Гестапо!
— А в какой камере-то?
— В твоей, Виталий. В твоей, — сказал Петренко. «Мадам, уже падают листья», — печально произнес Вертинский. Петренко нажал клавишу «шарпа», и Вертинский умолк. Несколько секунд все молчали.
— Ну что, мне рапорт писать или сами разберетесь?
— А он… жив? — спросил Виталий. — Парнишка-то?
— А идите вы все! — буркнул Петренко, махнул рукой и вышел. Уже в коридоре он добавил: — Пинг-понг, понимаешь.
Зверев, Лысый и Глеб разом встали. Сутулая фигура тюремного опера удалялась по коридору. Володя шел, по-стариковски шаркая ногами.
…Оказалось — пытали. Действительно током. Вещдоки — два куска провода с оголенными концами — валялись тут же, на полу.
Тощий пацан со смуглым восточным лицом сидел на шконке. В темных раскосых глазах стояли слезы. Пожилой контролер справно-душным видом курил около двери.
Лысый сел на шконку рядом с пацаном, спросил, заглядывая в глаза:
— Как ты, Китаец?
Пацан молчал, отворачивался к стене.
— Как ты себя чувствуешь? Может, к врачу? Зверев подошел к контролеру, негромко спросил:
— Что тут было, Григорий Василич?
— Да вот учудили… током, понимаешь, затеяли пытать Китайчонка. Вовремя я подоспел. Заглянул — двое держат, а третий проводами в грудь ему тычет.
— Кто? — спросил Глеб.
— А вон те уроды. Крыса, говорят… печенье у кого-то украл.
— Печенье, значит? — нехорошим голосом сказал Виталий и пристально посмотрел на тройку пацанов в углу. — Значит, печенье… Ну, ладно. А кто из вас додумался током пытать? Кто у нас такой умный? Ты, Костыль?
— Ну, я, — ответил угловатый подросток в тренировочных штанах и майке.
— Молодец, — сказал Лысый. — Вундеркинд. В школе осилил всего два класса, а в физике разбирается. Ну просто Луиджи Гальвани… Пойдем!
— Куда? — быстро спросил Костыль.
— Потолкуем, — ответил Лысый и поднял с пола провода. Он аккуратно свернул их и положил в карман джинсовой куртки. Костыль смотрел на него испуганными глазами. Китаец тоже.
— Э-э, ребята, — неуверенно сказал контролер.
— Все будет нормально, — ответил Глеб. — Не волнуйся, Григорий Васильевич.
— Да вот Петренко…
— С Петренко мы все решим, Григорий Васильевич, — сказал Зверев.
Виталий взял Костыля за локоть, повел к двери. Проходя мимо Китайца, остановился, спросил:
— Уверен, что обойдешься без врача?
Китаец кивнул.
Костыля привели в камеру Глеба. Солнечный свет уже погас, за окном висели синие сумерки. Расселись. Костыль стоял посреди камеры, старался держаться независимо. Лысый налил в стаканы водки, посмотрел на Костыля.
— Выпьешь?
— А чего ж? Я один могу целую бутылку выжрать.
— Действительно вундеркинд, — вздохнул Лысый, достал кружку и плеснул в нее водки. Протянул Костылю: пей.
— А… вы? — спросил тот.
— Может, мне и на брудершафт с тобой выпить?
Вундеркинд Костыль неуверенно посмотрел на Виталия. Слово брудершафт было ему незнакомо… бил в ноздри запах водки. Костыль выпил. Ему протянули хлеб с куском жирного копченого угря и долькой лимона. Он проглотил это мигом, жадно посмотрел на стол, но больше ни выпить, ни закусить ему не предложили.
— Ну, расскажи нам, Костыль, как жить собираешься? — спросил Виталий.
— Я по-черному жить буду… вором.
— У-у-у, — сказал Глеб, — да ты серьезный пацан. Уважаю.
Костыль почесал коротко стриженную голову, шмыгнул носом.
— Ну а сюда, в крытую, как попал? — спросил Зверев.
— Мы с пацанами хату ломанули. Фраера одного обнесли.
— Ага, понятно… А скажи-ка, Костыль, на следствии ты показания давал?
— Так все давали.
— Нет, дружок, — сказал Зверев, — я не спрашиваю, как там все. Ты на следствии показания давал? Про подельников рассказывал?
— А все рассказали. Следачка — сука такая…
— Ну вот опять: все. Ты за себя отвечай. Давал показания?
