— Был.
Он ответил, и ей показалось, что это дает право задать новый вопрос.
— Разошлись?
— Нет, она погибла. — Рубцов вздохнул. В ответе не слышалось ни печали, ни сожаления. Только констатация факта.
— Вы её любили?
— Любил.
— Давно она?..
Выговорить слово «погибла» Леночка не смогла.
— Два года назад. — Леонид печально качнул головой. — Как говорят: «Летайте самолетами Аэрофлота».
Она все поняла.
— Вы очень одиноки, Леонид.
Она не спрашивала — утверждала. Он не стал отрицать.
— Может быть. Но я привык. Мне кажется, сегодня все одиноки…
— Вы пессимист?
Вопрос показался ему неожиданным, и, чтобы скрыть замешательство, Рубцов засмеялся. Она встретилась с ним взглядом, и он заметил в её глазах ласковый отблеск.
— Что, похоже?
Он переносил вынужденное одиночество стойко, полностью отдаваясь службе, которая все больше и больше вытесняла из жизни все другие интересы и увлечения. И вот проблеск доброты во взгляде собеседницы вдруг заставил его остро ощутить приступ мучительного одиночества.
В детстве, оставшись без родителей на попечении бабушки, милой и доброй Настасий Андреевны, он до пятнадцати лет ложился спать с маленьким, умещавшимся в ладошке, плюшевым медвежонком. Сжимая его в кулаке, Леня чувствовал, что в холодной постели, под неуютным одеялом, в плохо протопленной деревенской избе, в надвигающейся темноте он не один, с ним рядом его молчаливый и верный друг. Мишка за многие годы вытерся, облез, но оставался таким же другом, как и тогда, когда был красивым, мягким, теплым. Прикосновение к нему возвращало уверенность, успокаивало.
И вот сейчас что-то заставило Леонида искать теплоту и понимание у женщины. Слишком гнусно все было вокруг, одиноко внутри, беспросветно в будущем. Он протянул руку через стол к Леночке, но вдруг испугался своей смелости и задержал пальцы, не зная, что делать дальше.
Леночка поняла его движение. Ее теплая ладонь легла на его руку нежно и ободряюще. Леонид сжал пальцы.
Когда Леночка наклонилась вперед, чтобы коснуться его руки, он увидел её грудь, вольную, ничем не прикрытую, полную той красоты, которую женщинам дарит молодость и здоровье.
Рубцов опустил глаза.
— Я вам нравлюсь? — спросила она.
Женское чутье подсказало ей, как следует поступить в такой момент. Это не было профессиональным заигрыванием или кокетством, которыми она теперь в совершенстве владела. Впервые в жизни её влекло желание сочувствия чужому одиночеству, стремление сблизиться с человеком духовно. Ее сердце билось учащенно, голос подрагивал, и она с трудом сдерживалась, чтобы не погладить его по голове. Это было новое, поистине материнское чувство, незнакомое и волнующее.
Рубцов не ответил. Он тоже не мог привести свои ощущения в порядок, отделить то, что в них искренне, а что неожиданно привнесла близость красивой женщины. А врать ему не хотелось.
Леночка сделала вид, что забыла о своем вопросе. Спросила участливо:
— Вы так и не собрались ещё раз жениться?
Легким движением руки она поправила халат, запахнув его поплотнее. Рубцов поднял глаза.
— Было такое…
— И что же?
— Боюсь, вы начнете смеяться.
— Не буду.
— Та, которую я приметил, не умела чистить обувь. На голове прическа, в ушах кольца, а туфли вечно грязные, не видели после покупки ни щетки, ни крема.
Леночка удивленно распахнула глаза цвета летнего неба. Она сама не терпела людей, обутых в грязные ботинки.
— Смешно? — спросил он.
— Очень, — сказала она и сжала его пальцы. — Вы всегда такой?
— Какой?
Он чувствовал, что нервы его натянуты. В каждом её слове он старался уловить насмешку, но её интонации оставались теплыми, дружескими, и это сбивало с толку.
— Мне кажется, Леонид, ко всему вы очень несчастны. Боитесь оглянуться, чтобы не увидеть своего одиночества.
Он внутренне вздрогнул: она точно определила его душевное состояние. Но промолчал.
— За что вас хотят убить? Вопрос заставил его насторожиться. Служба отучила его говорить о делах с посторонними. Даже со своими он делился далеко не всем. Контрразведка требует молчаливости.
