— Не выдержало сердечко. Как выяснилось, он вообще был очень больным человеком, так определило вскрытие, сосуды ни к черту… Работал много, пожил хорошо, не жалел себя… Нет слов, Вероника Ивановна, просто нет слов… Редкий человек, так держался, так радовался приговору, и на тебе… Еще раз, мои вам глубочайшие соболезнования…
— Довели, гады, — простонала мать. — В камере сорок человек сидело, воздух портило… Разве он к такому привык? А ему же, как-никак пятьдесят шестой год пошел, Петр Петрович… Да, умеют у нас угробить…
Сидельников получил свой гонорар и откланялся.
— А вообще-то, отец преступник или нет? — задал идиотский вопрос наивный Михаил, полагавший, что роскошная жизнь их семьи была предопределена откуда-то свыше.
— Все на свете относительно, сынок, — усмехнулась мать. — Сам знаешь, в каком лживом обществе живем… А отец… Он молодец, наш папочка… Его голыми руками не взять… Улетел он от них… Правда, и от нас тоже…
— А как теперь… все это? — обвел руками Михаил, придавая словам более широкий смысл. — С конфискацией ведь…
— Как? — тяжело вздохнула мать. — Квартиру эту отберут, дадут другую, дача оформлена на меня, одна машина на тоже на меня, другая на дядю Борю, посмотрим… Кое-что отдадим, а остальное… Потом узнаешь, — хитро усмехнулась она.
Практически, так все и получилось. Вместо четырехкомнатных апартаментов в элитном доме на Ленинградском проспекте осенью переехали в двухкомнатную хрущебу на Каширском шоссе. А дачу и машину дед, ветеран войны, столяр-краснодеревщик, сумел отстоять, доказать документально, что и то и другое куплено на его деньги, более того, дача построена его руками и руками его умельцев-друзей. «Волга» просто принадлежала отцовскому брату Борису Михайловичу, директору ресторана, но он сказал, что она в полном распоряжении Вероники Ивановны. А пока ей хватало и «девятки», тем более, что и водить машину оказалось некому…
… А ещё через месяц мать объявила сыну, что ему от наследства отца кое-что причитается.
— Вот тебе сынок, пятьдесят тысяч наличными, и «девятку» переоформим на тебя, когда подрастешь…
— Да? — насторожился Михаил, желая, чтобы все было поделено поровну. — А сколько же у отца было всего?
Мать усмехнулась и многозначительно покрутила пальцем у виска.
— Мишенька, у нашего папочки ничего не было, никаких наличных денег, никаких сберкнижек, ничего вообще… Государственную квартиру отобрали, дали вот это, — она с презрением оглядела крохотные, с низкими потолками, комнатушки хрущебы, дача давно уже оформлена на меня, потому что её построил мой покойный отец Иван Васильевич, ветеран войны, столяр-краснодеревщик, построил своими руками и руками своих друзей… Он же презентовал мне «девятку», также оформленную на меня, и я дарю её тебе. «Волга» записана на дядю Борю, а деньги? Какие там могут быть деньги у скромного советского работника торговли, несправедливо арестованного и павшего жертвой произвола? Никаких денег… Вот пятьдесят тысяч завалялись, бери, владей… Трать, как хочешь, но желательно с умом. Больше капать не будет, сынок…
Михаил поглядел в пустые глаза матери и понял, что ничего он от неё больше не получит. Взял деньги и припрятал подальше…
… Примерно через полтора года у матери появился молодой любовник по имени Эдик. Черноволосый, с коротко подстриженными фатовскими усиками, неизвестной национальности и рода занятий, он появился неизвестно откуда. Поначалу он приходил редко, потом стал приходить часто, а потом переехал совсем. Перебрался к ним с большой спортивной сумкой на плече, целыми днями торчал дома, слушал музыку, играл на гитаре, курил дорогие сигареты и пил коньяк. По доверенности от дяди Бори гонял «Волгу».
