Заметьте, он интересуется не только наукой, и это заслуживает уважения! Тогда он и рассказал мне, что другой поэт, английский, но столь же знаменитый, как и Леопарди, живший одновременно с ним, провел несколько месяцев в нашем доме. Вернувшись домой, я увидела нашу лестницу в новом свете. В самом деле, может быть, они на ней встречались… — прибавила она.
Хотя внешне она и не была похожа на отца, однако унаследовала от него удивительное красноречие (если только переставала упрямиться). Она говорила быстро, словно фразы сложились в ее сознании уже давно, а ее хрипловатый и мелодичный голос захватывал, манил и постепенно проникал в душу Ларри как пьянящий напиток. Внезапно он подумал, что этот голос порождает в нем такие же противоречивые чувства, как покой и одинокая вершина, описанные в «Бесконечности», и бурный западный ветер, бушующий в знаменитой «Оде западному ветру» Шелли.
— Встречались? — переспросил он. — Нет, насколько мне известно… Заметьте, это вполне могло бы случиться, но Леопарди был болен и не выходил из дома.
Неожиданно ему захотелось услышать, как Домитилла читает знаменитые стихи. Но вместо стихов в его ушах зазвучал другой, во всех отношениях менее музыкальный, резкий голос: «Беги, беги, старина! — кричал ему Пол. — Ты же уже начал спускаться по лестнице. Ты что, не понимаешь, что она тебя охмуряет?» Ларри помотал головой, словно пытаясь заглушить голос друга, и вернулся в кухню. Перед ним, скрестив на груди руки, стояла Домитилла и рассматривала его так, словно впервые увидела человека, на котором, быть может, хотела поставить свое клеймо.
— Не могли бы вы вспомнить первые строки того стихотворения, которое читали дону Этторе? — попросил Ларри.
Она радостно подняла голову, потом прислонилась к двери, закрыв лицо руками, словно пытаясь отыскать в глубине памяти забытый текст.
— Я надеюсь, что смогу вспомнить, — сказала она. — Это было давно. Подождите…
«Всегда был мил мне этот холм пустынный
И изгородь, отнявшая у взгляда
Большую часть по краю горизонта.»
Она запнулась и сказала озабоченно:
— Раньше я знала его до конца. Ведь в нем всего пятнадцать строк…
— Это было блестяще, и прочитано с нужной интонацией, — сказал Ларри. — Возвращаясь к последней строке: часто горизонт от нас действительно скрыт.
— То, что находится рядом, — тоже, особенно теперь, — продолжила она.
— Во всяком случае, Леопарди знал, что жизнь его будет короткой и что у него нет будущего. Шелли этого про себя не знал, хотя… Но вы мне не рассказали, каким образом дон Этторе обнаружил это письмо.
— Он говорил мне, что оно завалилось за ящик секретера, где и пролежало целый век. Он прочел мне его в тот день, когда водил в Королевскую библиотеку. Насколько я помню, это одно из тех посланий, которые оставляют на столике при входе, когда сердятся.
— Сердятся! Вы говорили мне, что оно было провокационным!
Она пожала плечами:
— Да, наверное. Вы сами употребили это слово, и чтобы попытаться еще немного задержать вас…
Он молчал. В наступившей тишине было слышно, как течет вода по водосточной трубе во дворе. Девушка задумчиво слушала это журчание, словно оно было символом утекающих дней.
— Я здесь похоронена заживо, — упрямо продолжила она. — Мне скучно, вы представить не можете, как скучно. Правда, иногда, если отца нет дома, мне удается ускользнуть, как в прошлую субботу, чтобы отправить письмо, но когда он дома, то не выпускает меня одну. Он не хочет, что-бы я ходила в школу, чтобы встречалась с мальчиками. И потом, я все время хочу есть, а он морит меня голодом или приносит нечто несъедобное.
— Могу вас уверить, что в тот день, когда взорвалась бомба, он был в отчаянии, поскольку разбил яйца, предназначенные вам…
— Не верьте, я бы их даже не увидела! — воскликнула она. — Он продал бы их на черном рынке… Уверяю вас, что, если бы не дон Этторе и не Джанни, камердинер, который служит ему целую вечность, я весила бы сейчас меньше тридцати кило.
