«Семь часов. Двое евреев. Дверь с Крид-лейн».
Братья пришли на час раньше по часам Даниила, а они постоянно спешили с тех пор, как Залман выменял их у арабов с болот, разобрал и собрал вновь, как пистолет, а потом подарил брату, потому что они вместе стали торговцами, потому что хотел сделать ему подарок, не важно какой. Теперь оба сидели на зеленой лужайке у собора Святого Павла, ждали окончания рабочего дня.
Даниил открыл часы. Завел их, перевел назад. На циферблате была литания из разделенных цифрами английских слов — «Ранделл и Бридж».
Он закрыл крышку. Сидевший рядом Залман повернулся к нему:
— Пора?
— Почти.
— Сегодня вечером мы разбогатеем. Завтра начнем все заново. Даже не заново, а новую жизнь. Денег хватит на переезд сюда Рахили, на покупку дома и на все прочее.
Предзакатное солнце припекало Даниилу лицо. Он, нервничая, слушал брата и молчал.
— Жизнь, полная удовольствий, только подумай.
— Тебе этого хочется?
— Удовольствий? Да. И денег. Благодаря торговле деньги превращаются во все. — Голос его слегка повысился. — Твои желания не лучше.
— Нет.
К аптеке Райдера подъехала почтовая карета. Лошади — три гнедых, одна золотисто-каштановая — были в шорах. Даниил попытался представить себе свои желания. «Зеленые тюрбаны», — подумал он. Казалось, он много лет не желал ничего материального, скорее даже наоборот. Ему хотелось жить без товаров, материалов, груза. Без балласта камней и золота, без запаха въевшихся чернил, делавшего его не тем, что он есть на самом деле. Без Хардуик-плейс. «Слишком много желаний», — подумал он. Покачал головой, смутно встревоженный, словно обнаружил счет, который забыл оплатить.
— Нет. Ты всегда хотел изменить мир.
Залман не ответил. Даниил повернулся к нему и увидел, что глаза брата закрыты, щеки побелели в солнечном свете. Он шевельнулся.
— Знаешь, пожалуй, я не могу. Сколько миль проделано из-за меня, сколько проделано работы — и ничего не изменилось. Мы не стали ни богаче, ни знаменитее. Я думал, мы станем знаменитостями.
Лучи солнца ползли вниз по стенам. На крышах Даниил видел щиты с рекламой лекарств и транспорта: «Поправляйте здоровье в Брайтоне! 4 фунта в будни, 7 фунтов 6 шиллингов в выходные». Видел циферблат городских часов, которые показывали без пяти семь. Он хотел попросить брата проверить, на месте ли камни, но Залман продолжал говорить, бормотать на их старом языке. Голос его в вечернем зное был глухим, слабым:
— Ничего не переменилось. Конечно, может быть, это Божья воля. Мы плохие евреи, не ходим в синагогу, не соблюдаем субботу, едим нечистую английскую пищу. Или мы недостаточно усердно старались, как по-твоему? По-моему, нет. Нужно было отправиться на восток? Иногда я задумываюсь, может, мы поплыли не в ту сторону? Мне это не дает покоя. Как думаешь, Фрат, нужно было плыть на восток?
— Пора.
Даниил произнес это мягко. Лицо его было обращено к Залману, поэтому он разглядел выражение его глаз. Младший брат смотрел на город внизу дико, словно ничего не узнавая. Через секунду это выражение исчезло. Залман сморгнул его, как сон. Встал и, улыбаясь, отряхнул сюртук.
— Так! Пошли добывать свое состояние?
Крид-лейн пахла конским навозом и капустой, бродящей на солнце навозной жижей. Задние двери всех мастерских на Лудгейт-Хилл выглядели одинаково. Человек, искавший черствого хлеба на заднем пандусе пекарни Рича, указал за полпенни Даниилу с Залманом не тот путь. Они потратили десять минут на поиски входа в ювелирную мастерскую. На усыпанных устричными раковинами ступенях стояло инвалидное кресло со сломанной спинкой.
Залман постучал. Послышался скрип отодвигаемого засова, и дверь открылась. В проеме появился человек, прогнавший их утром, с крошками нюхательного табака на усах, его прилизанные волосы блестели от макассарского масла. Даниил снял шляпу.
— Прошу прощения, сэр, мы приходили утром. У нас есть камни…
— Рано еще.
