— Я убежден, что смогу получить его согласие, если вы дадите свое.
— Но мы не знаем даже названия вашей части! — воскликнул приор. — На вашей форме только нашивка с двумя буквами…
— Это знак принадлежности к знаменитой дивизии Германа Геринга, которая располагается сейчас в самом центре наших боевых порядков.
Трое монахов смущенно переглянулись.
— Вы шутите, полковник, — воскликнул аббат. — Всем известна репутация вашего покровителя! Позвольте заметить, что этот факт не делает вам чести и не может внушать нам доверия.
— Совершенно ясно, куда все это переправят! — раздался дрожащий и гнусавый голос отца Мауро, которого, казалось, разбудило затянувшееся осуждающее молчание.
Лицо подполковника Шлегеля налилось кровью.
— Вы не можете так говорить, потому что я сам предлагаю провести эту операцию с согласия Ватикана и под контролем служителей Церкви!
Тут и отец Гаэтано подал голос.
— В любом случае мы не вправе распоряжаться этими ценностями, — сказал он. — Вы не можете не знать, что по закону о конгрегациях тысяча восемьсот шестьдесят шестого года все это принадлежит итальянскому государству.
Тут Шлегель впервые потерял самообладание.
— Но, святой отец, неужели вы не понимаете, что итальянского государства больше нет! Неужели вы, витая в своих эмпиреях, так и не поняли, что после перемирия, которое заключил маршал Бадольо, Италия перешла от диктатуры к двойной оккупации и разделена теперь линией фронта на две части? У вас здесь был уполномоченный правительства по сохранению художественных ценностей? Вы хотя бы знаете, как его зовут? Понимает ли он, какая беда бродит вокруг этой христианской святыни? Заботит ли его, что аббатству и всему, что в нем хранится, грозит смертельная опасность? У нас совсем мало времени, чтобы попробовать что-нибудь сделать, и я готов предоставить вам гарантии.
— Гарантии, какие гарантии? — издевательски усмехнулся отец Мауро. — Гарантию того, что все это противоречит здравому смыслу! По крайне мере в том, что касается книг! И вынести хоть одну из библиотеки вы сможете только через мой труп!
Отец аббат вдруг сник, словно устав спорить.
— Послушайте, — произнес он слабым дрожащим голосом, — мы обсудим все это на заседании капитула. Если окажется, что угроза вполне реальна, мы по крайней мере не будем застигнуты врасплох.
Отец Мауро встал, покраснев от гнева.
— Прошу вас, отец мой, откажитесь сейчас же, сразу и окончательно! — патетически воскликнул он. — Откажемся так же, как отказались наши отцы-основатели! Подумайте о драгоценных мощах святого Бенедикта и святой Схоластики, которые ни разу за все четырнадцать веков не покидали этих стен! Нет никакой необходимости созывать капитул для того, чтобы дать ответ, который и так ясен! Полковник Шлегель, безусловно, действует вполне искренне, но его используют втемную и…
Внезапно отец Мауро умолк. Из долины донеслась серия глухих взрывов, после чего раздались крики ужаса и рыдания беженцев, укрывшихся в здании семинарии. Монахи и офицер встали и поспешили к окну. В бледное небо медленно поднимался столб дыма.
— Я вижу два самолета, летящие в сторону Черваро, смотрите, они прячутся в тени Монтекассино! — воскликнул отец Гаэтано.
— Я их узнал, это бомбардировщики Б-17, которые бомбили Неаполь, — сказал Шлегель.
Самолеты медленно летели на небольшой высоте, и казалось, собирали нектар с верхушек олив, словно большие шмели. По тому, как точно они следовали за изгибами рельефа, было ясно, что бомбардировщики ищут конкретную цель. Потом они исчезли за холмом, и сразу же прозвучало два новых взрыва. Шлегель вернулся к столу и наклонился над развернутой картой.
— Они ударили здесь: видите, Альта, сразу за «линией Густава». Атакуя наши тылы, они хотят напомнить нам, кто хозяин в воздухе… Это только подтверждает мои опасения, — с тревогой сказал он.
— Кажется, будто вы сами их и послали, чтобы напугать нас! — воскликнул отец Мауро, тыча пальцем в грудь Шлегелю. — Вы сам дьявол, полковник!..