Костыль снова шмыгнул носом и ответил:
— Давал… все давали. А там следачка… Трое взрослых за столом весело рассмеялись, переглянулись.
— Вот теперь мы выяснили, кто сука, — сказал Глеб. — Не следачка, а ты. А знаешь, что с суками делают? А? Ну, что молчишь? Ты же хочешь жить по-черному… должен знать.
На бледном лице Костыля выступили красные пятна.
— Может, выпьем? — спросил Глеб. Выпили. Зверев нажал клавишу магнитофона… «И осень в смертельном бреду», — пропел Вертинский. Лысый тяжелым взглядом посмотрел на юного садиста и спросил:
— Так что, Костыль, делают с суками по черным законам? Ты не ответил.
— Не надо, — тихо сказал Костыль.
— Снимай штаны.
— Не надо, Виталий Сергеевич.
— А Китаец, когда ты стал его пытать, просил тебя: не надо, Костя?
— А… — начал было Костыль, но осекся.
— Что — а? Просил или нет?
— Он не просил. Мы… мы ему пасть заткнули. Он ничего не просил.
— Мудро, — сказал Глеб. — Мы ему заткнули пасть, и он ничего не просил.
— Скидай портки, сволочь! — рявкнул Лысый.
«Над розовым морем вставала луна», — пропел Александр Вертинский.
Костыль медленно спустил до колен штаны.
— Трусы, — скомандовал Лысый. — Трусы долой.
…Во льду зеленела бутылка вина… Костыль спустил трусы. Бледная кожа покрылась мурашками.
И томно кружились влюбленные пары
Под ласковый шепот гавайской гитары…
— Раком, Костик, раком вставай.
Костыль опустился на пол. Тело его крупно вздрагивало. Лысый не спеша вытащил из кармана бухточку электропроводов в черной пластиковой изоляции, развернул.
— Сейчас, Костыль, сейчас… ты же, наверно, знаешь, как это делается, а?
Костыль задрожал еще сильнее. Лысый с размаху ударил его проводами по белым ягодицам. Костыль вскрикнул. Зверев отвернулся и стал смотреть в окно… Раздался еще вскрик.
Потом еще.
Потом Виталий отвел Костыля в камеру. Пока его не было, Зверев и Глеб сидели молча, курили, пили пиво… мерзко было на душе.
— Чего так долго? — спросил Глеб у Виталия, когда тот вернулся.
— Я им маленькую тронную речь прочитал, — ответил Лысый, наливая водки. — Чувствую, во мне погиб Макаренко.
— Макаренко, — сказал Зверев, — эти славные детишки опустили бы через пять минут после того, как он вошел бы к ним в хату.
— Это точно, — подтвердил Глеб, поднимая стакан.
В углу камеры валялись провода в черной пластиковой изоляции.
Свой авторитет в тюрьме Сашка и Виталий зарабатывали постепенно, шаг за шагом. Сначала были телевизоры и бильярд. Потом они сумели организовать для детишек концерт Розенбаума. Потом Зверев договорился на макаронной фабрике о поставке в виде спонсорской помощи полутора тонн макарон, а Виталий пробил больше двухсот квадратных метров стекла по себестоимости. В стране, где все — дефицит, где все только по блату, человек со связями имеет особую ценность. Даже если он сидит в тюрьме в ожидании суда… Потом они добывали бумагу и электроды, маргарин и картошку, масляную краску и редуктор заднего моста для ЗИЛа.
Шли дни, наступило лето с грозами и духотой, с белыми ночами. В Барселоне прошли Олимпийские игры. Лето стремительно катилось в никуда, приближалась осень. На четырнадцатое сентября был назначен суд.
За неделю, седьмого числа, Зверева снова посетил Павел Сергеевич Тихорецкий. Павел Сергеевич был загорелый и посвежевший. Видимо, сразу после отпуска. Почти слово в слово повторился разговор, состоявшийся в Крестах зимой. Пересказывать не будем — неинтересно.
А вечером того же дня Тихорецкий посетил народный суд Московского района. Дело Джабраилова передали судье Ксендзовой. Марина Вильгельмовна имела огромный судейский опыт, отличалась бескомпромиссностью. Именно с ней и встретился полковник Тихорецкий в модернистской башне Московского суда.
— Я к вам, Марина Вильгельмовна, пришел по очень серьезному вопросу, — сказал, обаятельно улыбаясь, Павел Сергеевич.