Дверь захлопнулась. Изнутри некоторое время доносились громкие голоса и лязг металла. Выйдя снова, Джордж Лис с какой-то рассеянной злобой сбил пинком со ступеней кресло и кивнул братьям:
— Ладно, заходите. Не заденьте о притолоку головой. Фамилии у вас есть?
Они, пригибаясь, вошли. В мастерской после солнечного света было темно. Даниил споткнулся, глаза его медленно привыкали к темноте.
— Леви, сэр. Мы братья.
— Леви? Боже всемогущий. Не вздумайте называть ее здесь. Пошли сюда.
На рабочем столе стояла позолоченная чаша с виноградными лозами на ручках. Проходя мимо, Залман оценил ее. Только материал был первоклассным, сама работа посредственной. Стоявшие возле нее и чуть в отдалении ювелиры отвечали ему взглядом. Молодые, с толстыми лицами и пальцами. Залман знал их запах — кислый от сливочного масла и холодного мяса, хотя в мастерской пахло только полировальным порошком и расплавленным металлом.
«Эти люди оправляют бриллианты, — подумал он, — и работают по золоту». Видя их во плоти, поверить в это было трудно. Он представил себе, каково это — обрабатывать унции золота, пластинки позолоты. Самый податливый из металлов, сохраняющий свою форму, как камень, мягкий под ножом скульптора, как глина. Не ломкий, как железо, не расползающийся, как раскаленная медь. «Из золота, — подумал он, — я мог бы делать замечательные украшения».
— Сюда. Прямо, прошу вас.
Коридор, деревянные ступени, передняя. Лис стукнул один раз в последнюю из восьми дверей. Не получив ответа, повернулся и стал ждать. Вблизи Залман понял, что этот ювелир очень низкого роста. Высоким он казался только благодаря крепкому сложению. Залман, наклонясь, обратился к нему:
— Сэр! С нашей фамилией что-то неладно?
Ювелир облизнул губы и рассмеялся.
— Леви? — Хотя из мастерской доносился шум, говорил он вполголоса. — Хотите знать, что неладно с фамилией Леви? Расскажу. Здесь лет двадцать назад произошла кража. Унесли бриллианты, рубины, жемчужины на двадцать две тысячи фунтов. Воры у нас под носом стянули их за ящик угля и три с половиной пенни. Завернутыми во фланель. — Он снова постучал в дверь и опять повернулся. — Фамилия первого вора была Леви. Блум был его напарником. Евреи, заметьте. Леви мы нашли, взяли во Франции тепленьким. Читал в полночь, сидя в постели, Стерна, «Сентиментальное путешествие». Я знаю, потому что взял эту книгу себе. Со временем его повесили. Вы читаете, сэр?
— Немного…
— О, читать нужно. — Лис уставился на него блестящими, как пот вокруг них, глазами. — Во всех книгах есть сокровища. Черпайте их оттуда, мистер Леви, как из золотых копей. За это не повесят. — Он повернулся и повысил голос: — Мистер Ранделл? Эти джентльмены-евреи здесь.
— Входите.
Комната была большой, и в ней все выглядело несоразмерно маленьким. Возле узкого камина стояли письменный стол и сейф — принадлежности кабинета, функциональные, как орудия мясника. Над письменным столом висел портрет человека с длинным, узким лицом. Под портретом сидел человек постарше. «Они похожи, — подумал Даниил. — Определенно родственники. Вариации на тему». И попытался представить себе, что это за тема.
— Присаживайтесь.
Они сели. Человек за столом писал гусиным пером, покрытым пятнами, и не поднимал взгляда, пока не кончил писать. Времени это заняло немало. Он поднял взгляд, встретился с глазами Даниила и дождался, пока тот их не отвел.
— У вас есть камни?
Даниил откашлялся.
— Посредственные, сэр, найденные у нас на родине…
— Кто вы?
— Мистер Ранделл спрашивает вас о вашей работе, — сказал Лис.
— Я гранильщик, — ответил Залман.
— Какие виды огранки знаете?
— Все способы плоской, а также ступенчатую, полубриллиантовую и клиньями. Мой брат Даниил — наш торговец.
— Бриллиантовую, вот как? Покажите камни.