Он не смог продолжать и покачнулся. Аббат и отец Гаэтано подхватили его и помогли сесть.
— Отец Мауро устал от всего, что здесь происходит, — шепнул полковнику аббат.
— Коррадо! — позвал приор, открыв дверь, ведущую в галерею.
— Нет, только не он! — слабым голосом воскликнул отец Мауро. — Вы смерти моей хотите! Дайте мне лучше допить отвар, от него мне полегчает.
Старый монах двумя руками взял чашку, поданную отцом Гаэтано, выпил целебное снадобье, и на его впалых щеках и в самом деле появился легкий румянец.
— Я добавил к зверобою вербены и корень мандрагоры, — произнес он слабым голосом, прикрыв глаза и приоткрыв рот, словно пытался собраться с силами, которых ему не хватало. — Ох, как подумаю, что будет с моим садиком, с лекарственными травами, кто будет за ними ухаживать, если нам всем придется уехать… И кто будет каждый день приносить цветы к подножию статуи нашей святой покровительницы… Кто? — повторил он, словно жалуясь кому-то. — Ох, святой отец, стоит мне представить, что это место опустеет, мне начинает казаться, что я сам умираю и…
— Не бойтесь ничего, отец Мауро, об этом и речи не идет, — ласково сказал аббат.
Шлегель продолжал смотреть на равнину, завороженный зрелищем поднимающихся столбов дыма, которые словно обменивались друг с другом зловещими сигналами. Аббат подошел к нему.
— Полковник, я благодарен вам за то, что приехали издалека и проявили такую заботу о нашем монастыре, я хотел бы, чтобы вы не судили нас слишком строго за наши колебания перед необходимостью принять такие… чрезвычайные решения, на которых вы настаиваете, но которые мы не хотим рассматривать в настоящий момент. Мне бы не хотелось, чтобы вы уехали, не увидев вновь фреску Луки Джордано, которой вы когда-то так восхищались.
Шлегель медленно обернулся.
— Я не говорил, что это последняя возможность ее увидеть, — ответил он. — Если вы действительно решили отказаться от моего предложения, я предпочту немедленно откланяться.
— Будем считать, что я решил положиться на божественное Провидение, — попытался объясниться отец Грегорио. — И может быть, на собственную интуицию.
Шлегель напрягся.
— Так или иначе… возможность, о которой я вам сегодня говорил, больше не предоставится, господин аббат. Грузовики, имеющиеся сейчас в моем распоряжении, вскоре будут затребованы для выполнения куда менее благородных задач. Это и в самом деле был случай, который вы должны были использовать.
Его разочарование было, казалось, так глубоко, что аббат дружески взял его за руку чуть выше локтя.
— Я ни минуты не сомневался в том, что вы человек чести и просто хороший человек, — негромко произнес он.
— Этого оказалось мало, — прошептал Шлегель.
Аббат медленно пошел с ним к выходу. В тот момент, когда они проходили мимо отца Мауро, офицер коротко кивнул.
— Вы, кажется, думаете, что ваше предложение отвергли из-за меня и из-за моего упрямства, — проговорил вдруг монах. — Но это решение продиктовано здравым смыслом, и отцы Церкви, которыми вы столь восхищаетесь, повели бы себя так же…
— Я больше не стану спорить с вами, — ответил Шлегель. — Curae leves loquuntur, ingentes stupent.
— Марк Аврелий? — спросил отец Мауро.
— Сенека, святой отец: «Малые заботы болтливы, большие — молчаливы». Следовательно, я умолкаю.
Отец Мауро одобрительно кивнул, словно оценил цитату.
— Я хотел бы тем не менее сказать вам, что не прячусь в своих эмпиреях, — ответил он, — но, напротив, чувствую себя неуязвимым на гранитном фундаменте Святой Церкви. Так говорил о нашем аббатстве святой Ансельм, перефразируя Дионисия Ареопагита…
Шлегель пожал плечами:
— Неудачный выбор! Эти тексты были сфабрикованы неоплатониками в пятом веке! По крайней мере так говорил мне отец Федерико Мансольт.
— Я встречался с отцом Федерико в Террачине, — заметил приор.
