Я все напишу. Чистосердечно. О вас, о себе…
Имя Сенька Поп пришло Демину на ум случайно из запомнившейся с детства игры: «Тук-тук». -"Кто там?"— «Сенька Поп». — «Зачем пришел?» — «За краской»… Но майор даже не стал выяснять, какому персонажу криминального мира принадлежит кличка. С настоящей оперативной работой вне стен управления он давно не соприкасался, а в детские годы, должно быть, никогда не играл. Зато он хорошо знал, во что выльется дело, если на него накапает напраслину Демин. Хорошего ждать не приходилось.
Трудно сказать, какие слова написал майор в отчете, но расследование прикрыли.
Трубин, следивший за злоключениями Демина, лукаво улыбался.
— Любая инициатива, Алексей, у нас наказуема. Или тебя этому в армии не учили?
Наконец штаты отряда были укомплектованы, и Трубин со своими людьми переселился на полигон полка гражданской обороны.
Здесь в учебном городке имелись объекты, штурмовать которые спецназовцам предстояло научиться — дома, склады, автобусы, самолет…
Начались изнурительные тяжелые тренировки. Трубин с первого дня окунул подчиненных в круговорот нервных и физических напряжений. Он надеялся, что слабые не вынесут нагрузок и добровольно подадут рапорта об отчислении из команды.
Чтобы испытать прочность гвоздя, проверить, не гнется ли он, нужно изо всех сил ударить молотком по его шляпке.
Отряд приехал на полигон и расположился в пустовавшей казарме поздно вечером. В просторном помещении с цементным полом, сохранявшим на себе остатки желтой краски, в четыре ряда стояли двухъярусные железные кровати. На тех, которые предназначались отряду, лежали тощие соломенные матрасы в серых чехлах, покрытые тонкими одеялами из синей байки.
Здесь же, в спальне, стояла пирамида для хранения оружия и боеприпасов.
Как всегда при новоселье, заняв места по вкусу, люди долго не засыпали. Разговоры длились далеко за полночь. Трубин, находившийся вместе со всеми, не считал нужным силой приказа навязывать взрослым людям правила распорядка. Были и другие методы действенного убеждения, и он к ним еще прибегнет.
Единственное, что он запретил категорически — курение в казарме. Любителям глотнуть дымок приходилось вставать и шлепать к умывальникам и туалетам.
— По-о-дъем!
Полковник Трубин не проорал эту команду диким голосом, как орут новобранцы, которых впервые назначают дневальными в ротах. Он произнес слово, столь ненавидимое любителями поваляться в постели, спокойным властным тоном. Он никого не собирался ни подгонять, ни сдерживать. Он знал, только так — по нерасторопности, лени, неумению действовать в общем порыве, можно определить боевую цену бойца и обозначить ее для себя в командирском прейскуранте.
День начался с пробежки. Трубин сам возглавил отряд и бежал первым. Ни расстояния, которое предстояло преодолеть, ни времени, отпущенного на занятия, не знал никто, кроме самого командира.
— За мной! Вперед!
И побежали.
Полигон располагался в холмистой местности среднерусской возвышенности, поросшей лиственным лесом, пересеченной оврагами. Узкая тропинка, по которой можно было двигаться только в колонну по одному, вела то в гору, то стекала вниз, причудливо вилась, пересекала ручьи, шла по болотистым хлябям.
Демин бежал четвертым за командиром.
На двадцатой минуте он переместился на второе место. Трое бегунов предпочли поотстать.
Особенно людей выматывали тягуны — длинные унылые подъемы на лесистые взгорки. Их наклон казался незаметным, и на каждом отдельном участке среди деревьев его можно было определить только по уровню, но ноги и сердце быстро начинали ощущать напряжение.
Где и когда они повернули на обратный путь, Демин не мог разобраться. И только когда они пробегали через зеленую лесную полянку, ему удалось заметить, что солнце светило справа. В начале дистанции оно находилось слева.
