Витька ушёл к Аиде, поэтому играли вчетвером. Трое играют, один на раздаче, итак по кругу. Также для поднятия настроения стали травить армейские байки.
— Как-то на учениях моему одногодку Витьке Петрову залетел осколок в руку, — начал Сашка. — Ничего серьёзного, бойцы метали боевые гранаты — РГДэшки. Отправили его в госпиталь. Царапина. Осколок был маленький, прошил мясо, вышел навылет и остался в бушлате с внутренней стороны. Отправили его, значит, в госпиталь. Лежит он там, в потолок плюёт. Командование его умасливает, мол, герой ты наш и все такое. А тут девочка-доктор появилась, Марина её звали. Она терапевт, а он в хирургии лежит. Но она к нему заходит, заговаривает с ним, а он как бревно, молчит. Она то так зайдёт, то эдак, то без лифчика, то в коротеньком халатике, нагнётся, поправит одеяло. Короче — любовь, вроде, а Витек лежит поленом, только сопит и краснеет. А был он в училище отличником. В самоходы не ходил, вместо увольнения — занимался. Но при этом не был занудой. По девкам не шарился, водку не пил. Немного не от мира сего. Вот и выписывают его. Жили мы в общаге, с Витей в одной комнате. Он мне и говорит, что влюбился до беспамятства в докторшу Марину. А вот заговорить с ней не может. Ну, я сабантуйчик устроил на природе, Марину пригласили. Налили Витьке полстакана водки. Он выпил, красноречие появилось. Прямо Цицерон доморощенный. Ну и понесло его. Потом они сходили покупались, через неделю расписались, а потом сын родился. Назвали его Сашкой, в честь меня.
— Здорово. Если бы не ты, так и ходил бы парень девственником до старости. А сейчас где он?
— В Рязани, успел перевестись, в училище устроился взводным.
— Повезло.
— Коньяк хороший. Давайте выпьем, — Мишка старался напиться, чтобы отогнать навязчивое утреннее видение.
— А помнишь, Миша, как мы ездили на полигон стрелять?
— Это ваш дивизион ездил, а я оставался.
— Точно. Так вот о коньяке. Приехали мы туда. Развернулись. Туда же прибывает немецкий полк из ГДР. А ихний командир полка вместе с нашим Бобом учился в академии. Они тоже приехали на стрельбы. Вот Боб и организовал междусобойчик. Согласовал с командованием полигона, с местными особистами, все только «за». Ну, мы мотанулись, запасли баранов, арбузов, коньяка у каждого из нас было литров по сорок-пятьдесят. Сели с немцами. Кто может говорить по-русски, кто не может. Шашлыки внесли огромные. Хочешь на рёбрышках, хочешь просто мясо. Коньяк наливаем им стаканами. У тех глаза из орбит вылазят. Как можно коньяк стаканами пить? Можно, отвечаем. Они и спрашивают, это же, мол, так дорого! Мы им на стол двадцатилитровую канистру коньяка. Немцев эта канистра сразила наповал. Они даже пробовали оттуда коньяк, думали, что русские их разыгрывают, трясли, взвешивали в руке. Для них это было полным шоком. Мы им эту канистру, а потом ещё литров сорок подарили. Короче, когда расставались, то они все как один хотели идти служить в нашу Красную армию. Ещё бы: шашлыки — во, коньяк — канистрами. Попробовали мы их сухпай — ни в какое сравнение с нашим не идёт. Полностью какой-то безвкусный.
— Чего ты хочешь — немцы. Они на всем экономят, маленькая страна. Проблемы со всем. Хорошо вот было здесь раньше служить! Мягкий климат, тёплой одежды не надо. Народ приветливый, было время.
— Лучше не вспоминай про это время!
— Приехал, думал, что в рай попал после Сибири, а сейчас думаю, как бы обратно удрать к своим белым медведям, — Володя мечтательно вздохнул.
— Как вы там живёте в Сибири? Там же холодно.
— Ничего не холодно. Два месяца в году всего очень холодно.
— А остальное время?
— Просто холодно.
— Олег, была у вас такая дурка в училище под названием «500 сибирских километров»?
— Была.
— Это что такое?
— Это когда все училище от первого курса до выпускного выгоняют на лыжах. И никто не идёт в увольнение, пока не пробежит положенные 10 вёрст. Вот так-то. И вёлся строгий учёт. Если кто не пробегал за зиму эти 500 вёрст, в конце зимы навёрстывал. Дурдом. А здесь снег только в горах и видел.