— Это он дал мне почитать все шесть томов «Historia Cassinensis» отца Диаса… — сказал Шлегель.
— Ну-ка, полковник, — сказал отец Мауро, отношение которого к собеседнику, казалось, неуловимо изменилось. — Ne utile quidem est scire quid futurum sit. Miserum est enim nihil proficientem angi.
Шлегель усмехнулся:
— «Если даже в простом знании будущего нет никакой пользы, то понапрасну тревожиться о нем — это несчастье». Цицерон, не правда ли? «De natura deorum».
— Правильно, — согласился отец Мауро, — я так хорошо знаю его еще и потому, что именно благодаря переписчикам из Монтекассино этот трактат не был утрачен.
— У меня есть ответ на сентенцию Цицерона: «Turn quoque cum pax est, trepidant formidine belli».
— «Здесь внезапной войны и в спокойное время страшатся», — перевел на этот раз отец Мауро, включившись в игру. — Опять Сенека. Нет, Сенека выразился бы оригинальнее. Цезарь? Нет, неверно.
— Боюсь, что это Овидий, «Тристии».
— Не уверен, — ответил, помрачнев, отец Мауро.
— Лучше будет, если вы вдвоем пойдете в библиотеку и проверите, — неожиданно предложил аббат. — Я хотел бы, чтобы мы с полковником расстались друзьями и чтобы в этой дуэли знатоков появился победитель.
— Ну что ж, signor colonnello, следуйте за мной, — проворчал отец Мауро тоном угрюмого наставника.
Они прошли через садик настоятеля, спустились по лестнице и оказались в просторном читальном зале. Там не было ни одного монаха, как будто учение и размышление были неуместны в такое тревожное время. Солнечные зайчики весело бегали по столам и конторкам, и мириады пылинок медленно танцевали в воздухе, насыщенном запахами воска и венгерского дуба, покрывая шелковистой, нежной пудрой красно-коричневые с золотистым оттенком переплеты книг, придавая им одуряющий запах. Шлегель завороженно остановился на пороге. Под резными деревянными фронтонами книжных шкафов, наполненных знаниями, столетиями собиравшимися здесь, слабо поблескивал фриз с золотыми буквами.
— «Богословы», — начал читать вслух Шлегель, — «Философы», «Юрисконсульты», «Историки», «Поэты», «Математики», «Медики».
— Этим разделом я теперь пользуюсь чаще всего, — заметил отец Мауро. — У нас есть один брат, в прошлом врач, но у него много работы в городе, и если в его отсутствие здесь кому-то нужна помощь, я должен выпутываться сам, с помощью моих волшебных книг и лекарственных трав.
Шлегель покачал головой, прошел вперед, и вдруг что-то привлекло его внимание в больших, огороженных решеткой шкафах, образовывавших некое подобие алькова.
— А, вот и хроники… — воскликнул он, подходя ближе. — Я вижу, у вас такие же шкафы, как в библиотеке Оттобёрена. И вы сохранили футляры из ценных пород дерева, которые их когда-то защищали… Некоторые даже инкрустированы золотом и слоновой костью, — добавил он восхищенно. — В Германии хроники часто в более позднее время переплетались, что было большой ошибкой. А вот и знаменитая «Historia Langobardorum». Это тот экземпляр, что датируется девятым веком, я прав?
— Да, — ответил отец Мауро, — перед вами труд Павла Диакона, которого Карл Великий считал одним из самых замечательных людей своего времени. «История» была написана здесь, в старом скрипториуме. Кстати, именно в этой комнате, начиная с десятого века, переписывались произведения Цицерона, о которых мы недавно говорили, часть произведений Тацита, «Диалоги» Сенеки, а также труды Григория Великого, среди которых единственное известное жизнеописание нашего основателя.
Отец Мауро открыл обрамленную лепными украшениями дверь и пропустил Шлегеля вперед. Скрипториум сохранил атмосферу учености и уединения, а отделявшая его от библиотеки стена была так толста, что на торце висела небольшая гравюра. Полковник, от внимания которого не могла скрыться ни одна мелочь, внимательно рассмотрел и ее. На гравюре были изображены святой Бенедикт и святая Схоластика под чернильно-синим небом, которое рассекали вспышки молний, на фоне уединенного скита под сенью деревьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— Но мы не знаем даже названия вашей части! — воскликнул приор. — На вашей форме только нашивка с двумя буквами…
— Это знак принадлежности к знаменитой дивизии Германа Геринга, которая располагается сейчас в самом центре наших боевых порядков.