Ларри порылся в своей кожаной сумке.
— Да, совсем забыл! Хорошо, что вы заговорили о еде: я принес вам вот это… Вы в некотором роде пользуетесь тем, что в армию привезли продукты из Туниса. К сожалению, я не смог достать больше…
Он вытащил два апельсина, на которые она завороженно уставилась.
— Съешьте их сейчас же, а я унесу очистки… Я настаиваю на этом: не надо, чтобы он знал о моем приходе.
Он собрался было очистить первый апельсин, как вдруг она вырвала его у него из рук и стала жадно есть прямо с кожурой.
— Я теряю всякое терпение и не могу ждать, когда вижу что-то съестное, — произнесла она с набитым ртом.
— И все же подождите! — сказал он, осторожно вынимая апельсин у нее изо рта. — У вас достаточно времени для того, чтобы поесть как подобает хорошо воспитанной девочке.
Так сердито говорила Ливия своей младшей сестре, когда он как-то повел их обеих в теннисный клуб, а девочка раскапризничалась: «Ты просто противная, слишком хорошо воспитанная куколка».
Усталые глаза Домитиллы блеснули.
— Я бы очень хотела, — вздохнула она, — чтобы меня хорошо воспитывали, чтобы просто воспитывали. Для этого надо было, чтобы мама осталась жива.
Она смотрела Ларри прямо в глаза.
— Вы знаете, что он ее убил?
— Он мне рассказывал, — ответил Ларри, стараясь не сбиться на похоронный тон.
Она дожевала апельсин и смотрела отсутствующим взглядом, не двигаясь, сжав влажные от сока губы, искаженные страданием.
— С этого начались все наши несчастья, — сказала она. — Он любил Нобиле больше, чем маму. Он разорился ради того, чтобы купить идиотские реликвии той трагической экспедиции. И все потому, что проходил военную службу на Шпицбергене.
Ларри не стал говорить, что и это ему известно.
— Это печально, — сказал он. — Я, конечно, предпочел бы иметь более достойного осведомителя, чем ваш отец, но тут уж выбирать не приходится, вы и сами знаете: все зависит от обстоятельств и случая… А теперь, Домитилла, мне пора. Правда пора.
— Вы назвали меня по имени! — сказала она с восторгом.
— Вам больше нравится, когда я называю вас «синьорина»?
— Нет-нет! — воскликнула она. — Подождите немножко…
Она подошла к Ларри и нежно взяла за руку, словно чувствуя, что он озабочен.
— Не бойтесь, если он вернется, я услышу его шаги на лестнице, и вы тогда уйдете через черный ход.
— Или спрячусь в шкафу, как у Боккаччо, не так ли?
— Места хватит, они все пустые, — ответила она, даже не улыбнувшись.
— А пока, поскольку я дал себе труд вернуться, покажите мне фотографию, из-за которой я и приходил сюда…
Она побледнела.
— Ах, опять эта фотография!.. Только не говорите, что вы пришли не из-за меня, — сказала она тихо. — Не говорите, что пришли только из-за этой мерзкой мятой фотографии, много дней провалявшейся в чьем-то кармане!
— Но это правда. Во всяком случае, вы ей воспользовались, чтобы заманить меня сюда.
— Вы сказали, что пришли посмотреть, не призрак ли я, или что-то в этом роде…
— Теперь я знаю.
— Если я вам ее покажу, вы сразу уйдете… Я уже неделю думаю только о вас, — продолжала она упрямым голоском. — Все это время я громко произносила ваше имя по ночам, поэтому, мне кажется, заслужила…
— Это еще что такое? — спросил Ларри. — Что за имя вы произносите по ночам?
— Ларри. Я не знаю, как оно пишется, потому что только слышала его от отца. Он сказал мне и вашу фамилию, но я запомнила только имя. Перед тем как заснуть, я говорю: «Лейтенант Ларри», чтобы не забыть о том, что вы офицер.
В отчаянии он воскликнул:
— Этого только мне не хватало! Смешно, просто смешно! Я говорю совершенно серьезно, Домитилла. Я запрещаю вам произносить мое имя так, словно я какой-нибудь актер или певец, в которого вы влюблены. Я этого не потерплю. И потом, может, я и офицер, но резервист, как вам известно. Как только кончится война, я стану никем.