Михаил поначалу терпел присутствие нахлебника молча, а потом, правда, в его отсутствие, задал матери прямой вопрос, что этот человек вообще здесь делает? Мать покраснела, глаза её заблестели злобным блеском, и она, вскочив с места, закричала истошным голосом, бегая по комнате:
— Мне только сорок два года, черт побери! — вопила она, хотя сын прекрасно знал, что ей пошел сорок четвертый год. — Я ещё не старая женщина! Мне что, прикажешь ложиться и помирать, дорогой сыночек? Рановато ты меня решил похоронить… Я хочу ещё пожить, я люблю Эдика, он любит меня, нам хорошо вместе… Ты уже взрослый, в мое опеке не нуждаешься… Так чего же ты лезешь в мою личную жизнь? У нас, как никак, две комнаты, только благодаря мне в однокомнатной не оказались, или вообще в коммуналке… Так что, всем места хватит… Дача есть, у тебя со временем будет своя машина, деньги, и все, между прочим, благодаря мне… Сколько мне трудов стоило все это сохранить, скольких людей пришлось подмазать, один этот проклятый Сидельников в такую копеечку обошелся… И тебе могла бы вообще ничего не дать…
— Я представляю, сколько ты оставила себе, — сузил глаза Михаил.
— А вот это не твое дело, сынок, — глаза матери стали совсем уже злыми и опасными. — Ты живешь, как у Христа за пазухой, а тебе все мало… Жадный ты очень, балованный… Нет, сыночек дорогой, не буди лихо, пока тихо…
На время Михаил заткнулся, затаив лютую ненависть к наглому Эдику. Его безумно раздражало присутствие в квартире этого красавчика с масляными глазами. А один раз он просто застал Эдика на матери.
— Стучаться надо! — закричала мать, махая раздвинутыми в стороны ногами. Эдик лишь обернулся и поглядел на вошедшего юношу своими черными как смородины глазами и сально улыбнулся. Михаил в жуткой досаде захлопнул дверь спальни.
Через некоторое время Эдик вышел из спальни, облаченный в отцовский голубой махровый халат и чинно прошествовал в ванную. Включил там воду и долго мылся. А потом вышел оттуда, закурил ароматную сигаретку, похлопал Михаила по плечу, подмигнул своим черным масляным глазом и снисходительно произнес:
— Такие вот они, старичок, дела…
Михаил позеленел от злости и осознания собственного бессилия. Он понимал, что обязан был мощным сокрушительным ударом сбить мерзавца с ног, но он не сделал этого. Даже ответить ничего не смог. Он просто пошел и напился. Пришел домой вдребезги пьяный, а затем они пили водку на кухне с Эдиком, хлопали друг друга по плечу и даже целовались. А мать наблюдала эту позорную сцену с нескрываемым одобрением.
— Жизнь течет, старичок, куда денешься? Живым жить, — бубнил Эдик.
— Все путем, старик, все путем, никаких проблем, — отвечал шестнадцатилетний Михаил и тянулся за очередной рюмкой.
— Давайте жить дружно, — елейно улыбаясь, произнесла мать, и при этих словах Михаила вырвало прямо на пол кухни.
… Так и прошло два года. Эдик то надолго куда-то пропадал на радость Михаилу, затем появлялся вновь. И когда он призадержался у них совсем уже надолго, Михаил принял решение.
— Я, пожалуй, сниму себе квартиру, — пробасил он, стараясь не глядеть в глаза расцветшей за это время, румяной и пышной матери.
— Да? — заблестели радостью глаза матери. — А что? — поглядела она на него внимательно. — Снимай, Миша, снимай. Не так уж это дорого. Деньги у тебя есть… Дело доброе… А подобрать вариант я помогу. Есть у меня ещё добрые знакомые.
… Подобрать вариант оказалось делом и впрямь нелегким. Рынка аренды квартир тогда ещё не было. Но мать действительно помогла. И в 1987 году восемнадцатилетний Михаил стал жить отдельно от матери.