Трое монахов смущенно переглянулись.
— Вы шутите, полковник, — воскликнул аббат. — Всем известна репутация вашего покровителя! Позвольте заметить, что этот факт не делает вам чести и не может внушать нам доверия.
— Совершенно ясно, куда все это переправят! — раздался дрожащий и гнусавый голос отца Мауро, которого, казалось, разбудило затянувшееся осуждающее молчание.
Лицо подполковника Шлегеля налилось кровью.
— Вы не можете так говорить, потому что я сам предлагаю провести эту операцию с согласия Ватикана и под контролем служителей Церкви!
Тут и отец Гаэтано подал голос.
— В любом случае мы не вправе распоряжаться этими ценностями, — сказал он. — Вы не можете не знать, что по закону о конгрегациях тысяча восемьсот шестьдесят шестого года все это принадлежит итальянскому государству.
Тут Шлегель впервые потерял самообладание.
— Но, святой отец, неужели вы не понимаете, что итальянского государства больше нет! Неужели вы, витая в своих эмпиреях, так и не поняли, что после перемирия, которое заключил маршал Бадольо, Италия перешла от диктатуры к двойной оккупации и разделена теперь линией фронта на две части? У вас здесь был уполномоченный правительства по сохранению художественных ценностей? Вы хотя бы знаете, как его зовут? Понимает ли он, какая беда бродит вокруг этой христианской святыни? Заботит ли его, что аббатству и всему, что в нем хранится, грозит смертельная опасность? У нас совсем мало времени, чтобы попробовать что-нибудь сделать, и я готов предоставить вам гарантии.
— Гарантии, какие гарантии? — издевательски усмехнулся отец Мауро. — Гарантию того, что все это противоречит здравому смыслу! По крайне мере в том, что касается книг! И вынести хоть одну из библиотеки вы сможете только через мой труп!
Отец аббат вдруг сник, словно устав спорить.
— Послушайте, — произнес он слабым дрожащим голосом, — мы обсудим все это на заседании капитула. Если окажется, что угроза вполне реальна, мы по крайней мере не будем застигнуты врасплох.
Отец Мауро встал, покраснев от гнева.
— Прошу вас, отец мой, откажитесь сейчас же, сразу и окончательно! — патетически воскликнул он. — Откажемся так же, как отказались наши отцы-основатели! Подумайте о драгоценных мощах святого Бенедикта и святой Схоластики, которые ни разу за все четырнадцать веков не покидали этих стен! Нет никакой необходимости созывать капитул для того, чтобы дать ответ, который и так ясен! Полковник Шлегель, безусловно, действует вполне искренне, но его используют втемную и…
Внезапно отец Мауро умолк. Из долины донеслась серия глухих взрывов, после чего раздались крики ужаса и рыдания беженцев, укрывшихся в здании семинарии. Монахи и офицер встали и поспешили к окну. В бледное небо медленно поднимался столб дыма.
— Я вижу два самолета, летящие в сторону Черваро, смотрите, они прячутся в тени Монтекассино! — воскликнул отец Гаэтано.
— Я их узнал, это бомбардировщики Б-17, которые бомбили Неаполь, — сказал Шлегель.
Самолеты медленно летели на небольшой высоте, и казалось, собирали нектар с верхушек олив, словно большие шмели. По тому, как точно они следовали за изгибами рельефа, было ясно, что бомбардировщики ищут конкретную цель. Потом они исчезли за холмом, и сразу же прозвучало два новых взрыва. Шлегель вернулся к столу и наклонился над развернутой картой.
— Они ударили здесь: видите, Альта, сразу за «линией Густава». Атакуя наши тылы, они хотят напомнить нам, кто хозяин в воздухе… Это только подтверждает мои опасения, — с тревогой сказал он.
— Кажется, будто вы сами их и послали, чтобы напугать нас! — воскликнул отец Мауро, тыча пальцем в грудь Шлегелю. — Вы сам дьявол, полковник!..