На этот раз она отстранилась и мечтательно уставилась на него не мигая. На улице стемнело, нависшее черное небо предвещало грозу. Когда она машинально подошла к окну — должно быть, она часто так делала, — пучок света от фар патрульной машины высветил ее фигуру, и этот случайный луч света напомнил Ларри другое видение. Как же он раньше об этом не подумал!
— Я видел вас не только в тот день, когда взорвалась бомба… — произнес он, словно речь шла о чем-то очевидном. — Я видел вас однажды ночью. Право, для пленницы вы довольно много передвигаетесь!
— В конце концов, мне кажется, вы видите меня повсюду, — лукаво заметила она. — Может, я маленький эльф, — она употребила магическое слово elfo, — который сопровождает вас на протяжении всей вашей жизни? Так где вы меня видели? В котором часу? Как это было?
— Я видел, как вы приехали домой. Час был поздний, на вас было длинное платье…
— Около полуночи, да? В час, когда Золушка узнает, что приглашена на бал.
— Наверное, вы читали Леопарди вашему покровителю.
— В самом деле, вы думаете обо мне больше, чем сами предполагали, я должна бы быть довольна! — воскликнула она.
На миг ее глаза сверкнули, потом она грустно улыбнулась.
— В тот вечер отец уехал в Каподимонте, и я была дома одна, — начала она медленно. — Дон Этторе предложил мне поехать с ним в театр «Сан-Карло» в фиакре, на котором он обычно ездит на свои виноградники. Ему в тот день исполнилось восемьдесят, и он захотел показать мне, как это было в начале века, когда он ездил в оперу с женой. Как тогда одевались, как приезжали кареты с кучерами в ливреях, как после спектакля давали легкий ужин.
— Не говорите глупостей! — воскликнул Ларри. — Театр еще не работает! Я как раз сейчас занимаюсь тем, что готовлю его открытие!
— Мы просто остановились, — продолжала она, — полюбовались фасадом, он подал мне руку, чтобы помочь выйти из кареты и пройтись под арками в платье, которое когда-то принадлежало его жене и очень мне шло. Я представила себе, как подъезжают к театру кареты и коляски, лакеев с галунами… а потом мы снова сели в фиакр и дон Этторе с кучером решили спеть мне арию из «Дон Жуана», но оба ужасно фальшивили! Мне бы так хотелось, — добавила она, — жить в Неаполе в то время… В том Неаполе.
Она говорила мечтательно, почти отрешенно.
— А потом, у него в квартире, вы сняли бальное платье? — спросил Ларри.
Она пожала плечами, словно он угадал ее мысли.
— Я уже говорила, что без дона Этторе я давно была бы там, где сейчас моя мать. Знаете, это было бы не так уж плохо. Но он по крайней мере защищает меня от отцовских побоев.
— Так Сальваро вас к тому же бьет?
— Смотрите.
Она расстегнула ворот блузки — у основания шеи виднелся красный след.
— Он буквально пытался меня задушить, когда я заявила, что собираюсь пойти работать санитаркой в госпиталь в Баньоли. Он сказал, что знает, что там происходит между медсестрами и больными, и что я шлюха.
— Тогда вы спустились вниз, чтобы ваш старенький дядюшка вас утешил.
— Да, — невинно ответила она.
Ларри вновь с удивлением почувствовал, как это признание кольнуло его прямо в сердце. Это был сигнал тревоги.
— В конце концов, Домитилла, я не знаю, почему делаю вид, что мне интересно, тогда как все это не имеет ко мне никакого отношения, — произнес он с показным равнодушием. — Если вы не хотите показывать мне фотографию, я обойдусь и без нее.
Он снова направился к двери черного хода. На этот раз Домитилла поняла, что он и в самом деле готов уйти.
— Ладно, вот она, — неохотно сказала девушка.
