К воротам, урча и фыркая, подкатил “Камаз” — длинномерная тентованная “фура”. Охранник посмотрел на лежащую под плексигласом на столе записку. “КАМАЗ — С 537 АЯ. Около 2.00. Без документов.” Глянул на пыльный номер на мятом бампере, на водителя. Водитель кивнул невидимому охраннику. Охранник нажал на кнопку. Ворота со скрежетом отъехали в сторону. “Камаз” вполз во двор. Развернулся и стал медленно пятиться к пандусу. Двери склада открылись, и из них показались грузчики с тележками. “Камаз” замер. Громыхнул задний борт, потом машина сдала еще немного. Началась разгрузка. Водитель выбрался из кабины машины, усталой походкой направился к дверям склада. В руке у него были какие-то бумаги, свернутые трубочкой.
— Начальство-то где? — поинтересовался он.
— На склад зайди, — посоветовал ему один из грузчиков.
Евгений Викторович сидел на пластиковом стуле внутри склада, на коленях у него лежал кожаный “кейс”, на “кейсе” — несколько листков, в которых он делал пометку, когда очередная тележка с товаром проезжала мимо него. “Фасоль красная в банках — 24 упаковки…”
— Здрасьте! — поздоровался водитель, протягивая бумаги.
Евгений Викторович окинул водителя взглядом, кивнул ему в ответ, взял бумаги, стал их внимательно изучать. С его лба на лист капнула крупная капля пота.
— Ты своим передай, что ста процентов “нала” у меня нет, пускай они там не заморачиваются. Пятьдесят на пятьдесят.
— Я ваших дел не знаю, — пожал плечами водитель. — Мое дело — привезти. Вы лучше моему начальнику записку напишите
— Никаких записок я писать не буду! Еще не хватало!…— тут же рассердился Евгений Викторович. — Пятьдесят на пятьдесят запомни — и все! На вот, — он открыл “кейс” и вынул из него полиэтиленовый пакет, протянул его водителю.
— Спасибо, — кивнул водитель.
Мимо прогремела очередная тележка.
— Сколько там? — крикнул Евгений Викторович грузчику.
— Семнадцать, — отозвался грузчик.
Евгений Викторович сделал в своем листке пометку: “Соус “Хайнс” в ассортименте — 17 упаковок…”
— Как добрались, без приключений? — неожиданно смягчился Евгений Викторович.
— В городе дважды тормозили, — вздохнул водитель.
— Ну и?
— Ну и…, как обычно, — усмехнулся водитель и потер грязными средним и указательным пальцами о большой, показывая, что пришлось раскошелиться.
— Сколько?
— Пятьсот, — вздохнул водитель.
— Дерьмо! — Евгений Викторович полез в карман пиджака и вынул из него бумажник. Протянул водителю новенькую пятисотрублевую купюру.
— Значит, пятьдесят на пятьдесят? — уточнил водитель, складывая купюру вдвое и пряча ее в нагрудный карман.
— Именно так, а иначе сейчас с вами никто работать не будет.
— Ну, я потопал, — водитель дождался кивка Евгения Викторовича, развернулся и вышел со склада.
Он забрался в кабину и заглянул в пакет. В пакете были банковские упаковки с деньгами. Водитель достал одну из них, повертел в руке, бросил назад в пакет.
— Тут корячишься-корячишься, как кобыла в ярме, а они… — вздохнул водитель.
Через час разгрузка была закончена. “Камаз” выехал со двора, грузчики закрыли двери склада, и Евгений Викторович с ними рассчитался из своего толстого кошелька.
Серафима Дмитриевна возвращалась по вечернему Арбату к себе домой. Жила она на Смоленке, на первом этаже, в двухкомнатной запущенной квартире. Полгода назад у нее умерла мама, и она осталась совсем одна. Муж ушел от нее к молодой двадцатилетней девчонке — длинноногой крашеной продавщице из магазина письменных принадлежностей. Теперь у них уже было двое детей — мальчик и девочка. Серафима иногда встречала разлучницу в сквере у Сенной. Пятилетний пацан, пыхтя, катил коляску со спящей сестрой, а сзади вышагивала ярко накрашенная мамаша. Она потолстела, подурнела и ноги у нее стали теперь вроде бы покороче. “Ничего, придет время, и тебя бросит”, — злорадно думала Серафима, обходя продавщицу с детьми стороной.