Неожиданно Трубин усилил темп. Демин понял — силы кончаются. Ноги стали тяжелыми, непослушными, то и дело подгибались будто резиновые. Ё-моё! Неужели на их закалку не повлияло бесконечное топтание на перекрестках с жезлом в руке? А он-то ощупывал икры и верил — они у него железные.
В умывальник после пробежки мужики шли мрачные, раздраженные. То, что называлось «физзарядкой», на деле разрядило даже самых выносливых.
Полковник Трубин выглядел серьезно, хотя ему хотелось улыбаться. Он сумел в часовой гонке вымотать подчиненных, позволил им разобраться в своих достоинствах, помог задуматься над тем, что в них всамделишное, что мнимое. И главное, никто не сказал: не могу. Это для начала уже неплохо.
За завтраком, сидя во главе стола, командир буднично, без аффектации произнес фразу, которая всем запомнилась на долгое время:
— Надеюсь, пробежка понравилась. Повторять ее мы будем каждый день.
И все же самыми трудными оказались не марш-броски. В них люди постепенно втянулись. Куда сильнее тело и нервы изматывали занятия на ОШП — огненно-штурмовой полосе.
Демин хорошо запомнил свой первый выход на препятствия с последующей боевой стрельбой из автомата. С оружием на изготовку он резво рванулся со стартовой черты. Скошенными глазами заметил, как Трубин щелкнул секундомером, засекая время.
По лестнице, стоявшей у высокой металлической конструкции, Демин быстро поднялся вверх. На уровне второго этажа над пустотой пролегала узкая балка. По ней предстояло пробежать семь или восемь метров, чтобы подойти к очередному препятствию. Внизу в специальных жаровнях дымным пламенем бушевала горючая смесь. Она дышала вонючим обжигающим жаром. Густой черный дым поднимался вверх, мешая дышать и видеть. Балка, и без того неудобная для ходьбы, временами вообще исчезала из виду.
За балкой над пятиметровым провалом висел шаткий мостик. Два стальных каната, соединенных перекладинами из железных труб, вели к окну, которое светилось в закопченной дымом бетонной стене. Внизу, как и под балкой, свирепствовало желтое пламя.
Одно облегчение — двигаться по мостику разрешалось со страховкой, придерживаясь рукой за канат.
Повсюду, где бы ни оказывался Демин, его подгонял раздраженный командирский голос:
— Быстрей! Быстрей! Ползешь как муха!
На огненно-штурмовой полосе Трубин не щадил самолюбия подчиненных. Он считал, что боец на занятиях должен быть заведенным, до крайности злым. Необходимо, чтобы эта злость закрепилась в рефлексах, всякий раз в деле разливалась по крови адреналином, пробуждала в человеке яростную решительность.
— Что прилип?! — Трубин то и дело подгонял Демина. — Ну, пошел! Не сиди там, как кот на заборе! Не стой на месте! Собью!
Полковник подбрасывал к шаткому мостику взрывпакеты. Те разрывались в воздухе у ног Демина.
Странное дело — Демина злили и обижали выкрики Трубина. Ему казалось, он их не заслужил, он старается, он не боится высоты, огня, выстрелов. Одно это уже заслуживает уважения. Но когда ОШП преодолевал кто-то другой и Трубин стимулировал его активность криком: «Что ты там повис, как сопля на проводе?!», Демин полностью соглашался с полковником. Вид товарища, который терял равновесие и раскачивался на зыбком мостике, рождал именно тот образ, который громогласно описывал Трубин.
Особый смак Демин обнаружил в вертикальном спуске из окон верхних этажей домов к окнам нижних. Это доставляло острые, волнующие ощущения, сравнимые разве что с теми, которые дарит людям катание на «американских горках».
Подготовка к броску с высоты всякий раз начиналась на самом верхнем этаже дома, предназначенного для тренировок. Выполнявший операцию боец становился в одном шаге перед раскрытым окном. Здесь он в последний раз проверял подгонку лямок подвесной системы. Затем перекидывал фал роликового спускового устройства через левое плечо и локоть. Ремень автомата набрасывал на правое, чтобы оружие в любой момент находилось под рукой. Затем шаг вперед — на подоконник. Полуприсев, боец поворачивался спиной к проему окна и зависал над пустотой.