Она приподняла поднос и неуверенным жестом протянула ему фотографию. Ларри стал внимательно ее изучать. Несмотря на следы сгибов, можно было прекрасно рассмотреть гражданский грузовик, стоящий у ворот, и двоих разгружавших его мужчин в штатском. В кузове виднелись картины, много картин, которые были защищены от ударов только кусками картона, проложенными между рамами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Хотя внешне она и не была похожа на отца, однако унаследовала от него удивительное красноречие (если только переставала упрямиться). Она говорила быстро, словно фразы сложились в ее сознании уже давно, а ее хрипловатый и мелодичный голос захватывал, манил и постепенно проникал в душу Ларри как пьянящий напиток. Внезапно он подумал, что этот голос порождает в нем такие же противоречивые чувства, как покой и одинокая вершина, описанные в «Бесконечности», и бурный западный ветер, бушующий в знаменитой «Оде западному ветру» Шелли.
— Встречались? — переспросил он. — Нет, насколько мне известно… Заметьте, это вполне могло бы случиться, но Леопарди был болен и не выходил из дома.
Неожиданно ему захотелось услышать, как Домитилла читает знаменитые стихи. Но вместо стихов в его ушах зазвучал другой, во всех отношениях менее музыкальный, резкий голос: «Беги, беги, старина! — кричал ему Пол. — Ты же уже начал спускаться по лестнице. Ты что, не понимаешь, что она тебя охмуряет?» Ларри помотал головой, словно пытаясь заглушить голос друга, и вернулся в кухню. Перед ним, скрестив на груди руки, стояла Домитилла и рассматривала его так, словно впервые увидела человека, на котором, быть может, хотела поставить свое клеймо.
— Не могли бы вы вспомнить первые строки того стихотворения, которое читали дону Этторе? — попросил Ларри.
Она радостно подняла голову, потом прислонилась к двери, закрыв лицо руками, словно пытаясь отыскать в глубине памяти забытый текст.
— Я надеюсь, что смогу вспомнить, — сказала она. — Это было давно. Подождите…
«Всегда был мил мне этот холм пустынный
И изгородь, отнявшая у взгляда
Большую часть по краю горизонта.»
Она запнулась и сказала озабоченно:
— Раньше я знала его до конца. Ведь в нем всего пятнадцать строк…
— Это было блестяще, и прочитано с нужной интонацией, — сказал Ларри. — Возвращаясь к последней строке: часто горизонт от нас действительно скрыт.
— То, что находится рядом, — тоже, особенно теперь, — продолжила она.
— Во всяком случае, Леопарди знал, что жизнь его будет короткой и что у него нет будущего. Шелли этого про себя не знал, хотя… Но вы мне не рассказали, каким образом дон Этторе обнаружил это письмо.
— Он говорил мне, что оно завалилось за ящик секретера, где и пролежало целый век. Он прочел мне его в тот день, когда водил в Королевскую библиотеку. Насколько я помню, это одно из тех посланий, которые оставляют на столике при входе, когда сердятся.
— Сердятся! Вы говорили мне, что оно было провокационным!
Она пожала плечами:
— Да, наверное. Вы сами употребили это слово, и чтобы попытаться еще немного задержать вас…
Он молчал. В наступившей тишине было слышно, как течет вода по водосточной трубе во дворе. Девушка задумчиво слушала это журчание, словно оно было символом утекающих дней.
— Я здесь похоронена заживо, — упрямо продолжила она. — Мне скучно, вы представить не можете, как скучно. Правда, иногда, если отца нет дома, мне удается ускользнуть, как в прошлую субботу, чтобы отправить письмо, но когда он дома, то не выпускает меня одну. Он не хочет, что-бы я ходила в школу, чтобы встречалась с мальчиками. И потом, я все время хочу есть, а он морит меня голодом или приносит нечто несъедобное.
— Могу вас уверить, что в тот день, когда взорвалась бомба, он был в отчаянии, поскольку разбил яйца, предназначенные вам…
— Не верьте, я бы их даже не увидела! — воскликнула она. — Он продал бы их на черном рынке… Уверяю вас, что, если бы не дон Этторе и не Джанни, камердинер, который служит ему целую вечность, я весила бы сейчас меньше тридцати кило.
Ларри порылся в своей кожаной сумке.