— Слушаю вас, — ответила судья. У нее были красивые темно-каштановые волосы и внимательные черные глаза за стеклами очков.
— Я пришел поговорить о деле Джабраилова, в секретариате мне сказали, что дело расписали вам.
— Да, — сказала Марина Вильгельмовна. — Дело у меня, через неделю начинаем процесс… А что, собственно, вас интересует, Павел Сергеич?
— Я бы не хотел быть неправильно понятым, Марина Вильгельмовна. Мы в ГУВД очень обеспокоены ростом преступности в милицейской среде. Последнее время факты такого рода отмечались неоднократно. Мы с вами, Марина Вильгельмовна, делаем общее дело, и я буду предельно откровенен…
Ксендзова кивнула, Павел Сергеевич продолжил:
— Я бы даже сформулировал так: имеет место сращивание некоторых сотруднике ГУВД с преступными элементами. Вы меня понимаете?
— Да, Павел Сергеич, отлично вас понимаю.
Тихорецкий вытащил сигареты, но заметил, что в кабинете судьи нигде не видно пепельницы, и хотел убрать их обратно.
— Курите, Павел Сергеевич, — сказала Ксендзова и поставила на стол блюдце с отбитым краем. — Я не курю, но заседатели…
— Благодарю, — произнес полковник и закурил. Разговору с Ксендзовой он придавал большое значение.
— Мы, Марина Вильгельмовна, понимаем всю опасность этого явления для общества, боремся с ним, но… нам нужна поддержка. Вы меня понимаете?
— Да, понимаю. Мы в судейской практике тоже сталкиваемся с подобными тенденциями. Но… чем же я могу вам помочь?
— По делу Джабраилова проходит один из наших бывших сотрудников, некто Зверев (Ксендзова кивнула). Офицер, капитан уголовного розыска. Кстати, очень толковый оперативник.
— Да, я уже ознакомилась с материалами дела, прочитала характеристику на Зверева. Одни благодарности и даже именные часы… Удивлена.
— Вот-вот… и мы все были шокированы. Я вам, Марина Вильгельмовна, больше скажу. Для меня это вдвойне неприятно, потому что есть и личный, так сказать, нюанс.
— Личный нюанс?
— К сожалению, — сказал Тихорецкий. Лоб перерезала глубокая морщина. — Саша Зверев — до некоторой степени мой воспитанник. Я ведь и сам служил в двадцать седьмом отделении. Понимаете?
— Да, конечно…
— И я никогда бы не подумал… — Тихорецкий махнул рукой и замолчал. В приоткрытую форточку доносился звук транспортного потока на Московском проспекте.
— В общем, именно о Звереве я и пришел поговорить. Мы бы хотели, чтобы этот случай — предательство офицера уголовного розыска — стал показательным. Справедливый и суровый приговор, соответствующее освещение в прессе и так далее. Вы меня понимаете?
— Да, конечно. Но мне, Павел Сергеич, представляется, что вы выбрали неудачный пример.
— Помилуйте, Марина Вильгельмовна! Капитан милиции В банде вымогателей! Куда уж дальше-то?
— Ситуация, несомненно, безобразная… Я полностью с вами согласна, но, тем не менее, повторю: пример неудачный. Я внимательно ознакомилась с материалами дела и могу сказать: серьезных доказательств вины Зверева нет. По крайней мере его невозможно считать организатором или активным исполнителем…
— Вы что же, считаете его этакой овечкой?
— Нет, не считаю. Однако из материалов дела следует, что роль его в преступлении незначительна. Он, скорее, был декоративной фигурой, призванной, попугать жертву своим удостоверением.
Тихорецкий закурил вторую сигарету и сказал:
— Уверяю вас, Марина Вильгельмовна, что все значительно серьезнее: Зверев один из организаторов этого преступления.
— Возможно, Павел Сергеич, возможно… Но я-то опираюсь на материалы дела. Если в ходе судебного разбирательства мы выясним, что роль Зверева не вскрыта на предварительном следствии полностью — направим дело на доследование.
Тихорецкий устало потер лоб, посмотрел на судью.
— Марина Вильгельмовна, мне сомнения ваши понятны… Видимо, в чем-то следователь не доработал. Но случай-то особый! И время непростое…
— А в России, Павел Сергеич, всегда время непростое.
— Абсолютно с вами согласен. Однако именно сейчас для нас, правоохранителей, настал момент, когда необходимы согласованные, оперативные, жесткие действия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— А в какой камере-то?
