— Слушаюсь, сэр!
Еще несколько минут я пребывал в обалделом состоянии и едва слышал нежный голос Джилл, говорившей по телефону:
— Они говорят, Дон Шихан сейчас в Омахе, — сказала она мне погромче. — Готовится встретить президента.
Мне пришло в голову, что этот Шихан недавно уже отлучался из Вашингтона. Странно, что начальник охраны Белого дома так часто сам занимается подготовительными операциями. Я чувствовал себя как на иголках. Мне срочно нужен был его совет. Эти хулиганские демонстрации сопливых школяров могли плохо кончиться.
— Ладно, — сказал я. — Тогда дай того, кто его заменяет.
Она соединила меня, с кем нужно. Несколько минут я обсуждал с заместителем Шихана, как мне выбраться с предстоящей в 4 часа пресс-конференции без тяжких телесных повреждений. С сопливыми мальчишками можно было разобраться и позже. Сейчас главное было — придумать, что говорить о статье в «Пост-Диспетч». Десять дней — до девятого октября — казались мне десятилетием!
— Уже четыре часа, — предупредила меня Джилл строго деловитым тоном опытной секретарши. — Разрешите их пригласить?
Но у двери она остановилась, держась за ручку.
— Джи-и-н… разорви то письмо, ладно? Я хочу, чтобы ты сам сделал мне предложение, когда наконец решишься… Я просто со зла так сделала.
— Не беспокойся. Без предложения ведь не женятся. Я все тебе скажу — через десять дней, — и сам, а не анонимно по телефону. — Все-таки не удержался от шпильки. — А пока давай посвятим дневные часы работе, ты не возражаешь?
Она кивнула и, все еще держась за дверную ручку, внимательно и серьезно оглядела меня, словно я был ненадежным присяжным.
— Хотела бы я знать, — сказала она, — что такое на самом деле любовь?
Неужели пропасть между поколениями непреодолима?
Она распахнула дверь, и толпа газетчиков с грохотом устремилась в кабинет.
13
Ларри Сторм закрыл машину, решительно сделал один шаг, но тут же остановился. Золотое послеполуденное солнце светило так ласково, что он блаженно прислонился к переднему крылу.
Был последний день сентября, и не исключено, что последний день темно-рыжего бабьего лета. Солнечное тепло разнеживало и расслабляло. Он стоял и смотрел, как пересмешник лениво взмахивает крылышками, снижаясь к телеграфному столбу, и слушал, как где-то рядом галдят играющие дети.
Он приехал сюда в третий раз, к этому дому на Бэттл-роуд в Принстоне, стоящему как раз между Олден-лейн и тупиком, за которым начинался травянистый подъем к Институту новых проблем. Глядя на Бэттл-роуд, он чувствовал одновременно и умиротворенность и досаду, потому что именно о такой улице он мечтал еще мальчишкой в своем Ньюарке… В нищей ньюаркской квартире с вечной вонью от неисправного клозета, с черной грязью, навечно въевшейся в трещины старого линолеума, с вечно орущим радио, которое тщетно пытался перекричать его папаша, когда ссорился с матерью.
Если мужья и ругают жен на этой мирной улочке, подумал он, то, наверное, только по ночам, когда соседи уже спят, вежливо и потихоньку, не повышая голоса. Ибо здесь царит мир и покой. Все здесь устойчиво — огромные дубы, густолистые сикоморы вдоль дороги, уже тронутые осенней желтизной, широкие прохладные газоны, окруженные живыми изгородями, дома, расположенные в глубине участков, словно они хотят уйти подальше от торгашеской суеты улицы. Это белый квартал, и Ларри, вступая в него, каждый раз ощущал обиду и зависть.
Работа была его убежищем от расовой нетерпимости и оскорблений. В Бюро цвет его кожи был только оселком, на котором они с Клайдом Мурхэдом оттачивали свои шуточки, добродушно насмехаясь друг над другом. В Бюро он был специальным агентом Ларри Стормом. Несколько других агентов считались не хуже Ларри, но лучше не было ни одного: ни белого, ни черного. Бюро, безжалостный хозяин, отнимало все его время, поглощало всю его энергию, и по ночам он засыпал измученный, но довольный собой. Бюро было требовательнее любой женщины, и слава богу!