Жить отдельно ему понравилось. Сначала он снимал квартиру в Орехово-Борисово недалеко от матери, потом перебрался в Ясенево. Домом же он не считал не только съемные квартиры, но и ту, в которой он был прописан, слишком уж разительное было отличие их четырехкомнатных, прекрасно отремонтированных хоромов в центре от хрущебы в спальном, отдаленном районе. О прежней жизни напоминала только дача, но теперь там все лето торчал веселый Эдик, устраивавший там со своими не менее веселыми друзьями бесконечные пикники и шашлыки, да и кряжистый дед с насупленными густыми бровями тоже заявлял свои права на дачу все чаще и чаще не только на словах, но и на деле. Так что и там бывать было не очень сладко…
У Михаила было постоянное ощущение, что вся эта жизнь какая-то временная, что обязательно наступят времена, когда он снова переедет в центр, когда он снова почувствует себя хозяином жизни, когда станет наслаждаться этой жизнью, как наслаждался в детстве. А что? Почему бы и нет? Ему нет и двадцати. Он поступил в Плехановский институт, тот самый, который в свое время окончил и его отец, он получил водительские права и стал ездить на отцовской «девятке» вишневого цвета, у него ещё остались деньги, Что остается делать? Только жить, да радоваться… И ждать своего часа, который обязательно наступит…
… И он стал радоваться… Стал вести веселый распутный образ жизни, тем не менее институт он не бросил и успешно сдавал сессию за сессией… Он верил, что образование обязательно пригодится ему и что лучшее времена у него впереди…
А пока наслаждался молодостью и беззаботностью. От девушек не было отбою… Пока не встретил одну… Ему казалось, что он любит её. Связь с ней продолжалась около года с перерывами на бурные ссоры, заканчивающиеся трогательными примирениями и новыми взрывами страсти… Потом она забеременела от него. А вот это в его планы никак уж не входило. Он стал настойчиво уговаривать её сделать аборт. Она не хотела, ей хотелось ребенка, ей хотелось замуж. О женитьбе же Михаил думал с чувством панического ужаса. Связывать себя в двадцать один год?! Какой бы это было глупостью, каким безрассудством! Посоветоваться было не с кем, друзей практически не было, а мать давно уже была для него чужим человеком, да у неё и самой были серьезные проблемы, которыми она стала делиться с сыном. Ее распрекрасный черноглазый Эдик, живший в её квартире, за её счет, ездивший на её «Волге» замечательно погуливал с молоденькими телками и даже время от времени водил их в её двухкомнатную квартиру в то время, когда она была на работе. Но она безумно любила его, боялась его и расстаться с ним, выгнать его вон была совершенно не в состоянии… Так и тянулась эта позорнейшая связь, прожирались и отцовские денежки и зарабатываемые ею… А ей было уже под пятьдесят… Эдик был лет на двадцать младше её, что там говорить, чего ожидать? Все в порядке вещей… И Михаила это не касалось, его заботили свои проблемы…
… — Мне только двадцать один год! Я не могу обременять себя ребенком! — злобно кричал Михаил той, которой ещё два месяца назад клялся в вечной любви и с которой проводил такие сладкие часы. — Ну потом, потом у нас обязательно будет ребенок, только не сейчас, я ещё не кончил институт, ты вот кончила, а я нет… Ну сделай аборт, дорогая, я тебя прошу, — менял он тональности этого тяжелого мучительного разговора.
— Будь ты проклят! — сказала, наконец, она и хлопнула дверью его квартиры. Михаил почувствовал, что на сей раз она ушла навсегда и вздохнул с облегчением… Все начиналось сначала… А по ней можно было погрустить, попереживать в одиночестве… Куда уж лучше, чем недосыпать от детского плача и тратиться на всякие там коляски-кроватки-распашонки… Бр-р-р… Кошмар какой… Какой бы это был кошмар! Разве о такой жизни он мечтал… Ну ладно, кажется, проехало…
Потом он понял, что ему не хватает её, что он не может без неё существовать. И он, выждав время, поехал к ней домой…
Отец мрачно поглядел на него, но в квартиру впустил. В её комнате слышались женские веселые голоса. Михаил робко постучал.
«Войдите!» — крикнула она.
Он вошел. Увидел там её, румяную, веселую, нарядно одетую. С ней сидели ещё две девушки.