В такие моменты в груди с приятным щекочущим холодком замирало сердце. Как заклинание, губы повторяли задачу: «Очередь в три патрона — по окнам четвертого этажа, граната — в форточку третьего, на втором — удар подошвой в перекрестье рамы. Так, чтобы выбить ее из косяков внутрь помещения».
— Пошел!
Команда, хотя ее все время ждешь, кажется неожиданной.
Толчок ногами. Левая рука в рукавице — чтобы не повредить руку — скользит по фалу.
Ослабил хватку — идешь вниз быстрее. Сжал ладонь, сдавил фал — замедляешь ход вплоть до остановки.
Летишь вниз, а мысль об одном — не ошибиться, не подставить себя под выстрел, который может прозвучать из любого окна, не промахнуться самому, когда придется пускать оружие в ход.
За время подготовки в учебном центре отсеялся только один человек, да и тот по болезни. Остальные выстояли и были включены в боевой строй.
Крещение опасностью Демин прошел на второй неделе службы. Воскресным вечером группу Трубина подняли по тревоге. Сообщение было коротким: вооруженный бандит в жилом доме в квартире на третьем этаже захватил заложников. На переговоры не идет. Из помещения, где он засел, донесся выстрел.
Судя по всему, стреляли из охотничьего ружья.
Большего оперативный дежурный сообщить Трубину не смог: обстановка еще была неясной.
Трубин задал только один вопрос:
— Где?
Ответ был таким же коротким и точным:
— Петровка. Дом семнадцать.
Трубин, человек выдержанный, редко позволявший эмоциям возобладать над разумом, выругался. И было от чего.
Кинотеатр «Россия» в Москве знают очень многие, даже не москвичи. За тыльной стороной этого здания лежит зеленое пространство — Страстной бульвар. С двух концов он ограничен двумя улицами — Большой Дмитровкой и Петровкой. Последняя знаменита тем, что на ней расположен штаб московской милиции — Петровка, 38.
Большая Дмитровка, которой московские власти по доброте душевной и из уважения к русской культуре некоторое время позволяли носить название Пушкинской, испокон веков считается улицей державной, вельможной.
Здесь когда-то располагали свои родовые усадьбы бояре Салтыковы, Стрешневы, Шереметевы, князья Вяземские и Черкасские. В новое время улицу заселили новые власти. Здесь почти друг против друга расположились Генеральная прокуратура России и Совет Федерации — два оплота закона в стране, которая законов не знает и не признает.
Короче, Большая Дмитровка — это улица «бугров» на бугре.
Петровка — улица под буграми в полном смысле слова. В давние времена она пролегала в пойме реки Неглинки, чистой и прозрачной как слеза. Потом горожане реку засрали, загадили. Чтобы не раздражать людей лицезрением открытого вонючего стока, городские власти загнали Неглинку в трубу.
От надвратной колокольни Высокопетровского монастыря Петровка резко катится под гору, направляясь к Театральной площади.
Внешне элегантная чистая улица и сегодня обманывает прохожих фасадной частью. Внутри дворов по нечетной стороне ютятся самые настоящие трущобы центра столицы, малознакомые даже старожилам. Здесь некогда строились доходные дома, комнаты в которых сдавались в аренду. При советской власти на Петровке нового ничего не строили, лишь изредка делали «косметические» ремонты.
Мрачные лабиринты дворов, связанные между собой узкими проходами, упираются в облезлую кирпичную стену. За стеной, на бугре Большой Дмитровки, возвышается надменный дворец Федерального Собрания.
Трудно сказать, бросают ли когда-то сенаторы взгляды сверху вниз на дворы Петровки.