Эдмунд поднялся. Евреи перед ним встали со стульев. Позади него Лис остался в прежней позе. Себе Эдмунд мог признаться, что доволен его присутствием. Обратил внимание, что евреи смуглолицые. Тот, что пониже, достал из кармана грязного сюртука тряпичный узел, похожий на нечто, снятое с раны. Эдмунд постучал по столу.
— Положите их сюда.
Залман развернул камни. Они лежали на обтянутом кожей столе, отражая свет своими изгибами и плоскостями. Все четверо едва заметно подались вперед. Эдмунд достал из кармана лупу и принялся за работу.
Он был знающим свое дело ювелиром. В первые же несколько секунд Эдмунд Ранделл понял, что за бриллиант находится перед ним. Лицо его при этом не изменилось, что тоже являлось профессиональной чертой.
Он сосредоточился на других камнях, борясь с охватившим его нетерпением. Сначала сапфир. Шестьдесят или больше каратов серо-голубого корунда. Хороший камень, превосходный. Для короны годится, однако крупные сапфиры — не такая редкость, как большие рубины. Эдмунд положил его и взял балас. В свете газовой лампы камень был розово-красным, фиолетово-пурпурным, неровного цвета. Отражал свет слабее корунда. Не согревал его, как настоящий рубин. Эдмунд знал, что, нагретый, он будет при охлаждении менять цвет от голубого, чуть ли не прозрачного, снова к красному. Балас-шпинель, минерал-хамелеон.
Он оттягивал вожделенный момент. Небрежно повертел камни в пальцах, поскреб их длинным ногтем. А когда поднял со стола «Сердце Трех братьев» и подержал немного под лупой, ни малейшего удивления не выказал. Потом, наедине с собой, он взвесит его тридцать каратов и тонко вскрикнет от восхищения замечательным «Письменным бриллиантом». Закончив, он положил лупу в карман и сел. Евреи стояли в ожидании. Эдмунду показалось, что он ощущает их запах — горький, сухой. Чуждый. Он подался вперед.
— Так. Вы слишком скромны, джентльмены, в оценке своих камней. Они не посредственные.
— Сэр! — Залман сделал шаг вперед и заговорил за обоих. — Мы собирались продать только…
— У вас есть еще камни? Нет? Но вы ювелиры. И наверное, знаете, что у вас тут? Это рубин-балас. — Он поднимал один за другим камни, теперь бережно. Ни тело, ни разум не фокусничали. — Да. А это замечательный сапфир. Это совершенно превосходная шпинель. Мне все они нравятся, мистер…
— Леви, сэр, — подсказал Залман.
— Леви. — Эдмунд поднял лицо и встретил взгляд чужестранца. Отвернулся, глянул на бумагу, на перо, которое ценил из-за его невзрачности. — Они нравятся мне, мистер Леви. Так вот. Эти камни, само собой, нужно будет огранить заново на должный английский манер, при этом они могут утратить до половины своего веса. Однако я буду рад предложить вам за все пятьсот фунтов. Что скажете?
Евреи заволновались, Эдмунд поднял взгляд. Тот, что пониже, снова повернулся к нему:
— Прошу прощения, сэр. Мы собирались продать лишь два камня. Продаются только рубин и сапфир…
— Два? Вздор. — Он не встал, не выказал настойчивости. — Нет, вы пришли предложить эти камни, и они мне нравятся. Я беру все три или ни одного.
Эдмунд ждал. Не исхода — он знал, что делает. Только чтобы дать евреям время, чтобы потомить их. Он ощущал за своей спиной портрет Филипа, наблюдавшего за всем. Подумал: действовал бы старик так же, как он?
За стеной заработало полировочное колесо, и Эдмунд повысил голос, заглушая его звук:
— Собственно, единственная проблема у нас — это оплата. Вы наверняка слышали, что мы получили заказ к коронации. Такие материалы стоят недешево. В результате у нас мало наличности. Могу выдать вам чек на пятьсот фунтов с оплатой в течение двенадцати месяцев, но если деньги вам потребуются сейчас, могу найти только… Сколько я могу найти, мистер Лис?
— Всего двести фунтов, мистер Ранделл.