«Подсаживайтесь к нам», — томно глядя на него большими голубыми глазами, произнесла одна, высокая, с распущенными белокурыми волосами.
«Нет, он не будет к нам подсаживаться», — рассмеялась его бывшая любовь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Довели, гады, — простонала мать. — В камере сорок человек сидело, воздух портило… Разве он к такому привык? А ему же, как-никак пятьдесят шестой год пошел, Петр Петрович… Да, умеют у нас угробить…
Сидельников получил свой гонорар и откланялся.
— А вообще-то, отец преступник или нет? — задал идиотский вопрос наивный Михаил, полагавший, что роскошная жизнь их семьи была предопределена откуда-то свыше.
— Все на свете относительно, сынок, — усмехнулась мать. — Сам знаешь, в каком лживом обществе живем… А отец… Он молодец, наш папочка… Его голыми руками не взять… Улетел он от них… Правда, и от нас тоже…
— А как теперь… все это? — обвел руками Михаил, придавая словам более широкий смысл. — С конфискацией ведь…
— Как? — тяжело вздохнула мать. — Квартиру эту отберут, дадут другую, дача оформлена на меня, одна машина на тоже на меня, другая на дядю Борю, посмотрим… Кое-что отдадим, а остальное… Потом узнаешь, — хитро усмехнулась она.
Практически, так все и получилось. Вместо четырехкомнатных апартаментов в элитном доме на Ленинградском проспекте осенью переехали в двухкомнатную хрущебу на Каширском шоссе. А дачу и машину дед, ветеран войны, столяр-краснодеревщик, сумел отстоять, доказать документально, что и то и другое куплено на его деньги, более того, дача построена его руками и руками его умельцев-друзей. «Волга» просто принадлежала отцовскому брату Борису Михайловичу, директору ресторана, но он сказал, что она в полном распоряжении Вероники Ивановны. А пока ей хватало и «девятки», тем более, что и водить машину оказалось некому…
… А ещё через месяц мать объявила сыну, что ему от наследства отца кое-что причитается.
— Вот тебе сынок, пятьдесят тысяч наличными, и «девятку» переоформим на тебя, когда подрастешь…
— Да? — насторожился Михаил, желая, чтобы все было поделено поровну. — А сколько же у отца было всего?
Мать усмехнулась и многозначительно покрутила пальцем у виска.
— Мишенька, у нашего папочки ничего не было, никаких наличных денег, никаких сберкнижек, ничего вообще… Государственную квартиру отобрали, дали вот это, — она с презрением оглядела крохотные, с низкими потолками, комнатушки хрущебы, дача давно уже оформлена на меня, потому что её построил мой покойный отец Иван Васильевич, ветеран войны, столяр-краснодеревщик, построил своими руками и руками своих друзей… Он же презентовал мне «девятку», также оформленную на меня, и я дарю её тебе. «Волга» записана на дядю Борю, а деньги? Какие там могут быть деньги у скромного советского работника торговли, несправедливо арестованного и павшего жертвой произвола? Никаких денег… Вот пятьдесят тысяч завалялись, бери, владей… Трать, как хочешь, но желательно с умом. Больше капать не будет, сынок…
Михаил поглядел в пустые глаза матери и понял, что ничего он от неё больше не получит. Взял деньги и припрятал подальше…
… Примерно через полтора года у матери появился молодой любовник по имени Эдик. Черноволосый, с коротко подстриженными фатовскими усиками, неизвестной национальности и рода занятий, он появился неизвестно откуда. Поначалу он приходил редко, потом стал приходить часто, а потом переехал совсем. Перебрался к ним с большой спортивной сумкой на плече, целыми днями торчал дома, слушал музыку, играл на гитаре, курил дорогие сигареты и пил коньяк. По доверенности от дяди Бори гонял «Волгу».