— Не могу представить. — Он ответил так, что слова прозвучали с искренним недоумением. — Денег у меня нет. В кредит ни у кого не брал, долгов не имею. Скорее всего потому, что в наше время убивать по заказу стало российским видом спорта.
Она поняла — он знает причину, но говорить не хочет и не станет. Ей это понравилось. Он был мужчиной и не превратился в испуганного суслика, узнав об опасности поджидавшей его. Наоборот, ещё заметней стали его уверенность и твердость.
— Я пойду поставлю чай.
Она встала, поднялся и он. Они оказались рядом, лицом к лицу. Он посмотрел ей в глаза.
— Считайте, что я дурак и нахал, но вы мне нравитесь, Леночка. И я решил об этом сказать.
Она засмеялась радостным смехом.
— Не надо преувеличивать своих достоинств. Дурак и нахал сразу сказал бы: «Я вас люблю».
— Мне просто не хватило смелости.
Леночка сделала полшага ему навстречу и положила обе руки на его плечи.
— Спасибо. Вы не поверите, но ничего более приятного мне не говорили уже давно.
Леонид осторожно обнял её за талию, притянул к себе. Поцелуй был долгий, мучительно сладкий…
Диван оказался широким, удобным. Они лежали рядом. Ее белый, чистоты первого снега, халат был брошен на спину сутула и полой касался пола.
Леонид приподнялся на локте. Осторожно поправил ей волосы, убрав прядку, упавшую на глаза. Она смотрела на него с виноватой улыбкой. Он нагнулся и поцеловал её в губы.
— Ты о чем-то хотел спросить? — сказала она полушепотом.
— Мое сердце готово взорваться от радости, но надолго ли мне выпало счастье? Я даже не знаю, кто та…
Он не спрашивал, только жаловался, и она поняла, что его мучает. Глаза её потухли, в уголках губ легла жесткая складка.
— Кто я? Угадай.
— Смеешься? Как это можно?
— Ты знаешь, у кого я купила эту квартиру? У профессора Калистратова. Он доктор наук из института океанографии. Большой ученый. А вот полгода не получал денег. Вынужден был продать квартиру и купил комнатушку на окраине, в рыбацкой слободке. Как видишь, я не только заплатила профессору, но и сделала здесь ремонт. Купила мебель. Обставила дом по своему вкусу. Новый паркет. Новая сантехника… Так кто я, скажи.
Леонид осторожно, едва касаясь её тела, провел ладонью по её груди и животу. Пальцы ощутили бархатистую свежесть молодой кожи. Он уткнулся носом в её висок, вдыхая легкий цветочный запах чистых волос. Сказал негромко:
— Даже с такой подсказкой не угадаю…
Ощутил, как вдруг напряглось, напружинилось её тело. Не глядя в его сторону, отвернув лицо к стене, голосом холодным, злым она громко сказала:
— Ты или наивный, или притворяешься, Леонид. Я — проститутка. — И с мазохистским ожесточением, будто стараясь сделать как можно больнее ему и себе, добавила: — Валютная.
Леонид лежал не шевелясь. Его рука замерла на её животе. Он молчал.
— Теперь ты все знаешь. — Она говорила отчужденно, словно рассказывала о ком-то другом. — И что скажешь?
— О чем? — Он спросил шепотом, касаясь губами её уха.
— Обо мне.
— Тебе это интересно?
— Конечно.
— Ты хорошо чистишь туфли. В этом я уже убедился. Ты пойдешь за меня?
Она выкрутилась из-под его руки. Села, подогнув колени и положив на них подбородок. Его предложение потрясло её. Так бывает, когда человек позволяет говорить не здравому смыслу, а эмоциям.
— Мне кажется, ты чего-то не понял, Леня.
Леонид повернул её лицо к себе.
— А мне кажется, не поняла ты. Кем ты была вчера, меня не интересует. Я встретил тебя и почувствовал, что в моей жизни произошло что — то важное. Если хочешь знать, у меня в прошлом тоже есть такое, чего можно стыдиться. Тебя это интересует?
— Нет! — Она прикрыла ему рот ладонью. — Молчи!
Леонид притянул её к себе и прижал к груди. Его пальцы гладили ей спину. Она припала к нему доверчиво и нежно. Он поцеловал её в губы и почувствовал, что они соленые и мокрые. Она плакала…
***
— Гражданин следователь, я к вам по делу.