Под арбатскими фонарями гуляли парочки и шумные компании. Серафима вдруг вспомнила, что забыла на работе пакет с продуктами, а в холодильнике у нее шаром покати — взглянула на часы. Гастроном закрылся пятнадцать минут назад. “Придется в ночной идти, — подумала Серафима, останавливаясь перед яркой вывеской “Пиццерия”. Из открытых дверей “Пиццерии” доносилась романтическая волнующая музыка. — Черт возьми, а почему бы нет? И ничего готовить не буду! Кому готовить-то?” Она вдруг испугалась, что вместе с пакетом оставила на работе и кошелек, открыла сумку, порылась в ней, извлекла кошелек и раскрыла его. Денег было полно. Серафима шагнул к дверям “Пиццерии”.
Услужливый официант пододвинул стул, помогая ей сесть, подал меню.
— Прекрасная пицца со свежими анчоусами, — сказал он, широко улыбнувшись. — Советую.
— Анчоусы — это?…
— Рыбки, — снова улыбнулся официант. — Маленькие. Вот такие, — он на пальцах показал размер рыбок.
— Давайте лучше что-нибудь традиционное, — покачала головой Серафима Дмитриевна. — Вот эту, с ветчиной и помидорами. И салат “Цезарь” с креветками.
— Пить что-нибудь будете?
Серафима глянула в карту вин. Цены, конечно, были запредельные, но в нее вдруг вселился бес мотовства, и она заказала себе целую бутылку красного итальянского вина.
Салат “Цезарь” ей не понравился, потому что был приправлен острым виноградным уксусом, а вино пришлось по душе, и Серафима тремя глотками осушила целый бокал.
— Извините, можно нарушить ваше одиночество? — раздался мужской голос.
Серафима Дмитриевна подняла взгляд и увидела седоволосого мужчину средних лет в хорошем костюме.
— Просто свободных столиков больше нет, — виновато улыбнулся мужчина. Серафима оглянулась — действительно, все столики были заняты компаниями и парочками.
— Конечно, присаживайтесь, — Серафима перехватила его любопытный взгляд и с ужасом подумала о том, что ее черный парик сидит не так, как положено. Она прикоснулась к вискам — нет, челка на месте.
Мужчина сел напротив нее, тут же появился официант и подал ему меню.
— У нас прекрасная пицца с анчоусами…, — начал свою “песню” официант.
— Я рыбы не ем, — сухо оборвал его мужчина. — Принесите лучше бутылку вина и оливки. Они у вас не очень соленые?
— Прекраснейшие, высший сорт. Какого вина?
— Такого же, как у моей очаровательной соседки, — улыбнулся Серафиме седоволосый.
Серафима Дмитриевна засмущалась и покраснела. Официант исчез.
— Как вино? — поинтересовался мужчина, доставая из кармана пиджака сигареты.
— Мне нравится, — сказала Серафима. — Терпкое.
— Обычно женщины предпочитают что-нибудь сладенькое. Ничего, если я закурю? — мужчина посмотрел на Серафиму так, что у нее по спине пробежали мурашки.
“Удав, удав! Сожрет сейчас и не подавится! Черт, я уже хочу его!”— подумала она, чувствуя, как сердце сбивается с ритма. — Конечно, курите. Я и сама… А женщина я — очень необычная.
Появился официант с пиццей и второй бутылкой вина.
— Приятного аппетита!
— Спасибо. В каком смысле? — удивился седоволосый, глядя на Серафиму.
— Я не люблю сладкого, не боюсь щекотки, не соблюдаю диет, не хожу на шейпинг и курю, как лошадь.
— Ну, зачем же так пренебрежительно? — покачал головой мужчина. — Себя любить надо. По-моему, вы очень милая и приятная, э-м… женщина.
“Интересно, баба хотел сказать или девушка?”— подумала Серафима Дмитриевна.
— Меня, кстати, зовут Евгением Викторовичем, — улыбнулся мужчина, наполняя свой бокал. — Позвольте вас угостить?
Серафима Дмитриевна хихикнула.
— Смешное имя или предложение?
— Мой начальник тоже Евгений Викторович, но на вас совершенно не похож. Спасибо, вино у меня еще есть.
— Ну что же, не всем быть похожими на начальников, — седоволосый поднял бокал. — За вас, очаровательная незнакомка!