— В твоей, Виталий. В твоей, — сказал Петренко. «Мадам, уже падают листья», — печально произнес Вертинский. Петренко нажал клавишу «шарпа», и Вертинский умолк. Несколько секунд все молчали.
— Ну что, мне рапорт писать или сами разберетесь?
— А он… жив? — спросил Виталий. — Парнишка-то?
— А идите вы все! — буркнул Петренко, махнул рукой и вышел. Уже в коридоре он добавил: — Пинг-понг, понимаешь.
Зверев, Лысый и Глеб разом встали. Сутулая фигура тюремного опера удалялась по коридору. Володя шел, по-стариковски шаркая ногами.
…Оказалось — пытали. Действительно током. Вещдоки — два куска провода с оголенными концами — валялись тут же, на полу.
Тощий пацан со смуглым восточным лицом сидел на шконке. В темных раскосых глазах стояли слезы. Пожилой контролер справно-душным видом курил около двери.
Лысый сел на шконку рядом с пацаном, спросил, заглядывая в глаза:
— Как ты, Китаец?
Пацан молчал, отворачивался к стене.
— Как ты себя чувствуешь? Может, к врачу? Зверев подошел к контролеру, негромко спросил:
— Что тут было, Григорий Василич?
— Да вот учудили… током, понимаешь, затеяли пытать Китайчонка. Вовремя я подоспел. Заглянул — двое держат, а третий проводами в грудь ему тычет.
— Кто? — спросил Глеб.
— А вон те уроды. Крыса, говорят… печенье у кого-то украл.
— Печенье, значит? — нехорошим голосом сказал Виталий и пристально посмотрел на тройку пацанов в углу. — Значит, печенье… Ну, ладно. А кто из вас додумался током пытать? Кто у нас такой умный? Ты, Костыль?
— Ну, я, — ответил угловатый подросток в тренировочных штанах и майке.
— Молодец, — сказал Лысый. — Вундеркинд. В школе осилил всего два класса, а в физике разбирается. Ну просто Луиджи Гальвани… Пойдем!
— Куда? — быстро спросил Костыль.
— Потолкуем, — ответил Лысый и поднял с пола провода. Он аккуратно свернул их и положил в карман джинсовой куртки. Костыль смотрел на него испуганными глазами. Китаец тоже.
— Э-э, ребята, — неуверенно сказал контролер.
— Все будет нормально, — ответил Глеб. — Не волнуйся, Григорий Васильевич.
— Да вот Петренко…
— С Петренко мы все решим, Григорий Васильевич, — сказал Зверев.
Виталий взял Костыля за локоть, повел к двери. Проходя мимо Китайца, остановился, спросил:
— Уверен, что обойдешься без врача?
Китаец кивнул.
Костыля привели в камеру Глеба. Солнечный свет уже погас, за окном висели синие сумерки. Расселись. Костыль стоял посреди камеры, старался держаться независимо. Лысый налил в стаканы водки, посмотрел на Костыля.
— Выпьешь?
— А чего ж? Я один могу целую бутылку выжрать.
— Действительно вундеркинд, — вздохнул Лысый, достал кружку и плеснул в нее водки. Протянул Костылю: пей.
— А… вы? — спросил тот.
— Может, мне и на брудершафт с тобой выпить?
Вундеркинд Костыль неуверенно посмотрел на Виталия. Слово брудершафт было ему незнакомо… бил в ноздри запах водки. Костыль выпил. Ему протянули хлеб с куском жирного копченого угря и долькой лимона. Он проглотил это мигом, жадно посмотрел на стол, но больше ни выпить, ни закусить ему не предложили.
— Ну, расскажи нам, Костыль, как жить собираешься? — спросил Виталий.
— Я по-черному жить буду… вором.
— У-у-у, — сказал Глеб, — да ты серьезный пацан. Уважаю.
Костыль почесал коротко стриженную голову, шмыгнул носом.
— Ну а сюда, в крытую, как попал? — спросил Зверев.
— Мы с пацанами хату ломанули. Фраера одного обнесли.
— Ага, понятно… А скажи-ка, Костыль, на следствии ты показания давал?
— Так все давали.
— Нет, дружок, — сказал Зверев, — я не спрашиваю, как там все. Ты на следствии показания давал? Про подельников рассказывал?
— А все рассказали. Следачка — сука такая…
— Ну вот опять: все. Ты за себя отвечай. Давал показания?