Испитое лицо не старого ещё посетителя со следами юношеских прыщей на лбу и щеках выглядело одновременно испуганным и растерянным.
— Догадываюсь. В прокуратуру без дел не приходят.
Следователь Серков с безразличием посмотрел на посетителя. Пальцы рук, которые тот плотно прижимал к брюкам, заметно подрагивали.
— Я пришел с повинной. Прошу оформить мне добровольную явку. И посадить.
— Сразу и посадить? Ну-ну. А может, с самого начала? Фамилия, имя, отчество?
— Рваный. — Парень запнулся, но тут же поправился: — Рвачев Юрий Викторович.
— И в чем же собирается повиниться господин Рвачев? Или удобнее говорить гражданин Рваный? Съел у бабки банку клубничного варенья?
Серков намеренно демонстрировал, что его мало заинтересовало появление «добровольца».
— Нет, — Рвачев заговорил горячо, захлебываясь словами, — совсем не банку. Я был свидетелем, как убили спеца… капитана Прахова… гражданина капитана…
— Ну-ну, — Серков говорил все с тем же безразличием. Казалось, его нисколько не заинтересовало сообщение. — И с каких это пор свидетели стали являться с повинной?
— Да, но я был вместе… вместе с теми… Вот пришел сообщить. Сам я никого не трогал. Не бил, не убивал. Но все видел. Присутствовал. Арестуйте меня…
— Погодите, давайте все по порядку. Кто убивал капитана?
— Шуба и Гоша.
Серков брезгливо поморщился.
— Гоша — это пацан, Романадзе, как зовут не знаю. Шуба — Арсений Шубин. Аллигатор, — сказал Рвачев.
— Как они убивали?
— Шуба удавку набросил, а Гоша подколол заточкой.
— Потом?
— Он упал, и его били ногами.
— Кто бил?
— Сенька Винт и Жатый.
— Опять кликухи?
— Вот истинный крест, — Рваный размашисто замахал рукой, крестясь, — не знаю фамилий. Скажу только — у Жатого вместо носа дырки. Думаю, остальное сифон сожрал.
— Как они били?
— Винт пинал под бока, как футбольный мяч. А Жатый подскочил и на него прыгнул. Прямо на спину.
— А вы?
— Я не трогал. Бабай тоже.
— Почему?
— Я в натуре смирный, не люблю смертоубийства. Вот истинный крест.
— За что убили Прахова? Можете объяснить?
— Да ни за что. Просто видели, идет навстречу хромой, а мы все под кайфом. И потом не знали, что он спецназовец…
— А был бы просто гражданином, тогда можно?
— Тоже не стоило бы.
— Вы очень сознательный, гражданин Рвачев. Прийти повиниться вас тоже сознательность заставила?
— Тоже, гражданин следователь. С теми, кто тогда был на пустыре, случается большая беда.
— Какая?
— Куда-то пропал Бабай. Я искал его, не нашел. Говорят, слинял в деревню. Но этого быть не может.
— Почему?
— Бабай без бутылки — ни шагу. А кто ему там ставить будет? Значит, с ним что-то случилось.
— Еще что?
— Гошу нашли убитым. Его штырем пропороли.
— Мы занимались этим делом. Мальчишка наглотался таблеток и выпал из окна сам.
— Хорошо, а про Шубу вы знаете? Его тоже шлепнули. Вместе с Винтом. — Голос Рвачева срывался. — В один раз.
— Откуда вы знаете?
— Я… слыхал.
— Когда приходят с повинной, то говорят правду.
— Я был там. Рядом. На улице. С тем домом, где баба Шубы живет. Стоял на вассере. На атасе. Снаружи.
— А подельники?
— Они притаранили на хазу Мао Цзэдуна.
— Зачем?
— Распотрошить хотели. Им кто-то настучал, что китаец богатый.
— И куда этот китаец делся?
— Думаю, убежал.
— А перед этим убил ваших подельников?
— Может, и не он, а кто-то другой. Только из-за капитана Прахова, я это шкурой чую. Уже нет Гоши, Шубы, Винта, пропал Бабай. Теперь моя очередь.
— Не паникуйте, Рвачев. Кстати, я склонен думать, что Шубу и Винта, как вы их называете, убрали из-за китайца. У него могли быть телохранители, которых вы проморгали. Друзья, наконец.
— Нет, я уверен — убирают тех, кто кончил капитана. Одного, второго, третьего…
— Так сколько вас, свидетелей, ещё ходит, живых?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45