Из пиццерии они вышли через час с небольшим, и Серафима вдруг поняла, что сильно опьянела — ноги почему-то подворачивались, а арбатские фонари раскачивались, будто со Смоленки дул сильный ветер.
— Вы позволите вас проводить? — вежливо спросил Евгений Викторович.
— Пожалуй, придется, — криво усмехнулась Серафима. Она взяла кавалера под руку. — Тут недалеко.
Они шли медленно, и Евгений Викторович читал ей Заболоцкого.
В ботинках кожи голубой,
В носках блистательного франта,
парит по воздуху герой
В дыму гавайского джаз-банда.
“И не пошлый вроде бы”, — все думала о мужчине Серафима Дмитриевна, глядя на его классический профиль. Евгений Викторович был доцентом МГУ и работал на кафедре русской литературы. По его словам, он овдовел три года назад — жена умерла от рака — и с головой погрузился в работу: писал статьи, делал докторскую, занимался с абитуриентами. “Совсем как я, — думала Серафима. — С утра до ночи бухгалтерия, бухгалантерея, бухгарнитур… Господи, какая же я пьяная!”
Они подошли к Серафиминому подъезду.
— Все, спасибо вам за проводы, — Серафима Дмитриевна набрала код замка.
— Сима, можно я зайду к тебе на минуту? — тихо спросил Евгений Викторович.
— Нет, ну что вы, поздно уже! Мне завтра рано вставать, — Серафима Дмитриевна оглянулась и увидела его одухотворенный нежный взгляд. Она вздохнула и вошла в подъезд, оставив дверь открытой.
— Семь часов тридцать девять минут, — металлическим женским голосом сказал будильник на прикроватной тумбочке. Потом раздался победный крик петуха. Серафима открыла глаза и с ненавистью посмотрела на будильник. Она повернула голову. Подушка рядом была пуста. Она все еще пахла его дорогим одеколоном.
— Женя, — позвала Серафима Дмитриевна. Она спустила ноги с кровати, поискала тапочки. Тапочек не было. У кровати валялись ее туфли, парик, одежда, белье. Она вспомнила, как все было, и тихонько застонала. — Женя, — позвала она громче.
Никто не отозвался. Серафима соскочила с кровати и бросилась в коридор. Она заглянула на кухню, в ванную, в туалет, в комнату матери. Здесь стоял затхлый запах засушенных цветов, полуистлевших покрывал и подушек. Сквозь пыльные шторы пробивался солнечный свет. Взгляд Серафимы упал на комод. Ящики были выдвинуты. Она похолодела. В нижнем ящике, под постельным бельем, у нее была спрятана приличная “заначка” — в бархатный сезон Серафима Дмитриевна собиралась в круиз по Средиземноморью. Она бросилась к комоду, сунула руки под белье — нету! Вытряхнула белье из ящика, стала его перебирать, полезла в другой ящик, все еще не веря в случившееся и полагая, что по рассеянности могла сунуть деньги куда-нибудь еще. Денег не было. Она опустилась на кровать и закрыла лицо руками.
— Боже мой, какая же я дура! — сказала она, стараясь не разрыдаться. “Прежде чем реветь, надо все проверить”, — подумала Серафима. Она прошла в свою комнату и только теперь обнаружила, что исчезла ее любимая магнитола с компакт-дисками классической музыки. Серафима обожала классическую музыку, особенно Шопена. Это было выше ее сил, и слезы сами брызнули из глаз. “Шопен-то тебе зачем, суке приблудной?” — бормотала Серафима, глотая слезы и шаря в шифоньере. Конечно, ни норкового жакета, ни нового полупальто. Даже черное дорогое белье забрал, которое она в своем супермаркете со скидкой купила!
Теперь оставалось проверить только сумку. Ее она оставила в прихожей на тумбочке у зеркала. Серафима Дмитриевна намеренно медленно направилась в прихожую, оттягивая момент последнего разочарования, не заглядывая в сумку, перевернула ее. Звонко упала мелочь и раскатилась по полу, косметичка, массажная щетка, и все! Конечно… Хоть бы на хлеб, поганец, оставил!
Серафима в сердцах швырнула сумку об пол и пошла к телефону. Теперь надо отпрашиваться с работы на полдня, звонить в милицию. Потом приедут оперативники, им придется все объяснять, они, конечно, будут переглядываться и про себя посмеиваться над незадачливой, сексуально озабоченной дамочкой, составят протокол и уедут, оставив ее ни с чем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44