Эта мысль не была злобной. Лис знал, что он не злой человек. Это был просто вопрос выгоды.
В мастерской появились новые люди, приглашенные, чтобы выполнить заказ ко времени коронации. Он бы избавился от Залмана, если б мог. Его беспокоило, что мистер Ранделл не видел в том нужды. Этот еврей являл собой элемент риска в старой сделке. Был слишком тихим. Джордж наблюдал за ним, словно он мог причинить себе вред или унести домой драгоценные камни, предназначенные для короны. Словно мог вспыхнуть за верстаком от гнева и сгореть без остатка, как бриллиант.
Лис снова запел, когда позволила работа. Голос его был грубым, но уверенным. Обычным голосом обычного человека.
Что потом у нас вышло, обойду стороной,
Вечно плод самый сладкий будет спрятан листвой.
Но тогда я от счастья был как будто хмельной.
Да, тогда я от счастья был как будто хмельной.
Одобрительные возгласы. Аплодирование молотками по верстакам. Лис заговорил сквозь этот шум:
— Будет вам, сэры. Спасибо, спасибо. Вот у Беннета отличный голос. Уильям, где ты?
Беннет, тихий, как привидение, приподнялся в свете от тигеля.
— Что спеть?
— Что-нибудь по заказу, — ответил Джордж. Окинул взглядом новых подмастерьев. В основном это молодые люди. Не без тяги к золоту, которое расплющивали в листы; но не понимающие, на что готовы люди ради драгоценностей, как далеко могут пойти, чем рискнуть. Они казались ему наивными. — Джентльмены, что-нибудь в ритме работы. Ну? Предлагайте.
— «Я запер в ларец драгоценность».
Голос Залмана. Джордж разглядел его, темного в темноте, склонившегося над работой. Потное лицо его блестело, руки действовали как у хирурга. «Лучший мастер, какой только был у меня, — подумал Джордж. — Может, лучший, кого я знал. Никто так не чувствовал камни». Он не сразу услышал, что Уильям запел.
Я запер в ларец драгоценность,
Пустился к чужим берегам,
И там тосковал я безмерно
По ней, как по раю Адам.
«Мистер Леви, с возвращением из дворца! — сказал он два дня спустя после той истории. — Оправились после спектакля у королевы?» Залман ничего не сказал ему ни тогда, ни потом. Словно знал, что вопрос стоит так: все или ничего, знал, чем может быть все и как далеко оно может их завести.
Окончив дела на чужбине,
Стремглав я пустился назад,
Как прыткий любовник к любимой,
Порадовать ею свой взгляд.
Джордж видел, что Залман работает над короной. Большая часть ее, где гнезда и зубцы, была еще не доделана. Завершен был только нижний ярус. Узор из цветов и листьев, почти невидимый за множеством бриллиантов.
Он подумал об украшении, которое изготовил, работая в одиночестве по ночам. Ранделл называл его «Три брата». Красивое своеобразной красотой. Его большие камни сливаются, словно отдельные черты в лицо. Гармонируют, как будто дожидаясь друг друга. «Не с чего мне чувствовать себя виноватым, — подумал он. — За создание такой прекрасной вещи человека винить нельзя».
Но только не радость,
А горе изведал я, бедный поэт:
Замок на ларце моем взломан,
Моей драгоценности нет.
Моей драгоценности нет.
— Отлично, Уильям, отлично.
Он потянулся к ставшему теплым пиву, отпил большой глоток, закашлялся. Когда кашель прошел, принялся нажимать на педаль, видя перед собой камень, и больше ничего. Колесо вертелось все быстрее.
Мастерская закрылась в десять. Залман пошел к Хеймаркету, свернул на восток, к реке. Вечер был светлым, влажно пахло летним дождем. На паромах лодочники и их женщины уже развешивали флаги. Казалось, город устроил выходной.
Июнь был месяцем коронационного безумия. У Ранделла продажа диадем возросла в десять раз. Возле демонстрационных залов на Лудгейт-Хилл толпы ждали под дождем, чтобы увидеть выставленный стеклянный макет короны. Булочники хорошо наживались на новых имперских церемониальных тортах с ромом и марципанами. Уже в течение нескольких недель по обеим сторонам пути, по которому должна была проследовать королева, были укреплены макеты короны. «Моей короны», — думал Залман. Ночами они сверкали, газовое пламя шумно трепетало на ветру.
