Как человек, как гражданин он не имел права не обобщить опыт последних трех лет жизни.
В почтовом ящике вместе с газетой лежало письмо. Писем Амирхан Даутович ни от кого не ждал, потому удивился. Не имело письмо и обратного адреса.
На миг ему подумалось: может, Бекходжаевы ещё чем-нибудь решили порадовать, но он ошибся. Письмо оказалось от доброжелателя, от анонимного доброжелателя. Это обрадовало и огорчило Амирхана Даутовича одновременно. Если даже добро люди пытаются делать тайно, это ещё раз говорило о неблагополучии нравственной атмосферы вокруг. В письме была вырезка из газеты и краткая записка, отпечатанная на машинке. Амирхан Даутович сразу узнал пишущую машинку из прокуратуры, потому что часто сам печатал на ней и видел сейчас чёткий дефект, свойственный только её шрифту: у буквы «ф» не хватало одного кругляша. В записке говорилось, что отправитель письма знает о трудном положении Амирхана Даутовича; ему вряд ли найти в области подходящую работу, потому что его недоброжелатели широко распространили слух о его нервном заболевании — оттого-то ему везде и отказывают.
Доброжелатель предлагал обратить внимание на объявление в газете, вырезку из которой прилагал.
Более того, он сообщал, что Амирхан Даутович туда уже рекомендован и там его ждут. Объявление в газете гласило: «Консервному заводу срочно требуется опытный юрисконсульт. Оплата по штатному расписанию. Предоставляется жилплощадь в ведомственном доме».
Амирхан Даутович долго мял в руках письмо и понимал, как оно оказалось кстати: после двух инфарктов и тяжелейшей пневмонии работать в горячих цехах среди пыли, да ещё среди озлобленных людей у него уже не было сил. Иногда среди дня ему казалось, что он сейчас упадёт или на узкоколейку, или на вагонетки с горячими кирпичами и уже больше никогда не поднимется. Пробегая трижды на дню по территории склада готовой продукции, он каждый раз думал: вот сейчас этот криво-косо уложенный штабель кирпича рухнет на него, и это будет конец. Но как ни странно, он не испытывал страха, хотя знал, что такие происшествия бывали, и все списывалось — несчастный случай на производстве. Да и попробуй отыскать виновника, когда над территорией склада целый день не опадает пыльный туман, а от лязга и скрежета старых вагонеток не слышно ничего уже в двух шагах, и народ тут тёртый: найдёт время и место поудачнее, чтобы свалить на голову что-нибудь потяжелее, если задумает.
Да и был ли смысл, ради чего стоило держаться за такую работу? Тому, что он попал сюда, могли радоваться только Бекходжаевы.
Поэтому, долго не раздумывая, утром из заводоуправления он позвонил в соседнюю область по телефону, указанному в газетном объявлении. По тону разговора сразу уловил, что о нем кто-то ходатайствовал и там его действительно ждали. Не возникло проблем и с переездом: машина с консервного завода через день доставляет сюда на областную базу свою продукцию и может перевезти вещи прокурора хоть в один приём, хоть в два, как будет удобно самому Азларханову, пусть только назовёт день. На том и согласились.
Амирхан Даутович поспешил подать заявление, и уже через день получил расчёт, потому что в понедельник он ждал машину с консервного завода. В воскресенье, упаковав книги и сложив свои нехитрые пожитки, Амирхан Даутович поехал на кладбище попрощаться с Ларисой.
Ему нравился этот памятник из темно-зеленого с красными прожилками гранита, сделанный братьями Григорянами. Как и обещали, поработали они от души. Памятник Григорянов вряд ли напоминал кладбищенское надгробие, он вполне мог быть выставлен на любой художественной выставке — чувствовалась твёрдая рука и вкус настоящих скульпторов. Хороша была и низкая, отлитая по их эскизам, бронзовая ограда. На кладбищенской земле и деревья растут быстро, и сейчас вокруг могилы тополя и дубы заметно поднялись, а кусты роз так щедро разрослись, что скрывали соседние ограды.
Амирхан Даутович бывал здесь часто, почти каждое воскресенье, потому могила Ларисы Павловны была ухожена. У памятника он пробыл долго и спустился с кладбищенского холма, когда начало смеркаться.