— Да, совсем забыл! Хорошо, что вы заговорили о еде: я принес вам вот это… Вы в некотором роде пользуетесь тем, что в армию привезли продукты из Туниса. К сожалению, я не смог достать больше…
Он вытащил два апельсина, на которые она завороженно уставилась.
— Съешьте их сейчас же, а я унесу очистки… Я настаиваю на этом: не надо, чтобы он знал о моем приходе.
Он собрался было очистить первый апельсин, как вдруг она вырвала его у него из рук и стала жадно есть прямо с кожурой.
— Я теряю всякое терпение и не могу ждать, когда вижу что-то съестное, — произнесла она с набитым ртом.
— И все же подождите! — сказал он, осторожно вынимая апельсин у нее изо рта. — У вас достаточно времени для того, чтобы поесть как подобает хорошо воспитанной девочке.
Так сердито говорила Ливия своей младшей сестре, когда он как-то повел их обеих в теннисный клуб, а девочка раскапризничалась: «Ты просто противная, слишком хорошо воспитанная куколка».
Усталые глаза Домитиллы блеснули.
— Я бы очень хотела, — вздохнула она, — чтобы меня хорошо воспитывали, чтобы просто воспитывали. Для этого надо было, чтобы мама осталась жива.
Она смотрела Ларри прямо в глаза.
— Вы знаете, что он ее убил?
— Он мне рассказывал, — ответил Ларри, стараясь не сбиться на похоронный тон.
Она дожевала апельсин и смотрела отсутствующим взглядом, не двигаясь, сжав влажные от сока губы, искаженные страданием.
— С этого начались все наши несчастья, — сказала она. — Он любил Нобиле больше, чем маму. Он разорился ради того, чтобы купить идиотские реликвии той трагической экспедиции. И все потому, что проходил военную службу на Шпицбергене.
Ларри не стал говорить, что и это ему известно.
— Это печально, — сказал он. — Я, конечно, предпочел бы иметь более достойного осведомителя, чем ваш отец, но тут уж выбирать не приходится, вы и сами знаете: все зависит от обстоятельств и случая… А теперь, Домитилла, мне пора. Правда пора.
— Вы назвали меня по имени! — сказала она с восторгом.
— Вам больше нравится, когда я называю вас «синьорина»?
— Нет-нет! — воскликнула она. — Подождите немножко…
Она подошла к Ларри и нежно взяла за руку, словно чувствуя, что он озабочен.
— Не бойтесь, если он вернется, я услышу его шаги на лестнице, и вы тогда уйдете через черный ход.
— Или спрячусь в шкафу, как у Боккаччо, не так ли?
— Места хватит, они все пустые, — ответила она, даже не улыбнувшись.
— А пока, поскольку я дал себе труд вернуться, покажите мне фотографию, из-за которой я и приходил сюда…
Она побледнела.
— Ах, опять эта фотография!.. Только не говорите, что вы пришли не из-за меня, — сказала она тихо. — Не говорите, что пришли только из-за этой мерзкой мятой фотографии, много дней провалявшейся в чьем-то кармане!
— Но это правда. Во всяком случае, вы ей воспользовались, чтобы заманить меня сюда.
— Вы сказали, что пришли посмотреть, не призрак ли я, или что-то в этом роде…
— Теперь я знаю.
— Если я вам ее покажу, вы сразу уйдете… Я уже неделю думаю только о вас, — продолжала она упрямым голоском. — Все это время я громко произносила ваше имя по ночам, поэтому, мне кажется, заслужила…
— Это еще что такое? — спросил Ларри. — Что за имя вы произносите по ночам?
— Ларри. Я не знаю, как оно пишется, потому что только слышала его от отца. Он сказал мне и вашу фамилию, но я запомнила только имя. Перед тем как заснуть, я говорю: «Лейтенант Ларри», чтобы не забыть о том, что вы офицер.
В отчаянии он воскликнул:
— Этого только мне не хватало! Смешно, просто смешно! Я говорю совершенно серьезно, Домитилла. Я запрещаю вам произносить мое имя так, словно я какой-нибудь актер или певец, в которого вы влюблены. Я этого не потерплю. И потом, может, я и офицер, но резервист, как вам известно. Как только кончится война, я стану никем.