Видят ли они занюханную школу №1278 со стенами цвета застарелой хаки, облезлое двухэтажное здание ПТУ №144, клоповники, в которых обитает столь необходимый демократической власти электорат? Но Трубин все это видел, поскольку знал Дмитровку и Петровку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Имя Сенька Поп пришло Демину на ум случайно из запомнившейся с детства игры: «Тук-тук». -"Кто там?"— «Сенька Поп». — «Зачем пришел?» — «За краской»… Но майор даже не стал выяснять, какому персонажу криминального мира принадлежит кличка. С настоящей оперативной работой вне стен управления он давно не соприкасался, а в детские годы, должно быть, никогда не играл. Зато он хорошо знал, во что выльется дело, если на него накапает напраслину Демин. Хорошего ждать не приходилось.
Трудно сказать, какие слова написал майор в отчете, но расследование прикрыли.
Трубин, следивший за злоключениями Демина, лукаво улыбался.
— Любая инициатива, Алексей, у нас наказуема. Или тебя этому в армии не учили?
Наконец штаты отряда были укомплектованы, и Трубин со своими людьми переселился на полигон полка гражданской обороны.
Здесь в учебном городке имелись объекты, штурмовать которые спецназовцам предстояло научиться — дома, склады, автобусы, самолет…
Начались изнурительные тяжелые тренировки. Трубин с первого дня окунул подчиненных в круговорот нервных и физических напряжений. Он надеялся, что слабые не вынесут нагрузок и добровольно подадут рапорта об отчислении из команды.
Чтобы испытать прочность гвоздя, проверить, не гнется ли он, нужно изо всех сил ударить молотком по его шляпке.
Отряд приехал на полигон и расположился в пустовавшей казарме поздно вечером. В просторном помещении с цементным полом, сохранявшим на себе остатки желтой краски, в четыре ряда стояли двухъярусные железные кровати. На тех, которые предназначались отряду, лежали тощие соломенные матрасы в серых чехлах, покрытые тонкими одеялами из синей байки.
Здесь же, в спальне, стояла пирамида для хранения оружия и боеприпасов.
Как всегда при новоселье, заняв места по вкусу, люди долго не засыпали. Разговоры длились далеко за полночь. Трубин, находившийся вместе со всеми, не считал нужным силой приказа навязывать взрослым людям правила распорядка. Были и другие методы действенного убеждения, и он к ним еще прибегнет.
Единственное, что он запретил категорически — курение в казарме. Любителям глотнуть дымок приходилось вставать и шлепать к умывальникам и туалетам.
— По-о-дъем!
Полковник Трубин не проорал эту команду диким голосом, как орут новобранцы, которых впервые назначают дневальными в ротах. Он произнес слово, столь ненавидимое любителями поваляться в постели, спокойным властным тоном. Он никого не собирался ни подгонять, ни сдерживать. Он знал, только так — по нерасторопности, лени, неумению действовать в общем порыве, можно определить боевую цену бойца и обозначить ее для себя в командирском прейскуранте.
День начался с пробежки. Трубин сам возглавил отряд и бежал первым. Ни расстояния, которое предстояло преодолеть, ни времени, отпущенного на занятия, не знал никто, кроме самого командира.
— За мной! Вперед!
И побежали.
Полигон располагался в холмистой местности среднерусской возвышенности, поросшей лиственным лесом, пересеченной оврагами. Узкая тропинка, по которой можно было двигаться только в колонну по одному, вела то в гору, то стекала вниз, причудливо вилась, пересекала ручьи, шла по болотистым хлябям.
Демин бежал четвертым за командиром.
На двадцатой минуте он переместился на второе место. Трое бегунов предпочли поотстать.
Особенно людей выматывали тягуны — длинные унылые подъемы на лесистые взгорки. Их наклон казался незаметным, и на каждом отдельном участке среди деревьев его можно было определить только по уровню, но ноги и сердце быстро начинали ощущать напряжение.
Где и когда они повернули на обратный путь, Демин не мог разобраться. И только когда они пробегали через зеленую лесную полянку, ему удалось заметить, что солнце светило справа. В начале дистанции оно находилось слева.