— Ну вот. Двести двадцать, если хорошенько порыться в карманах. Но у меня есть второе предложение, вот какое. Я понимаю, что вам могут быть нужны деньги. Мы выдадим вам сегодня пятьдесят фунтов, а остальное — в течение года. Более того, чтобы продемонстрировать честные намерения, можем найти вам работу на этот год.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Братья пришли на час раньше по часам Даниила, а они постоянно спешили с тех пор, как Залман выменял их у арабов с болот, разобрал и собрал вновь, как пистолет, а потом подарил брату, потому что они вместе стали торговцами, потому что хотел сделать ему подарок, не важно какой. Теперь оба сидели на зеленой лужайке у собора Святого Павла, ждали окончания рабочего дня.
Даниил открыл часы. Завел их, перевел назад. На циферблате была литания из разделенных цифрами английских слов — «Ранделл и Бридж».
Он закрыл крышку. Сидевший рядом Залман повернулся к нему:
— Пора?
— Почти.
— Сегодня вечером мы разбогатеем. Завтра начнем все заново. Даже не заново, а новую жизнь. Денег хватит на переезд сюда Рахили, на покупку дома и на все прочее.
Предзакатное солнце припекало Даниилу лицо. Он, нервничая, слушал брата и молчал.
— Жизнь, полная удовольствий, только подумай.
— Тебе этого хочется?
— Удовольствий? Да. И денег. Благодаря торговле деньги превращаются во все. — Голос его слегка повысился. — Твои желания не лучше.
— Нет.
К аптеке Райдера подъехала почтовая карета. Лошади — три гнедых, одна золотисто-каштановая — были в шорах. Даниил попытался представить себе свои желания. «Зеленые тюрбаны», — подумал он. Казалось, он много лет не желал ничего материального, скорее даже наоборот. Ему хотелось жить без товаров, материалов, груза. Без балласта камней и золота, без запаха въевшихся чернил, делавшего его не тем, что он есть на самом деле. Без Хардуик-плейс. «Слишком много желаний», — подумал он. Покачал головой, смутно встревоженный, словно обнаружил счет, который забыл оплатить.
— Нет. Ты всегда хотел изменить мир.
Залман не ответил. Даниил повернулся к нему и увидел, что глаза брата закрыты, щеки побелели в солнечном свете. Он шевельнулся.
— Знаешь, пожалуй, я не могу. Сколько миль проделано из-за меня, сколько проделано работы — и ничего не изменилось. Мы не стали ни богаче, ни знаменитее. Я думал, мы станем знаменитостями.
Лучи солнца ползли вниз по стенам. На крышах Даниил видел щиты с рекламой лекарств и транспорта: «Поправляйте здоровье в Брайтоне! 4 фунта в будни, 7 фунтов 6 шиллингов в выходные». Видел циферблат городских часов, которые показывали без пяти семь. Он хотел попросить брата проверить, на месте ли камни, но Залман продолжал говорить, бормотать на их старом языке. Голос его в вечернем зное был глухим, слабым:
— Ничего не переменилось. Конечно, может быть, это Божья воля. Мы плохие евреи, не ходим в синагогу, не соблюдаем субботу, едим нечистую английскую пищу. Или мы недостаточно усердно старались, как по-твоему? По-моему, нет. Нужно было отправиться на восток? Иногда я задумываюсь, может, мы поплыли не в ту сторону? Мне это не дает покоя. Как думаешь, Фрат, нужно было плыть на восток?
— Пора.
Даниил произнес это мягко. Лицо его было обращено к Залману, поэтому он разглядел выражение его глаз. Младший брат смотрел на город внизу дико, словно ничего не узнавая. Через секунду это выражение исчезло. Залман сморгнул его, как сон. Встал и, улыбаясь, отряхнул сюртук.
— Так! Пошли добывать свое состояние?
Крид-лейн пахла конским навозом и капустой, бродящей на солнце навозной жижей. Задние двери всех мастерских на Лудгейт-Хилл выглядели одинаково. Человек, искавший черствого хлеба на заднем пандусе пекарни Рича, указал за полпенни Даниилу с Залманом не тот путь. Они потратили десять минут на поиски входа в ювелирную мастерскую. На усыпанных устричными раковинами ступенях стояло инвалидное кресло со сломанной спинкой.
Залман постучал. Послышался скрип отодвигаемого засова, и дверь открылась. В проеме появился человек, прогнавший их утром, с крошками нюхательного табака на усах, его прилизанные волосы блестели от макассарского масла. Даниил снял шляпу.
— Прошу прощения, сэр, мы приходили утром. У нас есть камни…
— Рано еще.