Михаил поначалу терпел присутствие нахлебника молча, а потом, правда, в его отсутствие, задал матери прямой вопрос, что этот человек вообще здесь делает? Мать покраснела, глаза её заблестели злобным блеском, и она, вскочив с места, закричала истошным голосом, бегая по комнате:
— Мне только сорок два года, черт побери! — вопила она, хотя сын прекрасно знал, что ей пошел сорок четвертый год. — Я ещё не старая женщина! Мне что, прикажешь ложиться и помирать, дорогой сыночек? Рановато ты меня решил похоронить… Я хочу ещё пожить, я люблю Эдика, он любит меня, нам хорошо вместе… Ты уже взрослый, в мое опеке не нуждаешься… Так чего же ты лезешь в мою личную жизнь? У нас, как никак, две комнаты, только благодаря мне в однокомнатной не оказались, или вообще в коммуналке… Так что, всем места хватит… Дача есть, у тебя со временем будет своя машина, деньги, и все, между прочим, благодаря мне… Сколько мне трудов стоило все это сохранить, скольких людей пришлось подмазать, один этот проклятый Сидельников в такую копеечку обошелся… И тебе могла бы вообще ничего не дать…
— Я представляю, сколько ты оставила себе, — сузил глаза Михаил.
— А вот это не твое дело, сынок, — глаза матери стали совсем уже злыми и опасными. — Ты живешь, как у Христа за пазухой, а тебе все мало… Жадный ты очень, балованный… Нет, сыночек дорогой, не буди лихо, пока тихо…
На время Михаил заткнулся, затаив лютую ненависть к наглому Эдику. Его безумно раздражало присутствие в квартире этого красавчика с масляными глазами. А один раз он просто застал Эдика на матери.
— Стучаться надо! — закричала мать, махая раздвинутыми в стороны ногами. Эдик лишь обернулся и поглядел на вошедшего юношу своими черными как смородины глазами и сально улыбнулся. Михаил в жуткой досаде захлопнул дверь спальни.
Через некоторое время Эдик вышел из спальни, облаченный в отцовский голубой махровый халат и чинно прошествовал в ванную. Включил там воду и долго мылся. А потом вышел оттуда, закурил ароматную сигаретку, похлопал Михаила по плечу, подмигнул своим черным масляным глазом и снисходительно произнес:
— Такие вот они, старичок, дела…
Михаил позеленел от злости и осознания собственного бессилия. Он понимал, что обязан был мощным сокрушительным ударом сбить мерзавца с ног, но он не сделал этого. Даже ответить ничего не смог. Он просто пошел и напился. Пришел домой вдребезги пьяный, а затем они пили водку на кухне с Эдиком, хлопали друг друга по плечу и даже целовались. А мать наблюдала эту позорную сцену с нескрываемым одобрением.
— Жизнь течет, старичок, куда денешься? Живым жить, — бубнил Эдик.
— Все путем, старик, все путем, никаких проблем, — отвечал шестнадцатилетний Михаил и тянулся за очередной рюмкой.
— Давайте жить дружно, — елейно улыбаясь, произнесла мать, и при этих словах Михаила вырвало прямо на пол кухни.
… Так и прошло два года. Эдик то надолго куда-то пропадал на радость Михаилу, затем появлялся вновь. И когда он призадержался у них совсем уже надолго, Михаил принял решение.
— Я, пожалуй, сниму себе квартиру, — пробасил он, стараясь не глядеть в глаза расцветшей за это время, румяной и пышной матери.
— Да? — заблестели радостью глаза матери. — А что? — поглядела она на него внимательно. — Снимай, Миша, снимай. Не так уж это дорого. Деньги у тебя есть… Дело доброе… А подобрать вариант я помогу. Есть у меня ещё добрые знакомые.
… Подобрать вариант оказалось делом и впрямь нелегким. Рынка аренды квартир тогда ещё не было. Но мать действительно помогла. И в 1987 году восемнадцатилетний Михаил стал жить отдельно от матери.