— Мишка, что там командиры затевают? На фронт нас?
— На фронт. Только никто не знает когда именно и куда именно. Знаю только, что Гусейнов и его бригада считает, что нас надо бросать на самые опасные участки. Желательно на танкоопасные направления.
— А, пусть бросают! — Сашка махнул рукой.
— Нафига, Сашок?
— Быстрее разгромят, быстрее на переформирование выйдем.
— Зачем тебе переформирование? Домой надо рвать, а ты на переформирование? У Витьки, понятно, голову из-за любви заклинило. А у тебя из-за чего перемкнуло? В Гусейнова влюбился? Или тебе знаменитое кавказское гостеприимство понравилось? Давай. Выйди за дверь, подойди к охране, они тебе быстро объяснят, что к чему.
— Да нет, Олег, все нормально, просто так ляпнул.
— Миша, что-нибудь про документы стало известно?
— Все то же, что и вы говорили. Они в сейфе у этого алкоголика Нуриева, когда его нет в кабинете, там постоянно охрана торчит. Никакой возможности нет зайти. Там же хранится касса батальона, какие-то документы, пара пистолетов, карты.
— Откуда такие подробности?
— Однажды видел, как он достаёт бутылку из сейфа.
— Он, что коньяк пьёт из бутылок?
— Да.
— Вокруг этого коньяка в канистрах навалом, а он умничает, интеллигент.
— Если он интеллигент — то я коала.
Мы легли спать. Спали все плохо, ворочались на постелях. Несмотря на осеннюю погоду, было душно.
Глава четырнадцатая
— 51 -
Около трех часов ночи на плацу раздались крики, вопли, нас разбудила охрана. Мы построились. Выступил Гусейнов.
— Братья! Наступил тот день, ради которого мы все здесь занимались, тренировались! Поэтому приказываю колонной выступить в сторону Касум-Исмаилы!
В крови бушует адреналин, вкус железа во рту, кровь стучит в висках. Блин. Никогда не воевал, никогда не принимал участие в боях. А тут такое!!! Я чувствую, что начинаю психовать, заводится, движения становятся суетливыми.
Спокойно, Олег, спокойно. Дыши. Раз, два, три. Медленно, нарочито медленно обвожу вокруг взглядом. Все также суетятся, все заражены вирусом повального психоза. Неровный, мёртвый свет от прожекторов «кобра» заливает все вокруг. Неестественная, сюрреалистическая картина военного городка, луна-тарелка висит на небе, добавляя в эту палитру мёртвых красок свой равнодушный холод. Внутри меня начинает бить озноб, нервы на пределе. Эх, выпить бы сейчас, или морду кому-нибудь набить!
Мои товарищи по несчастью пошли в казарму паковать вещи. В голове билась одна мысль: «Не забыть коньяк». Витька уже метался с выпученными глазами, рядом стояла Аида. Оба были, как все, растеряны.
— Ну что, пошли собираться, Витек.
— Куда?
— Все, отправка. Кондуктор прозвенел в звонок.
— А мы?
— Туда же, на фронт. И не вздумай дёргаться. Охрана пришьёт. Сейчас все на взводе, — я не говорил, а орал, нарастал грохот, нервная дрожь колотила все тело.
— А мы?
— Ты что, глухой? — я не понял вопроса.
— Мы, с Аидой?
— Тоже туда же. Езжай с ней, там встретимся.
Тем временем на плац стали въезжать грузовые машины. Тут были и КАМАЗы и УРАЛы, ГАЗ-66, ГАЗ-53, автобусы ПАЗ, потом из парка стали выезжать тяжёлые тягачи, на платформах стояли БМП.
Я вбежал в свою комнату. Что брать? Что на войне надо? Открываю солдатский вещмешок, в простонародье — «сидор». Кидаю кожаные перчатки — Вели подарил намедни — на самое дно, пригодятся, мыльно-рыльные принадлежности туда же, пару непрочитанных книг, выгребаю все сигареты, полные и початые пачки, спички, сапожную щётку, крем для обуви. Все это утрамбовываю ногой. Пешком не идти, спину не набьёт. Из-под кровати достаю канистру с коньяком. Поболтал, открыл, понюхал. Не тот коньяк, достаю другой. Этот лучше. С тумбочку фляжку, пытаюсь перелить во фляжку, канистра слишком полна, не получается. Через открытую дверь кричу:
— Эй, мужики, помогите!