Дверь захлопнулась. Изнутри некоторое время доносились громкие голоса и лязг металла. Выйдя снова, Джордж Лис с какой-то рассеянной злобой сбил пинком со ступеней кресло и кивнул братьям:
— Ладно, заходите. Не заденьте о притолоку головой. Фамилии у вас есть?
Они, пригибаясь, вошли. В мастерской после солнечного света было темно. Даниил споткнулся, глаза его медленно привыкали к темноте.
— Леви, сэр. Мы братья.
— Леви? Боже всемогущий. Не вздумайте называть ее здесь. Пошли сюда.
На рабочем столе стояла позолоченная чаша с виноградными лозами на ручках. Проходя мимо, Залман оценил ее. Только материал был первоклассным, сама работа посредственной. Стоявшие возле нее и чуть в отдалении ювелиры отвечали ему взглядом. Молодые, с толстыми лицами и пальцами. Залман знал их запах — кислый от сливочного масла и холодного мяса, хотя в мастерской пахло только полировальным порошком и расплавленным металлом.
«Эти люди оправляют бриллианты, — подумал он, — и работают по золоту». Видя их во плоти, поверить в это было трудно. Он представил себе, каково это — обрабатывать унции золота, пластинки позолоты. Самый податливый из металлов, сохраняющий свою форму, как камень, мягкий под ножом скульптора, как глина. Не ломкий, как железо, не расползающийся, как раскаленная медь. «Из золота, — подумал он, — я мог бы делать замечательные украшения».
— Сюда. Прямо, прошу вас.
Коридор, деревянные ступени, передняя. Лис стукнул один раз в последнюю из восьми дверей. Не получив ответа, повернулся и стал ждать. Вблизи Залман понял, что этот ювелир очень низкого роста. Высоким он казался только благодаря крепкому сложению. Залман, наклонясь, обратился к нему:
— Сэр! С нашей фамилией что-то неладно?
Ювелир облизнул губы и рассмеялся.
— Леви? — Хотя из мастерской доносился шум, говорил он вполголоса. — Хотите знать, что неладно с фамилией Леви? Расскажу. Здесь лет двадцать назад произошла кража. Унесли бриллианты, рубины, жемчужины на двадцать две тысячи фунтов. Воры у нас под носом стянули их за ящик угля и три с половиной пенни. Завернутыми во фланель. — Он снова постучал в дверь и опять повернулся. — Фамилия первого вора была Леви. Блум был его напарником. Евреи, заметьте. Леви мы нашли, взяли во Франции тепленьким. Читал в полночь, сидя в постели, Стерна, «Сентиментальное путешествие». Я знаю, потому что взял эту книгу себе. Со временем его повесили. Вы читаете, сэр?
— Немного…
— О, читать нужно. — Лис уставился на него блестящими, как пот вокруг них, глазами. — Во всех книгах есть сокровища. Черпайте их оттуда, мистер Леви, как из золотых копей. За это не повесят. — Он повернулся и повысил голос: — Мистер Ранделл? Эти джентльмены-евреи здесь.
— Входите.
Комната была большой, и в ней все выглядело несоразмерно маленьким. Возле узкого камина стояли письменный стол и сейф — принадлежности кабинета, функциональные, как орудия мясника. Над письменным столом висел портрет человека с длинным, узким лицом. Под портретом сидел человек постарше. «Они похожи, — подумал Даниил. — Определенно родственники. Вариации на тему». И попытался представить себе, что это за тема.
— Присаживайтесь.
Они сели. Человек за столом писал гусиным пером, покрытым пятнами, и не поднимал взгляда, пока не кончил писать. Времени это заняло немало. Он поднял взгляд, встретился с глазами Даниила и дождался, пока тот их не отвел.
— У вас есть камни?
Даниил откашлялся.
— Посредственные, сэр, найденные у нас на родине…
— Кто вы?
— Мистер Ранделл спрашивает вас о вашей работе, — сказал Лис.
— Я гранильщик, — ответил Залман.
— Какие виды огранки знаете?
— Все способы плоской, а также ступенчатую, полубриллиантовую и клиньями. Мой брат Даниил — наш торговец.
— Бриллиантовую, вот как? Покажите камни.