На этот раз она отстранилась и мечтательно уставилась на него не мигая. На улице стемнело, нависшее черное небо предвещало грозу. Когда она машинально подошла к окну — должно быть, она часто так делала, — пучок света от фар патрульной машины высветил ее фигуру, и этот случайный луч света напомнил Ларри другое видение. Как же он раньше об этом не подумал!
— Я видел вас не только в тот день, когда взорвалась бомба… — произнес он, словно речь шла о чем-то очевидном. — Я видел вас однажды ночью. Право, для пленницы вы довольно много передвигаетесь!
— В конце концов, мне кажется, вы видите меня повсюду, — лукаво заметила она. — Может, я маленький эльф, — она употребила магическое слово elfo, — который сопровождает вас на протяжении всей вашей жизни? Так где вы меня видели? В котором часу? Как это было?
— Я видел, как вы приехали домой. Час был поздний, на вас было длинное платье…
— Около полуночи, да? В час, когда Золушка узнает, что приглашена на бал.
— Наверное, вы читали Леопарди вашему покровителю.
— В самом деле, вы думаете обо мне больше, чем сами предполагали, я должна бы быть довольна! — воскликнула она.
На миг ее глаза сверкнули, потом она грустно улыбнулась.
— В тот вечер отец уехал в Каподимонте, и я была дома одна, — начала она медленно. — Дон Этторе предложил мне поехать с ним в театр «Сан-Карло» в фиакре, на котором он обычно ездит на свои виноградники. Ему в тот день исполнилось восемьдесят, и он захотел показать мне, как это было в начале века, когда он ездил в оперу с женой. Как тогда одевались, как приезжали кареты с кучерами в ливреях, как после спектакля давали легкий ужин.
— Не говорите глупостей! — воскликнул Ларри. — Театр еще не работает! Я как раз сейчас занимаюсь тем, что готовлю его открытие!
— Мы просто остановились, — продолжала она, — полюбовались фасадом, он подал мне руку, чтобы помочь выйти из кареты и пройтись под арками в платье, которое когда-то принадлежало его жене и очень мне шло. Я представила себе, как подъезжают к театру кареты и коляски, лакеев с галунами… а потом мы снова сели в фиакр и дон Этторе с кучером решили спеть мне арию из «Дон Жуана», но оба ужасно фальшивили! Мне бы так хотелось, — добавила она, — жить в Неаполе в то время… В том Неаполе.
Она говорила мечтательно, почти отрешенно.
— А потом, у него в квартире, вы сняли бальное платье? — спросил Ларри.
Она пожала плечами, словно он угадал ее мысли.
— Я уже говорила, что без дона Этторе я давно была бы там, где сейчас моя мать. Знаете, это было бы не так уж плохо. Но он по крайней мере защищает меня от отцовских побоев.
— Так Сальваро вас к тому же бьет?
— Смотрите.
Она расстегнула ворот блузки — у основания шеи виднелся красный след.
— Он буквально пытался меня задушить, когда я заявила, что собираюсь пойти работать санитаркой в госпиталь в Баньоли. Он сказал, что знает, что там происходит между медсестрами и больными, и что я шлюха.
— Тогда вы спустились вниз, чтобы ваш старенький дядюшка вас утешил.
— Да, — невинно ответила она.
Ларри вновь с удивлением почувствовал, как это признание кольнуло его прямо в сердце. Это был сигнал тревоги.
— В конце концов, Домитилла, я не знаю, почему делаю вид, что мне интересно, тогда как все это не имеет ко мне никакого отношения, — произнес он с показным равнодушием. — Если вы не хотите показывать мне фотографию, я обойдусь и без нее.
Он снова направился к двери черного хода. На этот раз Домитилла поняла, что он и в самом деле готов уйти.
— Ладно, вот она, — неохотно сказала девушка.
Она приподняла поднос и неуверенным жестом протянула ему фотографию. Ларри стал внимательно ее изучать. Несмотря на следы сгибов, можно было прекрасно рассмотреть гражданский грузовик, стоящий у ворот, и двоих разгружавших его мужчин в штатском. В кузове виднелись картины, много картин, которые были защищены от ударов только кусками картона, проложенными между рамами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70