Но сейчас после месяца работы на «Аякс» Ларри был обессилен и опустошен. Он трудился по восемнадцать часов в сутки и не имел еще ни одного дня отдыха. Метался взад и вперед по всему восточному побережью, выслеживал, расспрашивал, проверял все версии, даже самые дикие, и так до глубокой ночи. Единственной передышкой были два его путешествия за границу. В самолетах он хотя бы отсыпался.
Сначала было справочное бюро в Рио-де-Жанейро и неясный след, который неожиданно привел Ларри в порт. Здесь, после двухдневных поисков и отчаянных лингвистических схваток с переводчиком, он обнаружил, что Стивен Грир, или какой-то очень похожий на него американец, зафрахтовал судно и отплыл из Рио субботним вечером 28 августа. Ларри до сих пор вспоминал, как его поразило это открытие. Судно, стодесятифутовый траулер-краболов, под названием «Каза Алегре», ушло в неизвестном направлении, и с тех пор ни о траулере, ни о его бразильце-капитане не было ни слуху ни духу. Ларри вспоминал, как ему чудом удалось избежать нежелательной встречи. Однажды утром, приближаясь к порту, он вдруг заметил огромного, широкоплечего детину, явно американца, который через переводчика расспрашивал о чем-то портового грузчика. Ларри спрятался за пакгауз. Позднее он узнал, что это был вашингтонский издатель и журналист Дэвид Полик. Сообщение Сторма о Полике удивило Клайда Мурхэда не меньше, чем то, что Грир находится на борту «Каза Алегре».
Затем было второе путешествие, полет в Хельсинки и мучительно-кропотливая проверка списков пассажиров, улетевших за последнее время из финской столицы. Он нашел нужного ему человека, но вскоре снова потерял его след.
За эти последние две недели нервы его так сдали, что он готов был уже плюнуть на все, в том числе на ФБР. И все же он опять стоял на Бэттл-роуд в Принстоне. Сторм еще раз посмотрел на каменный дом. Он был хорош — с крутой шиферной крышей, старинной трубой, черной дверью и такими же ставнями. Два широко расставленных слуховых окна смотрели через тщательно ухоженную живую изгородь, как глаза удивленного ребенка. Ларри расправил плечи, стряхивая очарование мягкого солнечного дня, и двинулся к дому Феликса Киссича.
Теперь он знал о Феликсе Киссиче почти все. Он знал, что Киссич — физик, нобелевский лауреат, специалист по плазме, работающий в Принстонском университете, что он бежал из Венгрии во время второй мировой войны и натурализовался в Америке, что это добрый человек шестидесяти шести лет, выдающийся ученый, которым восхищаются его коллеги во всем мире. Единственное, и очень важное, чего Ларри Сторм не знал о Феликсе Киссиче, так это, где он сейчас находится.
Сторм позвонил. Почти сразу же узкая черная дверь открылась, и он увидел уже знакомую маленькую женщину с робкой улыбкой. За второй решетчатой дверью лицо ее виделось смутно, однако Ларри уловил настороженный взгляд. Дебора Киссич напомнила ему грациозную лань на склоне холма, которая замерла на миг, но готова сорваться с места при малейшем признаке опасности.
— О, мистер Сторм! — сказала она. — Не думала, что снова увижу вас. Неужели что-нибудь?..
Фраза словно повисла в воздухе. Миссис Киссич открыла решетчатую дверь неохотно, словно чего-то опасаясь. Он вспомнил, как это удивило его в первый раз. Лишь потом он понял: Дебора Киссич инстинктивно боится всяких расспросов.
— Разрешите? — Ларри поставил ногу на порог.
— О да. Входите. Извините меня. Я немного испугалась. Я подумала…
Снова робкая, незаконченная фраза. Ларри вошел в уютную гостиную, где все было по мерке хозяев дома. Ларри знал, что Феликс Киссич ростом всего пять футов шесть дюймов, а его жена и того меньше. Она нервно пригладила седой локон на виске.
— Пожалуйста, садитесь, мистер Сторм.
Голос у нее был такой же хрупкий, как она сама, и такой же добрый. Ларри ни за что на свете не хотел бы огорчить эту женщину.