Неожиданно Трубин усилил темп. Демин понял — силы кончаются. Ноги стали тяжелыми, непослушными, то и дело подгибались будто резиновые. Ё-моё! Неужели на их закалку не повлияло бесконечное топтание на перекрестках с жезлом в руке? А он-то ощупывал икры и верил — они у него железные.
В умывальник после пробежки мужики шли мрачные, раздраженные. То, что называлось «физзарядкой», на деле разрядило даже самых выносливых.
Полковник Трубин выглядел серьезно, хотя ему хотелось улыбаться. Он сумел в часовой гонке вымотать подчиненных, позволил им разобраться в своих достоинствах, помог задуматься над тем, что в них всамделишное, что мнимое. И главное, никто не сказал: не могу. Это для начала уже неплохо.
За завтраком, сидя во главе стола, командир буднично, без аффектации произнес фразу, которая всем запомнилась на долгое время:
— Надеюсь, пробежка понравилась. Повторять ее мы будем каждый день.
И все же самыми трудными оказались не марш-броски. В них люди постепенно втянулись. Куда сильнее тело и нервы изматывали занятия на ОШП — огненно-штурмовой полосе.
Демин хорошо запомнил свой первый выход на препятствия с последующей боевой стрельбой из автомата. С оружием на изготовку он резво рванулся со стартовой черты. Скошенными глазами заметил, как Трубин щелкнул секундомером, засекая время.
По лестнице, стоявшей у высокой металлической конструкции, Демин быстро поднялся вверх. На уровне второго этажа над пустотой пролегала узкая балка. По ней предстояло пробежать семь или восемь метров, чтобы подойти к очередному препятствию. Внизу в специальных жаровнях дымным пламенем бушевала горючая смесь. Она дышала вонючим обжигающим жаром. Густой черный дым поднимался вверх, мешая дышать и видеть. Балка, и без того неудобная для ходьбы, временами вообще исчезала из виду.
За балкой над пятиметровым провалом висел шаткий мостик. Два стальных каната, соединенных перекладинами из железных труб, вели к окну, которое светилось в закопченной дымом бетонной стене. Внизу, как и под балкой, свирепствовало желтое пламя.
Одно облегчение — двигаться по мостику разрешалось со страховкой, придерживаясь рукой за канат.
Повсюду, где бы ни оказывался Демин, его подгонял раздраженный командирский голос:
— Быстрей! Быстрей! Ползешь как муха!
На огненно-штурмовой полосе Трубин не щадил самолюбия подчиненных. Он считал, что боец на занятиях должен быть заведенным, до крайности злым. Необходимо, чтобы эта злость закрепилась в рефлексах, всякий раз в деле разливалась по крови адреналином, пробуждала в человеке яростную решительность.
— Что прилип?! — Трубин то и дело подгонял Демина. — Ну, пошел! Не сиди там, как кот на заборе! Не стой на месте! Собью!
Полковник подбрасывал к шаткому мостику взрывпакеты. Те разрывались в воздухе у ног Демина.
Странное дело — Демина злили и обижали выкрики Трубина. Ему казалось, он их не заслужил, он старается, он не боится высоты, огня, выстрелов. Одно это уже заслуживает уважения. Но когда ОШП преодолевал кто-то другой и Трубин стимулировал его активность криком: «Что ты там повис, как сопля на проводе?!», Демин полностью соглашался с полковником. Вид товарища, который терял равновесие и раскачивался на зыбком мостике, рождал именно тот образ, который громогласно описывал Трубин.
Особый смак Демин обнаружил в вертикальном спуске из окон верхних этажей домов к окнам нижних. Это доставляло острые, волнующие ощущения, сравнимые разве что с теми, которые дарит людям катание на «американских горках».
Подготовка к броску с высоты всякий раз начиналась на самом верхнем этаже дома, предназначенного для тренировок. Выполнявший операцию боец становился в одном шаге перед раскрытым окном. Здесь он в последний раз проверял подгонку лямок подвесной системы. Затем перекидывал фал роликового спускового устройства через левое плечо и локоть. Ремень автомата набрасывал на правое, чтобы оружие в любой момент находилось под рукой. Затем шаг вперед — на подоконник. Полуприсев, боец поворачивался спиной к проему окна и зависал над пустотой.