Костыль снова шмыгнул носом и ответил:
— Давал… все давали. А там следачка… Трое взрослых за столом весело рассмеялись, переглянулись.
— Вот теперь мы выяснили, кто сука, — сказал Глеб. — Не следачка, а ты. А знаешь, что с суками делают? А? Ну, что молчишь? Ты же хочешь жить по-черному… должен знать.
На бледном лице Костыля выступили красные пятна.
— Может, выпьем? — спросил Глеб. Выпили. Зверев нажал клавишу магнитофона… «И осень в смертельном бреду», — пропел Вертинский. Лысый тяжелым взглядом посмотрел на юного садиста и спросил:
— Так что, Костыль, делают с суками по черным законам? Ты не ответил.
— Не надо, — тихо сказал Костыль.
— Снимай штаны.
— Не надо, Виталий Сергеевич.
— А Китаец, когда ты стал его пытать, просил тебя: не надо, Костя?
— А… — начал было Костыль, но осекся.
— Что — а? Просил или нет?
— Он не просил. Мы… мы ему пасть заткнули. Он ничего не просил.
— Мудро, — сказал Глеб. — Мы ему заткнули пасть, и он ничего не просил.
— Скидай портки, сволочь! — рявкнул Лысый.
«Над розовым морем вставала луна», — пропел Александр Вертинский.
Костыль медленно спустил до колен штаны.
— Трусы, — скомандовал Лысый. — Трусы долой.
…Во льду зеленела бутылка вина… Костыль спустил трусы. Бледная кожа покрылась мурашками.
И томно кружились влюбленные пары
Под ласковый шепот гавайской гитары…
— Раком, Костик, раком вставай.
Костыль опустился на пол. Тело его крупно вздрагивало. Лысый не спеша вытащил из кармана бухточку электропроводов в черной пластиковой изоляции, развернул.
— Сейчас, Костыль, сейчас… ты же, наверно, знаешь, как это делается, а?
Костыль задрожал еще сильнее. Лысый с размаху ударил его проводами по белым ягодицам. Костыль вскрикнул. Зверев отвернулся и стал смотреть в окно… Раздался еще вскрик.
Потом еще.
Потом Виталий отвел Костыля в камеру. Пока его не было, Зверев и Глеб сидели молча, курили, пили пиво… мерзко было на душе.
— Чего так долго? — спросил Глеб у Виталия, когда тот вернулся.
— Я им маленькую тронную речь прочитал, — ответил Лысый, наливая водки. — Чувствую, во мне погиб Макаренко.
— Макаренко, — сказал Зверев, — эти славные детишки опустили бы через пять минут после того, как он вошел бы к ним в хату.
— Это точно, — подтвердил Глеб, поднимая стакан.
В углу камеры валялись провода в черной пластиковой изоляции.
Свой авторитет в тюрьме Сашка и Виталий зарабатывали постепенно, шаг за шагом. Сначала были телевизоры и бильярд. Потом они сумели организовать для детишек концерт Розенбаума. Потом Зверев договорился на макаронной фабрике о поставке в виде спонсорской помощи полутора тонн макарон, а Виталий пробил больше двухсот квадратных метров стекла по себестоимости. В стране, где все — дефицит, где все только по блату, человек со связями имеет особую ценность. Даже если он сидит в тюрьме в ожидании суда… Потом они добывали бумагу и электроды, маргарин и картошку, масляную краску и редуктор заднего моста для ЗИЛа.
Шли дни, наступило лето с грозами и духотой, с белыми ночами. В Барселоне прошли Олимпийские игры. Лето стремительно катилось в никуда, приближалась осень. На четырнадцатое сентября был назначен суд.
За неделю, седьмого числа, Зверева снова посетил Павел Сергеевич Тихорецкий. Павел Сергеевич был загорелый и посвежевший. Видимо, сразу после отпуска. Почти слово в слово повторился разговор, состоявшийся в Крестах зимой. Пересказывать не будем — неинтересно.
А вечером того же дня Тихорецкий посетил народный суд Московского района. Дело Джабраилова передали судье Ксендзовой. Марина Вильгельмовна имела огромный судейский опыт, отличалась бескомпромиссностью. Именно с ней и встретился полковник Тихорецкий в модернистской башне Московского суда.
— Я к вам, Марина Вильгельмовна, пришел по очень серьезному вопросу, — сказал, обаятельно улыбаясь, Павел Сергеевич.