В комнату забегает Сашка.
— Надо перелить. Не с канистрой же таскаться!
— Давай.
Мы вдвоём переливаем коньяк во фляжку. Затем он приносит ещё четыре фляжки, мы их тоже наполняем. Канистры с оставшимся коньяком — в БМП. Там надёжнее будет.
Все выходим на улицу. Для нас с охраной и Аиды выделен КАМАЗ с кунгом. Забираемся внутрь. Мишку мы отправили к комбату, но его туда не пустили, пришлось ехать с нами. Витьку и Аиду разместили поближе к кабине, там меньше трясёт. Меня продолжал бить мелкий, нервный озноб, правда, уже меньше, но нервное возбуждение не проходило.
На фронт! На войну! Одно дело просто к ней готовится, а другое — вот так. Смотрю на остальных. Все крепятся, не показывают вида, но возбуждение и страх проступают пятнами на лицах, желваки перекатываются под кожей, глаза блестят, движения нервные, суетливые. Охранники наши тоже не спокойны. С опаской поглядывают на нас. Мы также опасаемся их. Сейчас хватит искры, чтобы вспыхнула перестрелка. Только у них автоматы в руках. А у нас — Стечкины в кобурах, большие пистолеты, сидя их вынимать неудобно. Поэтому не будем их провоцировать. Витька от Аиды не отходит. Что-то ей шепчет, успокаивает, гладит руки. Не отпускает её от себя ни на миг.
Нас к формированию колонны не допускают, сами потом будут мучаться. Все идём сплошной колонной, ни разведки, ни технического замыкания, ни прикрытия от воздушного налёта. Мы научили ополченцев, как пользоваться и стрелять из переносного зенитно-ракетного комплекса «Стрела». Сами, правда, долго не могли сообразить, как производить пуски, но потом разобрались.
Понемногу нервная дрожь улеглась. Ехали мы третьей машиной от головы колонны. Командование батальона уселось на головную машину. Хрен с ними, если попадут под обстрел. Нам их не жалко. Постепенно мерная качка, малая скорость движения стала убаюкивать. Внутри все успокоилось, плюс немного выпили за начало пути. Пить больше не хотелось, разговаривать тоже. Я привалился к стенке и закрыл глаза.
Как назло зарядил дождь. Октябрь все-таки. Подумалось, что скоро Новый Год. Эх, мне бы телефон, хотя бы один звонок. В Герани переговорный пункт не работал. Может, ещё откуда-нибудь удастся позвонить. Как там Ирина и сын? Будем надеяться, что все у них хорошо. Мерный рокот двигателя, монотонное покачивание меня сморило, я уснул.
— 52 -
Меня разбудили. Темнело, мы заехали на ночёвку в деревню Касум-Исмаилы. Весь батальон разместили в школе. Почему-то военные любят школы. Чуть что, так и занимают их. В школьной столовой уже готовили ужин. Надо отдать должное Гусейнову, организация у него действует. Вокруг меня носился возбуждённый Виктор.
Я поймал его за рукав.
— Ты чего такой заведённый?
— Олег, только тихо, никому не говори. Ладно? — Витя не мог даже стоять на месте, его глаза лихорадочно блестели.
— Мы перешли в наступление и завтра будем уже в Степанакерте или Ереване?
— Да нет, это все ерунда, — кажется, Аида беременна! — Виктор мне это так прошептал на ухо, что его заложило.
— Не ори, оглохнуть можно.
— Нет, ты понимаешь, что это значит? — он тряс меня.
— Что сматываться надо побыстрее вместе с тобой и беременной женой.
— Я буду отцом! Это же здорово!
— Радуйся, только сначала выберемся отсюда.
— Как думаешь, Олег, на кого будет ребёнок похож?
— Тебе не все равно? Главное, чтобы был здоровый. Может, она ещё и не беременна.
— Может, но так хочется! Только никому не говори.
— Ладно, никому не скажу.
Я закурил. Теперь ещё надо заботиться и о беременной Аиде. Хреново. Когда пять мужиков будут уходить — это сложно, но когда ещё и беременная женщина — это сильно осложняет задачу. Хотя, может и все обойдётся. У этих женщин семь пятниц на неделе.