В такие моменты в груди с приятным щекочущим холодком замирало сердце. Как заклинание, губы повторяли задачу: «Очередь в три патрона — по окнам четвертого этажа, граната — в форточку третьего, на втором — удар подошвой в перекрестье рамы. Так, чтобы выбить ее из косяков внутрь помещения».
— Пошел!
Команда, хотя ее все время ждешь, кажется неожиданной.
Толчок ногами. Левая рука в рукавице — чтобы не повредить руку — скользит по фалу.
Ослабил хватку — идешь вниз быстрее. Сжал ладонь, сдавил фал — замедляешь ход вплоть до остановки.
Летишь вниз, а мысль об одном — не ошибиться, не подставить себя под выстрел, который может прозвучать из любого окна, не промахнуться самому, когда придется пускать оружие в ход.
За время подготовки в учебном центре отсеялся только один человек, да и тот по болезни. Остальные выстояли и были включены в боевой строй.
Крещение опасностью Демин прошел на второй неделе службы. Воскресным вечером группу Трубина подняли по тревоге. Сообщение было коротким: вооруженный бандит в жилом доме в квартире на третьем этаже захватил заложников. На переговоры не идет. Из помещения, где он засел, донесся выстрел.
Судя по всему, стреляли из охотничьего ружья.
Большего оперативный дежурный сообщить Трубину не смог: обстановка еще была неясной.
Трубин задал только один вопрос:
— Где?
Ответ был таким же коротким и точным:
— Петровка. Дом семнадцать.
Трубин, человек выдержанный, редко позволявший эмоциям возобладать над разумом, выругался. И было от чего.
Кинотеатр «Россия» в Москве знают очень многие, даже не москвичи. За тыльной стороной этого здания лежит зеленое пространство — Страстной бульвар. С двух концов он ограничен двумя улицами — Большой Дмитровкой и Петровкой. Последняя знаменита тем, что на ней расположен штаб московской милиции — Петровка, 38.
Большая Дмитровка, которой московские власти по доброте душевной и из уважения к русской культуре некоторое время позволяли носить название Пушкинской, испокон веков считается улицей державной, вельможной.
Здесь когда-то располагали свои родовые усадьбы бояре Салтыковы, Стрешневы, Шереметевы, князья Вяземские и Черкасские. В новое время улицу заселили новые власти. Здесь почти друг против друга расположились Генеральная прокуратура России и Совет Федерации — два оплота закона в стране, которая законов не знает и не признает.
Короче, Большая Дмитровка — это улица «бугров» на бугре.
Петровка — улица под буграми в полном смысле слова. В давние времена она пролегала в пойме реки Неглинки, чистой и прозрачной как слеза. Потом горожане реку засрали, загадили. Чтобы не раздражать людей лицезрением открытого вонючего стока, городские власти загнали Неглинку в трубу.
От надвратной колокольни Высокопетровского монастыря Петровка резко катится под гору, направляясь к Театральной площади.
Внешне элегантная чистая улица и сегодня обманывает прохожих фасадной частью. Внутри дворов по нечетной стороне ютятся самые настоящие трущобы центра столицы, малознакомые даже старожилам. Здесь некогда строились доходные дома, комнаты в которых сдавались в аренду. При советской власти на Петровке нового ничего не строили, лишь изредка делали «косметические» ремонты.
Мрачные лабиринты дворов, связанные между собой узкими проходами, упираются в облезлую кирпичную стену. За стеной, на бугре Большой Дмитровки, возвышается надменный дворец Федерального Собрания.
Трудно сказать, бросают ли когда-то сенаторы взгляды сверху вниз на дворы Петровки.
Видят ли они занюханную школу №1278 со стенами цвета застарелой хаки, облезлое двухэтажное здание ПТУ №144, клоповники, в которых обитает столь необходимый демократической власти электорат? Но Трубин все это видел, поскольку знал Дмитровку и Петровку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53