— Слушаю вас, — ответила судья. У нее были красивые темно-каштановые волосы и внимательные черные глаза за стеклами очков.
— Я пришел поговорить о деле Джабраилова, в секретариате мне сказали, что дело расписали вам.
— Да, — сказала Марина Вильгельмовна. — Дело у меня, через неделю начинаем процесс… А что, собственно, вас интересует, Павел Сергеич?
— Я бы не хотел быть неправильно понятым, Марина Вильгельмовна. Мы в ГУВД очень обеспокоены ростом преступности в милицейской среде. Последнее время факты такого рода отмечались неоднократно. Мы с вами, Марина Вильгельмовна, делаем общее дело, и я буду предельно откровенен…
Ксендзова кивнула, Павел Сергеевич продолжил:
— Я бы даже сформулировал так: имеет место сращивание некоторых сотруднике ГУВД с преступными элементами. Вы меня понимаете?
— Да, Павел Сергеич, отлично вас понимаю.
Тихорецкий вытащил сигареты, но заметил, что в кабинете судьи нигде не видно пепельницы, и хотел убрать их обратно.
— Курите, Павел Сергеевич, — сказала Ксендзова и поставила на стол блюдце с отбитым краем. — Я не курю, но заседатели…
— Благодарю, — произнес полковник и закурил. Разговору с Ксендзовой он придавал большое значение.
— Мы, Марина Вильгельмовна, понимаем всю опасность этого явления для общества, боремся с ним, но… нам нужна поддержка. Вы меня понимаете?
— Да, понимаю. Мы в судейской практике тоже сталкиваемся с подобными тенденциями. Но… чем же я могу вам помочь?
— По делу Джабраилова проходит один из наших бывших сотрудников, некто Зверев (Ксендзова кивнула). Офицер, капитан уголовного розыска. Кстати, очень толковый оперативник.
— Да, я уже ознакомилась с материалами дела, прочитала характеристику на Зверева. Одни благодарности и даже именные часы… Удивлена.
— Вот-вот… и мы все были шокированы. Я вам, Марина Вильгельмовна, больше скажу. Для меня это вдвойне неприятно, потому что есть и личный, так сказать, нюанс.
— Личный нюанс?
— К сожалению, — сказал Тихорецкий. Лоб перерезала глубокая морщина. — Саша Зверев — до некоторой степени мой воспитанник. Я ведь и сам служил в двадцать седьмом отделении. Понимаете?
— Да, конечно…
— И я никогда бы не подумал… — Тихорецкий махнул рукой и замолчал. В приоткрытую форточку доносился звук транспортного потока на Московском проспекте.
— В общем, именно о Звереве я и пришел поговорить. Мы бы хотели, чтобы этот случай — предательство офицера уголовного розыска — стал показательным. Справедливый и суровый приговор, соответствующее освещение в прессе и так далее. Вы меня понимаете?
— Да, конечно. Но мне, Павел Сергеич, представляется, что вы выбрали неудачный пример.
— Помилуйте, Марина Вильгельмовна! Капитан милиции В банде вымогателей! Куда уж дальше-то?
— Ситуация, несомненно, безобразная… Я полностью с вами согласна, но, тем не менее, повторю: пример неудачный. Я внимательно ознакомилась с материалами дела и могу сказать: серьезных доказательств вины Зверева нет. По крайней мере его невозможно считать организатором или активным исполнителем…
— Вы что же, считаете его этакой овечкой?
— Нет, не считаю. Однако из материалов дела следует, что роль его в преступлении незначительна. Он, скорее, был декоративной фигурой, призванной, попугать жертву своим удостоверением.
Тихорецкий закурил вторую сигарету и сказал:
— Уверяю вас, Марина Вильгельмовна, что все значительно серьезнее: Зверев один из организаторов этого преступления.
— Возможно, Павел Сергеич, возможно… Но я-то опираюсь на материалы дела. Если в ходе судебного разбирательства мы выясним, что роль Зверева не вскрыта на предварительном следствии полностью — направим дело на доследование.
Тихорецкий устало потер лоб, посмотрел на судью.
— Марина Вильгельмовна, мне сомнения ваши понятны… Видимо, в чем-то следователь не доработал. Но случай-то особый! И время непростое…
— А в России, Павел Сергеич, всегда время непростое.
— Абсолютно с вами согласен. Однако именно сейчас для нас, правоохранителей, настал момент, когда необходимы согласованные, оперативные, жесткие действия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56