Он не смог продолжать и покачнулся. Аббат и отец Гаэтано подхватили его и помогли сесть.
— Отец Мауро устал от всего, что здесь происходит, — шепнул полковнику аббат.
— Коррадо! — позвал приор, открыв дверь, ведущую в галерею.
— Нет, только не он! — слабым голосом воскликнул отец Мауро. — Вы смерти моей хотите! Дайте мне лучше допить отвар, от него мне полегчает.
Старый монах двумя руками взял чашку, поданную отцом Гаэтано, выпил целебное снадобье, и на его впалых щеках и в самом деле появился легкий румянец.
— Я добавил к зверобою вербены и корень мандрагоры, — произнес он слабым голосом, прикрыв глаза и приоткрыв рот, словно пытался собраться с силами, которых ему не хватало. — Ох, как подумаю, что будет с моим садиком, с лекарственными травами, кто будет за ними ухаживать, если нам всем придется уехать… И кто будет каждый день приносить цветы к подножию статуи нашей святой покровительницы… Кто? — повторил он, словно жалуясь кому-то. — Ох, святой отец, стоит мне представить, что это место опустеет, мне начинает казаться, что я сам умираю и…
— Не бойтесь ничего, отец Мауро, об этом и речи не идет, — ласково сказал аббат.
Шлегель продолжал смотреть на равнину, завороженный зрелищем поднимающихся столбов дыма, которые словно обменивались друг с другом зловещими сигналами. Аббат подошел к нему.
— Полковник, я благодарен вам за то, что приехали издалека и проявили такую заботу о нашем монастыре, я хотел бы, чтобы вы не судили нас слишком строго за наши колебания перед необходимостью принять такие… чрезвычайные решения, на которых вы настаиваете, но которые мы не хотим рассматривать в настоящий момент. Мне бы не хотелось, чтобы вы уехали, не увидев вновь фреску Луки Джордано, которой вы когда-то так восхищались.
Шлегель медленно обернулся.
— Я не говорил, что это последняя возможность ее увидеть, — ответил он. — Если вы действительно решили отказаться от моего предложения, я предпочту немедленно откланяться.
— Будем считать, что я решил положиться на божественное Провидение, — попытался объясниться отец Грегорио. — И может быть, на собственную интуицию.
Шлегель напрягся.
— Так или иначе… возможность, о которой я вам сегодня говорил, больше не предоставится, господин аббат. Грузовики, имеющиеся сейчас в моем распоряжении, вскоре будут затребованы для выполнения куда менее благородных задач. Это и в самом деле был случай, который вы должны были использовать.
Его разочарование было, казалось, так глубоко, что аббат дружески взял его за руку чуть выше локтя.
— Я ни минуты не сомневался в том, что вы человек чести и просто хороший человек, — негромко произнес он.
— Этого оказалось мало, — прошептал Шлегель.
Аббат медленно пошел с ним к выходу. В тот момент, когда они проходили мимо отца Мауро, офицер коротко кивнул.
— Вы, кажется, думаете, что ваше предложение отвергли из-за меня и из-за моего упрямства, — проговорил вдруг монах. — Но это решение продиктовано здравым смыслом, и отцы Церкви, которыми вы столь восхищаетесь, повели бы себя так же…
— Я больше не стану спорить с вами, — ответил Шлегель. — Curae leves loquuntur, ingentes stupent.
— Марк Аврелий? — спросил отец Мауро.
— Сенека, святой отец: «Малые заботы болтливы, большие — молчаливы». Следовательно, я умолкаю.
Отец Мауро одобрительно кивнул, словно оценил цитату.
— Я хотел бы тем не менее сказать вам, что не прячусь в своих эмпиреях, — ответил он, — но, напротив, чувствую себя неуязвимым на гранитном фундаменте Святой Церкви. Так говорил о нашем аббатстве святой Ансельм, перефразируя Дионисия Ареопагита…
Шлегель пожал плечами:
— Неудачный выбор! Эти тексты были сфабрикованы неоплатониками в пятом веке! По крайней мере так говорил мне отец Федерико Мансольт.
— Я встречался с отцом Федерико в Террачине, — заметил приор.
— Это он дал мне почитать все шесть томов «Historia Cassinensis» отца Диаса… — сказал Шлегель.