Эдмунд поднялся. Евреи перед ним встали со стульев. Позади него Лис остался в прежней позе. Себе Эдмунд мог признаться, что доволен его присутствием. Обратил внимание, что евреи смуглолицые. Тот, что пониже, достал из кармана грязного сюртука тряпичный узел, похожий на нечто, снятое с раны. Эдмунд постучал по столу.
— Положите их сюда.
Залман развернул камни. Они лежали на обтянутом кожей столе, отражая свет своими изгибами и плоскостями. Все четверо едва заметно подались вперед. Эдмунд достал из кармана лупу и принялся за работу.
Он был знающим свое дело ювелиром. В первые же несколько секунд Эдмунд Ранделл понял, что за бриллиант находится перед ним. Лицо его при этом не изменилось, что тоже являлось профессиональной чертой.
Он сосредоточился на других камнях, борясь с охватившим его нетерпением. Сначала сапфир. Шестьдесят или больше каратов серо-голубого корунда. Хороший камень, превосходный. Для короны годится, однако крупные сапфиры — не такая редкость, как большие рубины. Эдмунд положил его и взял балас. В свете газовой лампы камень был розово-красным, фиолетово-пурпурным, неровного цвета. Отражал свет слабее корунда. Не согревал его, как настоящий рубин. Эдмунд знал, что, нагретый, он будет при охлаждении менять цвет от голубого, чуть ли не прозрачного, снова к красному. Балас-шпинель, минерал-хамелеон.
Он оттягивал вожделенный момент. Небрежно повертел камни в пальцах, поскреб их длинным ногтем. А когда поднял со стола «Сердце Трех братьев» и подержал немного под лупой, ни малейшего удивления не выказал. Потом, наедине с собой, он взвесит его тридцать каратов и тонко вскрикнет от восхищения замечательным «Письменным бриллиантом». Закончив, он положил лупу в карман и сел. Евреи стояли в ожидании. Эдмунду показалось, что он ощущает их запах — горький, сухой. Чуждый. Он подался вперед.
— Так. Вы слишком скромны, джентльмены, в оценке своих камней. Они не посредственные.
— Сэр! — Залман сделал шаг вперед и заговорил за обоих. — Мы собирались продать только…
— У вас есть еще камни? Нет? Но вы ювелиры. И наверное, знаете, что у вас тут? Это рубин-балас. — Он поднимал один за другим камни, теперь бережно. Ни тело, ни разум не фокусничали. — Да. А это замечательный сапфир. Это совершенно превосходная шпинель. Мне все они нравятся, мистер…
— Леви, сэр, — подсказал Залман.
— Леви. — Эдмунд поднял лицо и встретил взгляд чужестранца. Отвернулся, глянул на бумагу, на перо, которое ценил из-за его невзрачности. — Они нравятся мне, мистер Леви. Так вот. Эти камни, само собой, нужно будет огранить заново на должный английский манер, при этом они могут утратить до половины своего веса. Однако я буду рад предложить вам за все пятьсот фунтов. Что скажете?
Евреи заволновались, Эдмунд поднял взгляд. Тот, что пониже, снова повернулся к нему:
— Прошу прощения, сэр. Мы собирались продать лишь два камня. Продаются только рубин и сапфир…
— Два? Вздор. — Он не встал, не выказал настойчивости. — Нет, вы пришли предложить эти камни, и они мне нравятся. Я беру все три или ни одного.
Эдмунд ждал. Не исхода — он знал, что делает. Только чтобы дать евреям время, чтобы потомить их. Он ощущал за своей спиной портрет Филипа, наблюдавшего за всем. Подумал: действовал бы старик так же, как он?
За стеной заработало полировочное колесо, и Эдмунд повысил голос, заглушая его звук:
— Собственно, единственная проблема у нас — это оплата. Вы наверняка слышали, что мы получили заказ к коронации. Такие материалы стоят недешево. В результате у нас мало наличности. Могу выдать вам чек на пятьсот фунтов с оплатой в течение двенадцати месяцев, но если деньги вам потребуются сейчас, могу найти только… Сколько я могу найти, мистер Лис?
— Всего двести фунтов, мистер Ранделл.
— Ну вот. Двести двадцать, если хорошенько порыться в карманах. Но у меня есть второе предложение, вот какое. Я понимаю, что вам могут быть нужны деньги. Мы выдадим вам сегодня пятьдесят фунтов, а остальное — в течение года. Более того, чтобы продемонстрировать честные намерения, можем найти вам работу на этот год.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68