Жить отдельно ему понравилось. Сначала он снимал квартиру в Орехово-Борисово недалеко от матери, потом перебрался в Ясенево. Домом же он не считал не только съемные квартиры, но и ту, в которой он был прописан, слишком уж разительное было отличие их четырехкомнатных, прекрасно отремонтированных хоромов в центре от хрущебы в спальном, отдаленном районе. О прежней жизни напоминала только дача, но теперь там все лето торчал веселый Эдик, устраивавший там со своими не менее веселыми друзьями бесконечные пикники и шашлыки, да и кряжистый дед с насупленными густыми бровями тоже заявлял свои права на дачу все чаще и чаще не только на словах, но и на деле. Так что и там бывать было не очень сладко…
У Михаила было постоянное ощущение, что вся эта жизнь какая-то временная, что обязательно наступят времена, когда он снова переедет в центр, когда он снова почувствует себя хозяином жизни, когда станет наслаждаться этой жизнью, как наслаждался в детстве. А что? Почему бы и нет? Ему нет и двадцати. Он поступил в Плехановский институт, тот самый, который в свое время окончил и его отец, он получил водительские права и стал ездить на отцовской «девятке» вишневого цвета, у него ещё остались деньги, Что остается делать? Только жить, да радоваться… И ждать своего часа, который обязательно наступит…
… И он стал радоваться… Стал вести веселый распутный образ жизни, тем не менее институт он не бросил и успешно сдавал сессию за сессией… Он верил, что образование обязательно пригодится ему и что лучшее времена у него впереди…
А пока наслаждался молодостью и беззаботностью. От девушек не было отбою… Пока не встретил одну… Ему казалось, что он любит её. Связь с ней продолжалась около года с перерывами на бурные ссоры, заканчивающиеся трогательными примирениями и новыми взрывами страсти… Потом она забеременела от него. А вот это в его планы никак уж не входило. Он стал настойчиво уговаривать её сделать аборт. Она не хотела, ей хотелось ребенка, ей хотелось замуж. О женитьбе же Михаил думал с чувством панического ужаса. Связывать себя в двадцать один год?! Какой бы это было глупостью, каким безрассудством! Посоветоваться было не с кем, друзей практически не было, а мать давно уже была для него чужим человеком, да у неё и самой были серьезные проблемы, которыми она стала делиться с сыном. Ее распрекрасный черноглазый Эдик, живший в её квартире, за её счет, ездивший на её «Волге» замечательно погуливал с молоденькими телками и даже время от времени водил их в её двухкомнатную квартиру в то время, когда она была на работе. Но она безумно любила его, боялась его и расстаться с ним, выгнать его вон была совершенно не в состоянии… Так и тянулась эта позорнейшая связь, прожирались и отцовские денежки и зарабатываемые ею… А ей было уже под пятьдесят… Эдик был лет на двадцать младше её, что там говорить, чего ожидать? Все в порядке вещей… И Михаила это не касалось, его заботили свои проблемы…
… — Мне только двадцать один год! Я не могу обременять себя ребенком! — злобно кричал Михаил той, которой ещё два месяца назад клялся в вечной любви и с которой проводил такие сладкие часы. — Ну потом, потом у нас обязательно будет ребенок, только не сейчас, я ещё не кончил институт, ты вот кончила, а я нет… Ну сделай аборт, дорогая, я тебя прошу, — менял он тональности этого тяжелого мучительного разговора.
— Будь ты проклят! — сказала, наконец, она и хлопнула дверью его квартиры. Михаил почувствовал, что на сей раз она ушла навсегда и вздохнул с облегчением… Все начиналось сначала… А по ней можно было погрустить, попереживать в одиночестве… Куда уж лучше, чем недосыпать от детского плача и тратиться на всякие там коляски-кроватки-распашонки… Бр-р-р… Кошмар какой… Какой бы это был кошмар! Разве о такой жизни он мечтал… Ну ладно, кажется, проехало…
Потом он понял, что ему не хватает её, что он не может без неё существовать. И он, выждав время, поехал к ней домой…
Отец мрачно поглядел на него, но в квартиру впустил. В её комнате слышались женские веселые голоса. Михаил робко постучал.
«Войдите!» — крикнула она.
Он вошел. Увидел там её, румяную, веселую, нарядно одетую. С ней сидели ещё две девушки.
«Подсаживайтесь к нам», — томно глядя на него большими голубыми глазами, произнесла одна, высокая, с распущенными белокурыми волосами.
«Нет, он не будет к нам подсаживаться», — рассмеялась его бывшая любовь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60