— Ну-ка, полковник, — сказал отец Мауро, отношение которого к собеседнику, казалось, неуловимо изменилось. — Ne utile quidem est scire quid futurum sit. Miserum est enim nihil proficientem angi.
Шлегель усмехнулся:
— «Если даже в простом знании будущего нет никакой пользы, то понапрасну тревожиться о нем — это несчастье». Цицерон, не правда ли? «De natura deorum».
— Правильно, — согласился отец Мауро, — я так хорошо знаю его еще и потому, что именно благодаря переписчикам из Монтекассино этот трактат не был утрачен.
— У меня есть ответ на сентенцию Цицерона: «Turn quoque cum pax est, trepidant formidine belli».
— «Здесь внезапной войны и в спокойное время страшатся», — перевел на этот раз отец Мауро, включившись в игру. — Опять Сенека. Нет, Сенека выразился бы оригинальнее. Цезарь? Нет, неверно.
— Боюсь, что это Овидий, «Тристии».
— Не уверен, — ответил, помрачнев, отец Мауро.
— Лучше будет, если вы вдвоем пойдете в библиотеку и проверите, — неожиданно предложил аббат. — Я хотел бы, чтобы мы с полковником расстались друзьями и чтобы в этой дуэли знатоков появился победитель.
— Ну что ж, signor colonnello, следуйте за мной, — проворчал отец Мауро тоном угрюмого наставника.
Они прошли через садик настоятеля, спустились по лестнице и оказались в просторном читальном зале. Там не было ни одного монаха, как будто учение и размышление были неуместны в такое тревожное время. Солнечные зайчики весело бегали по столам и конторкам, и мириады пылинок медленно танцевали в воздухе, насыщенном запахами воска и венгерского дуба, покрывая шелковистой, нежной пудрой красно-коричневые с золотистым оттенком переплеты книг, придавая им одуряющий запах. Шлегель завороженно остановился на пороге. Под резными деревянными фронтонами книжных шкафов, наполненных знаниями, столетиями собиравшимися здесь, слабо поблескивал фриз с золотыми буквами.
— «Богословы», — начал читать вслух Шлегель, — «Философы», «Юрисконсульты», «Историки», «Поэты», «Математики», «Медики».
— Этим разделом я теперь пользуюсь чаще всего, — заметил отец Мауро. — У нас есть один брат, в прошлом врач, но у него много работы в городе, и если в его отсутствие здесь кому-то нужна помощь, я должен выпутываться сам, с помощью моих волшебных книг и лекарственных трав.
Шлегель покачал головой, прошел вперед, и вдруг что-то привлекло его внимание в больших, огороженных решеткой шкафах, образовывавших некое подобие алькова.
— А, вот и хроники… — воскликнул он, подходя ближе. — Я вижу, у вас такие же шкафы, как в библиотеке Оттобёрена. И вы сохранили футляры из ценных пород дерева, которые их когда-то защищали… Некоторые даже инкрустированы золотом и слоновой костью, — добавил он восхищенно. — В Германии хроники часто в более позднее время переплетались, что было большой ошибкой. А вот и знаменитая «Historia Langobardorum». Это тот экземпляр, что датируется девятым веком, я прав?
— Да, — ответил отец Мауро, — перед вами труд Павла Диакона, которого Карл Великий считал одним из самых замечательных людей своего времени. «История» была написана здесь, в старом скрипториуме. Кстати, именно в этой комнате, начиная с десятого века, переписывались произведения Цицерона, о которых мы недавно говорили, часть произведений Тацита, «Диалоги» Сенеки, а также труды Григория Великого, среди которых единственное известное жизнеописание нашего основателя.
Отец Мауро открыл обрамленную лепными украшениями дверь и пропустил Шлегеля вперед. Скрипториум сохранил атмосферу учености и уединения, а отделявшая его от библиотеки стена была так толста, что на торце висела небольшая гравюра. Полковник, от внимания которого не могла скрыться ни одна мелочь, внимательно рассмотрел и ее. На гравюре были изображены святой Бенедикт и святая Схоластика под чернильно-синим небом, которое рассекали вспышки молний, на фоне уединенного скита под сенью деревьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70