам, Бокун. А я вернусь к своим волкам.
Каждый в этом мире должен занимать свое место. Иначе всех ждет беспорядок.
Хаос.
Гриф выплеснул остатки виски на палас и пошел к двери.
Полуобернулся:
– Да, Фока... Что ты там сказал про его взгляд?
– Взгляд?
– Именно.
– У него взгляд убийцы.
– Как романтично. Идеалист со взглядом убийцы. Беллетристика. У этих парней, друг мой, не бывает никакого взгляда. Только прищур. Сквозь прорезь прицела.
Гриф закрыл за собою дверь мягко, как хозяин. Бокун застыл в кресле, опустив глаза на матовую поверхность стола. Ничего. Время волков не может длиться вечно. Только до той поры, пока они не перегрызут друг другу глотки.
Вот тогда и наступит его время. Как Гриф его назвал? «Саванный суслик»? Пусть.
Саванна принадлежит как раз этим осторожным зверькам, когда волчьи кости уже дотлевают в ямах.
Фокий Лукич поднял взгляд и долго смотрел вслед ушедшему. В зрачках его не осталось ничего, кроме ненависти, стылой и бездонной, как черная просинь ледяного омута.
Глава 14
Сергей Оттович Гриф сидел за столом в просторном кабинете и нервно перебирал бумаги. Ему было неспокойно. Отчего, он не знал, но беспокойство свое никогда не рассеивал ни вином, ни развлечениями: он искренне полагал беспокойство предохранительным клапаном от разного рода неприятностей. Они уже где-то совсем рядом, близко, неведомая железка в организме или извилинка в сером веществе мозга отвечает как раз за предвидение событий или случайностей, и надпочечники уже высылают в кровь адреналин, и сердце начинает стучать ровно и мощно, рассылая кровь, эту животворную субстанцию, именуемую китайцами живительной энергией «ци», по тканям, приготовляя тело и интеллект к схватке, к поединку, к победе. Если, конечно, организм здоров, а не отравлен унынием, тоской, никчемной самоукоризной или, хуже того – раствором алкоголя или наркотика – этими служками владыки преисподней.
Гриф алкоголь употреблял очень умеренно и аккуратно, к наркотикам, как и к людям, им поклоняющимся, относился с искренним брезгливым презрением... Тогда – отчего тревога? Кажется, все идет по плану, но что-то зудит и зудит надоедливо и монотонно, словно невидимый комар в ночной комнате, мешая сосредоточиться и обрести душевный покой. Давешний разговор с Бокуном? Да. И – Данилов. Что-то очень уж самоуверенный парниша этот интеллектуал-самородок, чтобы быть ничьим.
Гриф уже отдал необходимые распоряжения, нужно проверить исполнение. Глядишь, и на душе прояснится. Гриф нажал кнопку селектора, приказал:
– Вагина ко мне.
Александр Александрович Вагин, блеклый невыразительный мужчина с пегими волосами, с пегой, словно присыпанной тальком кожей и с пегим взглядом невнятного цвета глаз, был неприметен, исполнителен и аккуратен. Среднего телосложения, среднего роста, средних лет... Даже костюм на нем, не старый и не с иголочки, не отутюженный и не мятый, был такого невразумительного колера, что, как только Вагин исчезал с глаз, визави вряд ли смог бы определить даже его цвет. Естественно, и сослуживцы, и подчиненные никогда не называли его Александром Александровичем; Сан Саныч было обращением почти официальным, ну а за глаза Вагина кликали – Серый Йорик, ибо на Серого кардинала он никак не тянул. Впрочем, при всей своей отвратно-непрезентабельной наружности Серый Йорик был еще и до омерзения похотлив и, как выразился один сослуживец, «злобуйственен», а потому многие старались брезгливо уклониться и от его приязни или ненависти, и от его потного и мятого рукопожатия. Вагина это нисколько не смущало. Его посыпанный перхотью пиджачишко являлся частью казенного пейзажа, как мажущаяся побелка в иных коридорах или желто-грязная окраска стен в иных заведениях. Гриф же просто знал Вагину цену. Как и всем, с кем он имел дело.
– Вызывали, Сергей Оттович? – застыл на пороге блеклой тенью Йорик.
– Да. Ты взял Данилова в разработку?
– Так точно.
– Результаты?
– За два часа трудно установить что-то определенное.
– И тем не менее...
– Пока только «объективка». Данилов Олег Владимирович, русский, в партиях и общественных организациях не состоял, политикой не занимался, место рождения, как и год, не указаны...
– Что значит, не указаны?
– Данилов сам заполнял файл, к тому времени он уже две недели сотрудничал в газете, никто в его формуляр не заглядывал... Разгильдяйство, конечно... Вот он и созорничал: местом рождения указан Кубытинск-на-Усяве, временем – тридцать третье Брюмера шесть тысяч восемьсот тридцать седьмого года от Сотворения мира.
– Забавно. Ты никогда не задумывался, Вагин, что даже это сочетание, «Сотворение мира», говорит в пользу христианства?
– Простите?..
– Co-творение. Когда в этом приняли участие Отец, Сын и Дух Святой.
Вагин пожал узкими плечиками:
– Я далек от богословия.
– Пожалуй, я тоже. Так, игра воображения. Зачем ты мне рассказываешь о вольных сочинениях Данилова?
– Ну как... – смешался подчиненный. – Положено.
– Мне не нужны идиотские сказки этого «простачка» о всяких кубытинсках, игогоевсках-на-Усяве и крестопропойсках.
– Виноват.
– Ты составил запрос для нашей агентуры в Москве?
– Так точно. – Вагин неуловимым движением извлек из папочки убористо заполненный текстом листок. – Необходима ваша виза.
Гриф быстро пробежал глазами текст. Двумя скупыми выверенными движениями вычеркнул несколько пунктов. Спросил:
– Какую смету ты заложил в оперативные расходы?
– Пять тысяч долларов. С допуском.
Гриф скривил губы:
– Не нужно никаких допусков. Добавь сзади нолик – и будет в самый раз.
Информация мне нужна в течение двух, максимум – трех дней.
Пепельное лицо Серого Йорика словно подернулось рябью: это означало удивление.
– Пятьдесят тысяч? На выяснение прошлых обстоятельств отставного журналиста?
– Он не журналист, и ты, голубчик, знаешь это не хуже меня. Или, по крайней мере, догадываешься.
– За пятьдесят тысяч я раньше покупал резидентов, – упрямо поджал губы-ниточки Вагин.
– Было за что платить... Раньше резиденты интересовались тайнами мадридских и кремлевских дворов... Удобно ли сиделось дедушке на горшке и хорош ли утренний стул... Ну а если стул хорош, то и трон крепок. Мы же – люди с тобой маленькие, но практичные. Сейчас нас интересуют только деньги и ничего, кроме денег. – Гриф покусал кончик карандаша. – Деньги разлагают людей, давая им возможность потворствовать своим порокам. И люди становятся ручными, как прикормленные белки. Вот и вся политика. – Он вздохнул. – Меня от этого мутит.
– Гриф взял из коробки сигарету, покрутил в пальцах, положил обратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87