Он сел на ореховый стул под блеклым чехлом с ручной вышивкой, сознательно отказавшись от глубокого старого кресла, которое явно принадлежало Феликсу Киссичу.
— Мне, право, неловко, миссис Киссич, — сказал он. — Вы, наверное, думаете, зачем это он снова явился.
— Да, я немного удивлена. — Она сидела очень прямо в качалке с высокой спинкой, руки ее были сложены на коленях.
— Миссис Киссич, — сказал он, — я хочу спросить вас, вернулся ли ваш муж из Хельсинки и дома ли он сейчас?
Ответ он знал заранее, потому что провел перед этим несколько часов в лаборатории физики плазмы, расспрашивая сотрудников Феликса Киссича. Там целая группа ученых старалась усмирить ужасающую энергию водородной бомбы и использовать ее в мирных целях.
— Феликса здесь нет, — ответила Дебора Киссич.
Ларри заметил, что она насторожилась.
— А мой первый вопрос? — напомнил он спокойно. — Он вернулся сюда из Хельсинки?
— Нет, — прошептала она, опустив глаза. Во время их первого свидания две недели назад она сказала, что Феликс собирался вылететь домой сразу после окончания конференции, двадцатого сентября.
— Миссис Киссич… — Ему так не хотелось огорчать эту хрупкую женщину!. Преследование далеко не всегда увлекательная игра. — Вы что-нибудь слышали о вашем муже? Прежде чем вы ответите, разрешите сказать вам, что мистер Киссич выехал из своего отеля в Хельсинки на второй день после открытия конференции.
Ларри видел все даты, часы и города, словно перед глазами его была полная картотека. Феликс Киссич вылетел из Нью-Йорка в Хельсинки в воскресенье пятого сентября и прибыл к открытию Международного конгресса по физике плазмы в понедельник. В числе многих прочих вещей Ларри узнал, что физика плазмы не угрожала роду человеческому, а изучала свойства высокотемпературных ионизированных газов, в которых заложена колоссальная энергия. Феликс Киссич выехал из своего отеля во вторник вечером, восьмого сентября, за целых двенадцать дней до окончания конференции. Сторм проследил его путь до Парижа, затем до Рима и наконец до Каира — физик проделал его на самолетах разных авиакомпаний. Но в Каире он как сквозь землю провалился. Феликс Киссич исчез в муравейнике столицы Египта.
— Муж один раз позвонил мне из Хельсинки, — сдержанно сказала миссис Киссич. Ларри видел, как она теребит носовой платочек тонкими пальцами.
— И больше он никак не сообщал о себе? — спросил он. — Ни по телефону, ни письмом, ни телеграммой?
— Я получила одно письмо, и это все, — ответила она. Голос ее был так тих, что Ларри пришлось наклониться вперед, чтобы его расслышать. — Оно пришло примерно через неделю после того, как вы были здесь.
— Понятно. — Упрекать ее не было смысла. Они оба знали, что она нарушила свое обещание помогать ФБР. — Значит, это было двадцать третьего сентября? Я был у вас шестнадцатого, вы, наверное, помните.
— Да, — сказала она поспешно. — Да, двадцать третьего.
— А какой там почтовый штемпель? Где было опущено письмо?
Она встревожилась, лицо ее порозовело.
— Письмо опущено в Нью-Йорке за день до этого. Феликс не написал мне, где он. Он только сказал, что его друг летит в Нью-Йорк и опустит там письмо… чтобы дошло побыстрее, понимаете?
Избегая смотреть на нее, Ларри сделал пометку в блокноте. Все это ему не нравилось. Дичь была слишком беззащитна, чтобы ее преследовать.
— Миссис Киссич, — сказал он, — вы можете не согласиться, но, если у вас нет возражений, я хотел бы взглянуть на это письмо.
Она затрясла головой, в глазах ее было смятение.
— Нет, если можно, я бы не… Оно очень личное… Но я могу рассказать вам, наверное, все, что вас интересует. Он пишет, что улетел из Хельсинки раньше срока и собирается путешествовать по Европе несколько недель до возвращения домой. Пишет, что очень устал и хочет побыть один. — Она говорила торопливо, но голос оставался еле слышным. — Феликсу бывает необходимо иногда побыть одному, понимаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67