Лёгкий солдатский ужин, прерывистый сон. Я уже не вмешивался в ход операции. Мишку вызвали в штаб, он разместился в сельсовете. Через час он рассказал, что завтра мы должны вступить в бой и сходу атаковать село Шаумяновск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Как-то на учениях моему одногодку Витьке Петрову залетел осколок в руку, — начал Сашка. — Ничего серьёзного, бойцы метали боевые гранаты — РГДэшки. Отправили его в госпиталь. Царапина. Осколок был маленький, прошил мясо, вышел навылет и остался в бушлате с внутренней стороны. Отправили его, значит, в госпиталь. Лежит он там, в потолок плюёт. Командование его умасливает, мол, герой ты наш и все такое. А тут девочка-доктор появилась, Марина её звали. Она терапевт, а он в хирургии лежит. Но она к нему заходит, заговаривает с ним, а он как бревно, молчит. Она то так зайдёт, то эдак, то без лифчика, то в коротеньком халатике, нагнётся, поправит одеяло. Короче — любовь, вроде, а Витек лежит поленом, только сопит и краснеет. А был он в училище отличником. В самоходы не ходил, вместо увольнения — занимался. Но при этом не был занудой. По девкам не шарился, водку не пил. Немного не от мира сего. Вот и выписывают его. Жили мы в общаге, с Витей в одной комнате. Он мне и говорит, что влюбился до беспамятства в докторшу Марину. А вот заговорить с ней не может. Ну, я сабантуйчик устроил на природе, Марину пригласили. Налили Витьке полстакана водки. Он выпил, красноречие появилось. Прямо Цицерон доморощенный. Ну и понесло его. Потом они сходили покупались, через неделю расписались, а потом сын родился. Назвали его Сашкой, в честь меня.
— Здорово. Если бы не ты, так и ходил бы парень девственником до старости. А сейчас где он?
— В Рязани, успел перевестись, в училище устроился взводным.
— Повезло.
— Коньяк хороший. Давайте выпьем, — Мишка старался напиться, чтобы отогнать навязчивое утреннее видение.
— А помнишь, Миша, как мы ездили на полигон стрелять?
— Это ваш дивизион ездил, а я оставался.
— Точно. Так вот о коньяке. Приехали мы туда. Развернулись. Туда же прибывает немецкий полк из ГДР. А ихний командир полка вместе с нашим Бобом учился в академии. Они тоже приехали на стрельбы. Вот Боб и организовал междусобойчик. Согласовал с командованием полигона, с местными особистами, все только «за». Ну, мы мотанулись, запасли баранов, арбузов, коньяка у каждого из нас было литров по сорок-пятьдесят. Сели с немцами. Кто может говорить по-русски, кто не может. Шашлыки внесли огромные. Хочешь на рёбрышках, хочешь просто мясо. Коньяк наливаем им стаканами. У тех глаза из орбит вылазят. Как можно коньяк стаканами пить? Можно, отвечаем. Они и спрашивают, это же, мол, так дорого! Мы им на стол двадцатилитровую канистру коньяка. Немцев эта канистра сразила наповал. Они даже пробовали оттуда коньяк, думали, что русские их разыгрывают, трясли, взвешивали в руке. Для них это было полным шоком. Мы им эту канистру, а потом ещё литров сорок подарили. Короче, когда расставались, то они все как один хотели идти служить в нашу Красную армию. Ещё бы: шашлыки — во, коньяк — канистрами. Попробовали мы их сухпай — ни в какое сравнение с нашим не идёт. Полностью какой-то безвкусный.
— Чего ты хочешь — немцы. Они на всем экономят, маленькая страна. Проблемы со всем. Хорошо вот было здесь раньше служить! Мягкий климат, тёплой одежды не надо. Народ приветливый, было время.
— Лучше не вспоминай про это время!
— Приехал, думал, что в рай попал после Сибири, а сейчас думаю, как бы обратно удрать к своим белым медведям, — Володя мечтательно вздохнул.
— Как вы там живёте в Сибири? Там же холодно.
— Ничего не холодно. Два месяца в году всего очень холодно.
— А остальное время?
— Просто холодно.
— Олег, была у вас такая дурка в училище под названием «500 сибирских километров»?
— Была.
— Это что такое?
— Это когда все училище от первого курса до выпускного выгоняют на лыжах. И никто не идёт в увольнение, пока не пробежит положенные 10 вёрст. Вот так-то. И вёлся строгий учёт. Если кто не пробегал за зиму эти 500 вёрст, в конце зимы навёрстывал. Дурдом. А здесь снег только в горах и видел.