Залман шел вдоль реки в восточную сторону, сам не зная, возвращается домой или просто прогуливается. Последний месяц он гулял почти каждую ночь вместо сна. Ходил, как человек, не доверяющий больше своим сновидениям. Сейчас он был спокоен, но зачастую, когда обходился без сна, ловил себя на том, что думает об иных состояниях духа. Разум его терзался. Город отражал его страх такими образами, которые казались своего рода его подтверждением.
В апреле, идя по Грин-парку, он обнаружил под деревьями дохлую обезьяну со вспоротым животом. Среди перевернутых фургонов артисты двух цирков дрались за лучшее место на коронации. Двое полицейских прошли, ведя клоуна, лицо его было искажено яростью.
Неделю спустя произошло затмение луны. Когда тень закрывала ее, Залман наблюдал это с винтового стопора лихтера. Один матрос закричал, что виновата королева. Голос был пронзительным, дико звучавшим в лунном свете. Матрос кричал, что, когда ее коронуют, Лондон погрузится в море. История о Попрыгунчике продавалась по газетным киоскам в десяти выпусках. Залман выбросил все это из головы. Он думал о королеве, снимающей свои перстни. Бриллианте. Дне коронации.
Свет меркнул. В Блэкфрайерсе дети рылись в грязи у крошащихся канализационных стоков. Залман свернул на Бридж-стрит, красиво изогнувшуюся полукругом. На Лудгейт-серкус большая толпа уличных детей мешала дорожному движению. При виде их Залман ощутил голод. Попытался вспомнить, когда ел в последний раз. Пивная «Король Луд» была открыта, и он пошел к ней между телегами угольщиков, нащупывая кошелек.
— Мистер… пожалуйста, мистер…
Дети потянулись за ним. Какая-то девочка схватила его за руку, он стряхнул ее. На тротуаре она снова потянулась к нему, и он ни с того ни с сего ощутил прилив гнева. Голова его была занята другими мыслями.
— Я сказал, торгуй собой в другом месте!
Он оттолкнул ее, ветер заглушил его голос. Девочка, шатаясь, попятилась к проезжей части.
— Мистер Леви…
То была Марта.
Глаза девочки расширились. Везшая телегу лошадь заржала и обошла ее, угольщик крикнул что-то неразборчивое.
— Марта! Я… — Он шагнул к ней. Сердце его колотилось. — О, прости меня.
Она подошла к нему, свесив голову. Залман почувствовал, что покрылся испариной. Вытер насухо рот, ощутив собственный резкий запах.
— Марта, извини. Я был мыслями черт знает где, думал о других делах. Ты обиделась?
Она печально покачала головой.
— Шла к моему брату?
— Нет. — Голос ее звучал еле слышно. Залман наклонился к ней поближе. — Мне нужно кое о чем вас спросить.
— Спро… Ну конечно, конечно. Пойдем поедим. Я собирался поужинать. Ты голодна, Марта?
Сидя с девочкой в кабинке, Залман смотрел, как она ест. Он чувствовал себя неловко, и ему хотелось загладить перед ней вину. Марта не пользовалась ножом и вилкой, держала отбивную за косточку. Ела быстро, насыщалась, пока была такая возможность. Несколько недель назад она купила себе поношенное камлотовое пальто. Выглядела в нем старше, словно быстро дорастала до хрипоты своего голоса.
Он попытался припомнить, когда специально обращал взгляд на кого-нибудь из людей, стараясь видеть их, как камни. Подумал, не меняется ли, а если да, во что превратится.
— Ну вот. — Залман откашлялся, голос его до сих пор звучал грубее, чем ему хотелось бы. — Теперь я чувствую себя лучше. И ты тоже наверняка. — Марта, не обращая на него внимания, подбирала последние мясо и жир. — Ну, как твои занятия с моим братом?
Девочка оглянулась, словно Даниил мог оказаться рядом.
— Я читаю лучше. Другой мистер Леви учит, как писать.
— У тебя хорошие способности к грамоте. Получше, чем у меня.
Марта улыбнулась так внезапно, что Залман не успел улыбнуться в ответ.
— Он говорит, вы уедете. После кроунации.
— Коронации, Марта.