— Мишка, что там командиры затевают? На фронт нас?
— На фронт. Только никто не знает когда именно и куда именно. Знаю только, что Гусейнов и его бригада считает, что нас надо бросать на самые опасные участки. Желательно на танкоопасные направления.
— А, пусть бросают! — Сашка махнул рукой.
— Нафига, Сашок?
— Быстрее разгромят, быстрее на переформирование выйдем.
— Зачем тебе переформирование? Домой надо рвать, а ты на переформирование? У Витьки, понятно, голову из-за любви заклинило. А у тебя из-за чего перемкнуло? В Гусейнова влюбился? Или тебе знаменитое кавказское гостеприимство понравилось? Давай. Выйди за дверь, подойди к охране, они тебе быстро объяснят, что к чему.
— Да нет, Олег, все нормально, просто так ляпнул.
— Миша, что-нибудь про документы стало известно?
— Все то же, что и вы говорили. Они в сейфе у этого алкоголика Нуриева, когда его нет в кабинете, там постоянно охрана торчит. Никакой возможности нет зайти. Там же хранится касса батальона, какие-то документы, пара пистолетов, карты.
— Откуда такие подробности?
— Однажды видел, как он достаёт бутылку из сейфа.
— Он, что коньяк пьёт из бутылок?
— Да.
— Вокруг этого коньяка в канистрах навалом, а он умничает, интеллигент.
— Если он интеллигент — то я коала.
Мы легли спать. Спали все плохо, ворочались на постелях. Несмотря на осеннюю погоду, было душно.
Глава четырнадцатая
— 51 -
Около трех часов ночи на плацу раздались крики, вопли, нас разбудила охрана. Мы построились. Выступил Гусейнов.
— Братья! Наступил тот день, ради которого мы все здесь занимались, тренировались! Поэтому приказываю колонной выступить в сторону Касум-Исмаилы!
В крови бушует адреналин, вкус железа во рту, кровь стучит в висках. Блин. Никогда не воевал, никогда не принимал участие в боях. А тут такое!!! Я чувствую, что начинаю психовать, заводится, движения становятся суетливыми.
Спокойно, Олег, спокойно. Дыши. Раз, два, три. Медленно, нарочито медленно обвожу вокруг взглядом. Все также суетятся, все заражены вирусом повального психоза. Неровный, мёртвый свет от прожекторов «кобра» заливает все вокруг. Неестественная, сюрреалистическая картина военного городка, луна-тарелка висит на небе, добавляя в эту палитру мёртвых красок свой равнодушный холод. Внутри меня начинает бить озноб, нервы на пределе. Эх, выпить бы сейчас, или морду кому-нибудь набить!
Мои товарищи по несчастью пошли в казарму паковать вещи. В голове билась одна мысль: «Не забыть коньяк». Витька уже метался с выпученными глазами, рядом стояла Аида. Оба были, как все, растеряны.
— Ну что, пошли собираться, Витек.
— Куда?
— Все, отправка. Кондуктор прозвенел в звонок.
— А мы?
— Туда же, на фронт. И не вздумай дёргаться. Охрана пришьёт. Сейчас все на взводе, — я не говорил, а орал, нарастал грохот, нервная дрожь колотила все тело.
— А мы?
— Ты что, глухой? — я не понял вопроса.
— Мы, с Аидой?
— Тоже туда же. Езжай с ней, там встретимся.
Тем временем на плац стали въезжать грузовые машины. Тут были и КАМАЗы и УРАЛы, ГАЗ-66, ГАЗ-53, автобусы ПАЗ, потом из парка стали выезжать тяжёлые тягачи, на платформах стояли БМП.
Я вбежал в свою комнату. Что брать? Что на войне надо? Открываю солдатский вещмешок, в простонародье — «сидор». Кидаю кожаные перчатки — Вели подарил намедни — на самое дно, пригодятся, мыльно-рыльные принадлежности туда же, пару непрочитанных книг, выгребаю все сигареты, полные и початые пачки, спички, сапожную щётку, крем для обуви. Все это утрамбовываю ногой. Пешком не идти, спину не набьёт. Из-под кровати достаю канистру с коньяком. Поболтал, открыл, понюхал. Не тот коньяк, достаю другой. Этот лучше. С тумбочку фляжку, пытаюсь перелить во фляжку, канистра слишком полна, не получается. Через открытую дверь кричу:
— Эй, мужики, помогите!
В комнату забегает Сашка.
— Надо перелить. Не с канистрой же таскаться!
— Давай.
Мы вдвоём переливаем коньяк во фляжку. Затем он приносит ещё четыре фляжки, мы их тоже наполняем. Канистры с оставшимся коньяком — в БМП. Там надёжнее будет.
Все выходим на улицу. Для нас с охраной и Аиды выделен КАМАЗ с кунгом. Забираемся внутрь. Мишку мы отправили к комбату, но его туда не пустили, пришлось ехать с нами. Витьку и Аиду разместили поближе к кабине, там меньше трясёт. Меня продолжал бить мелкий, нервный озноб, правда, уже меньше, но нервное возбуждение не проходило.
На фронт! На войну! Одно дело просто к ней готовится, а другое — вот так. Смотрю на остальных. Все крепятся, не показывают вида, но возбуждение и страх проступают пятнами на лицах, желваки перекатываются под кожей, глаза блестят, движения нервные, суетливые. Охранники наши тоже не спокойны. С опаской поглядывают на нас. Мы также опасаемся их. Сейчас хватит искры, чтобы вспыхнула перестрелка. Только у них автоматы в руках. А у нас — Стечкины в кобурах, большие пистолеты, сидя их вынимать неудобно. Поэтому не будем их провоцировать. Витька от Аиды не отходит. Что-то ей шепчет, успокаивает, гладит руки. Не отпускает её от себя ни на миг.
Нас к формированию колонны не допускают, сами потом будут мучаться. Все идём сплошной колонной, ни разведки, ни технического замыкания, ни прикрытия от воздушного налёта. Мы научили ополченцев, как пользоваться и стрелять из переносного зенитно-ракетного комплекса «Стрела». Сами, правда, долго не могли сообразить, как производить пуски, но потом разобрались.
Понемногу нервная дрожь улеглась. Ехали мы третьей машиной от головы колонны. Командование батальона уселось на головную машину. Хрен с ними, если попадут под обстрел. Нам их не жалко. Постепенно мерная качка, малая скорость движения стала убаюкивать. Внутри все успокоилось, плюс немного выпили за начало пути. Пить больше не хотелось, разговаривать тоже. Я привалился к стенке и закрыл глаза.
Как назло зарядил дождь. Октябрь все-таки. Подумалось, что скоро Новый Год. Эх, мне бы телефон, хотя бы один звонок. В Герани переговорный пункт не работал. Может, ещё откуда-нибудь удастся позвонить. Как там Ирина и сын? Будем надеяться, что все у них хорошо. Мерный рокот двигателя, монотонное покачивание меня сморило, я уснул.
— 52 -
Меня разбудили. Темнело, мы заехали на ночёвку в деревню Касум-Исмаилы. Весь батальон разместили в школе. Почему-то военные любят школы. Чуть что, так и занимают их. В школьной столовой уже готовили ужин. Надо отдать должное Гусейнову, организация у него действует. Вокруг меня носился возбуждённый Виктор.
Я поймал его за рукав.
— Ты чего такой заведённый?
— Олег, только тихо, никому не говори. Ладно? — Витя не мог даже стоять на месте, его глаза лихорадочно блестели.
— Мы перешли в наступление и завтра будем уже в Степанакерте или Ереване?
— Да нет, это все ерунда, — кажется, Аида беременна! — Виктор мне это так прошептал на ухо, что его заложило.
— Не ори, оглохнуть можно.
— Нет, ты понимаешь, что это значит? — он тряс меня.
— Что сматываться надо побыстрее вместе с тобой и беременной женой.
— Я буду отцом! Это же здорово!
— Радуйся, только сначала выберемся отсюда.
— Как думаешь, Олег, на кого будет ребёнок похож?
— Тебе не все равно? Главное, чтобы был здоровый. Может, она ещё и не беременна.
— Может, но так хочется! Только никому не говори.
— Ладно, никому не скажу.
Я закурил. Теперь ещё надо заботиться и о беременной Аиде. Хреново. Когда пять мужиков будут уходить — это сложно, но когда ещё и беременная женщина — это сильно осложняет задачу. Хотя, может и все обойдётся. У этих женщин семь пятниц на неделе.
Лёгкий солдатский ужин, прерывистый сон. Я уже не вмешивался в ход операции. Мишку вызвали в штаб, он разместился в сельсовете. Через час он рассказал, что завтра мы должны вступить в бой и сходу атаковать село Шаумяновск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42