— Значит, это правда?
— Нам должны деньги, этим летом вернут. Мы вложим их в собственное дело.
Она поковырялась в зубах, извлекла кусочек мяса. Посмотрела на Залмана.
— Будете ювелирами, как ранделловские?
— Лучшими. Более значительными, когда развернемся.
Девочка кивнула, словно поверила.
— Тогда я смогу работать у вас. Смогу приходить.
— Работать? Да, конечно.
Залман откинулся на спинку стула, охваченный неловким чувством, словно его честолюбивыми планами завладел другой человек. Девочка уже снова говорила:
— Камней у вас достаточно?
— Камней! — Стакан его был почти пуст. — Марта, нам нужно до конца лета куда-то перебраться. Многое еще не ясно.
Девочка встала и принялась застегивать пальто. Запястья у нее были тонкими, как палочки, выглядывая из толстой одежды. Он поставил стакан.
— Ты уходишь?
Марта бросила взгляд на стойку, потом потихоньку потянулась за косточкой и сунула ее в карман. Залман поднялся.
— Я провожу тебя…
— Я сама.
Он растерялся от уверенности в ее голосе, которая показалась слишком взрослой для ребенка.
— Ну что ж. Тогда увидимся на коронации, а то и раньше.
Девочка посмотрела на него.
— Там будет фейерверк. Так сказал другой мистер Леви.
— И другой мистер Леви всегда прав. Ну, доброй ночи, Марта.
— Доброй ночи.
Он проводил ее до двери. На улице опять начинался дождь, густой, как туман. Марта вышла под дождь и направилась по Бридж-стрит в южную сторону, к реке. Маленькая, уверенная в себе, и Залману казалось, что ее место там.
— Доброй ночи.
Залман произнес это вновь, себе под нос, словно решение, в которое не верил. Только когда Марта скрылась, ему стало любопытно, о чем она хотела спросить.
На часах пивной было одиннадцать. Он снова зашел в нее, заказал виски и пил в одиночестве до закрытия.
Четверг, последний в июне, когда ночи коротки, и Залман был этим доволен. С рассветом на улице появились люди: идущие поодиночке сельские жители в сырой дорожной одежде, нарядные лондонцы с зонтиками. Цыганский киоск с горячим вином у аптеки Райдера был уже освещен. Залман одевался у окна мансардной комнаты, наблюдая, как люди прячутся от дождя, готовый свершить убийство в день коронации.
Пистолетный выстрел отразился эхом от крыш, затем последовал другой, более громкий. За спиной Залмана брат заворочался во сне. Он вернулся к матрацу. Сел, солома кололась сквозь дерюгу. Даниил спал с открытым ртом, словно к чему-то прислушиваясь. За его неглубоким дыханием Залман слышал, как тикают часы на сосновом столе.
Залман протянул руку и положил ладонь на щеку Даниила. Этот орлиный профиль он, по словам Юдифи, унаследовал от отца. Но их обоих уже нет в живых, остался только этот человек с его мягкостью, с его нежеланием чего-либо. Залман, сощурясь, пригнулся поближе, словно мог наконец постигнуть тайну или сохранить навсегда то, что видит.
— Даниил!..
Тот проснулся, услышав свое имя — настороженный, с расширенными зрачками.
— Я слышал гром.
— На улицах стреляют из пистолетов, в Грин-парке из пушек.
Говорил Залман тихо, словно в этом слабом свете еще что-то спало. Даниил сел на постели. «Похудел он, — подумал Залман. — Глаза ввалились. Платит ребенку больше, чем мы можем себе позволить».
— Рановато еще для революции, а?
Залман поднял часы за цепочку.
— Без четверти четыре.
— Значит, скоро здесь будет Марта. Джордж обещал пустить ее в мастерскую по такому случаю. Будет маленькое празднество.
Даниил протянул руку к часам и завел их до отказа, разглядывая Залмана.
— Ты не спал.
— Спал как убитый.
— Да поможет нам тогда Бог. Сегодня мы набегаемся.
Какое-то время они сидели молча. С легким сердцем, словно обрели наконец свободу. Приезд в другую страну и разочарование исчезли, оставив исконное братство — Фрата и Тигра, речных братьев, равновесие противоположностей. Даниил положил в карман часы и подался вперед.
— Мы можем торжествовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68