Возвращаясь, он решил заглянуть на Лахути, попрощаться с домом, где он вырастил сад, где прожил почти десять лет и где был так счастлив с Ларисой. Все эти годы, послушный совету Зои Алексеевны, он избегал не только разговоров, даже мыслей о своём бывшем доме.
Кто живёт или жил там в эти трудные для него времена?
Свернув на Лахути, Амирхан Даутович не увидел привычной высокой стены живой изгороди. И это так ошеломило его, что он невольно замедлил шаг. Кусты ограды, так радовавшие его и Ларису, были безжалостно выкорчеваны, а двор со всех сторон окружала мощная бетонная ограда из плит перекрытия, поставленных вертикально: прямо-таки железобетонная крепость возникла перед прокурором.
«Видно, большой начальник живёт, раз целую пятиэтажку оставил без панелей перекрытия», — подумал Амирхан Даутович, подходя к своему бывшему дому.
Азларханов долго ходил вокруг коттеджа, ему хотелось заглянуть во двор, но это оказалось не просто. Прежней зеленой калитки, обычно не запертой, теперь не было, её заменили мощные железные глухие ворота, выкрашенные в зловещий чёрный цвет. Все крепко, надёжно, на века, нигде ни щёлочки — ни в заборе, ни в воротах.
У соседнего дома в переулке стояла пустая железная бочка, и Амирхан Даутович подкатил её к бетонной ограде. Освещение во дворе, видно, не убрали, и сейчас кое-где на дорожках уже горели огни. Двор свой прокурор не узнал. От того двора, задуманного Ларисой, не осталось и следа, да и зачем он был нужен новому, наверное, с крепкой хваткой, хозяину. Не осталось ни одного карликового деревца, с такими трудами собранных отовсюду и так долго приживавшихся. Не было уже и бассейна, выложенного голубым кафелем, исчезли и английские лужайки. Спилили могучий дуб в углу двора, в тени которого по весне расцветали крокусы, ни одного редкого, экзотического дерева, которыми так гордилась Лариса. Сказать, что двор пришёл в упадок, зачах, Амирхан Даутович не мог; здесь царил новый порядок: грядки, грядки, грядки — и ни одного бесполезного цветка.
Дом сиял огнями, из распахнутых настежь окон слышалась музыка.
«Наверное, смотрят телевизор, — подумал Амирхан Даутович, оглядывая напоследок безлюдный двор. — Надо будет спросить, кто же это оградился от мира таким железобетонным забором?»
Но в этот момент щёлкнул выключатель на открытой веранде, и в свете огней Азларханов увидел знакомую фигуру в полосатой пижаме. Амирхан Даутович поначалу подумал, что обознался, но тучный человек властно крикнул кому-то в доме, чтобы выносили самовар, и последние сомнения прокурора развеялись. Да, он не ошибся: в его доме жил и здравствовал полковник Иргашев.
Теперь Амирхан Даутович понимал, что прав оказался тот ночной гость, когда сказал: нынче время Бекходжаевых, и все его попытки добиться справедливости заранее обречены на провал. На справедливость он мог рассчитывать только при изменении общей обстановки в стране, когда само время больше не сможет терпеть Бекходжаевых и насаждаемых ими порядков и нравов.
Неожиданная ревизия собственной жизни как бы укрепила его дух, утвердила ещё раз в мысли, что работа его над юридическим исследованием необходима, нужна людям.
И он понимал, что должен спешить, спешить из-за здоровья — все чаще и чаще сердце давало знать о себе. Была ещё одна причина, почему он торопился. Чувствовал Амирхан Даутович, особенно после того, как оставил пост областного прокурора и жил жизнью большинства людей, разделяя с ними тревоги и заботы, что в стране на первый план неожиданно выдвинулись люди, подобные Бекходжаевым. Правда, в газетах и по телевидению ещё продолжали восхищаться «бегом на месте» под бурные аплодисменты, и Бекходжаевы ещё крепко сидели в своих креслах, но недовольство все растущей социальной несправедливостью уже витало в воздухе, и Амирхан Даутович не мог этого не замечать. Да и как не заметишь день и ночь переполненные рестораны городка, пьяные оргии, картёжную игру по-крупному и все растущую вольность нравов — словно пир во время чумы.
И если Амирхан Даутович при всем желании не мог укоротить время царствования Бекходжаевых, то к новому, грядущему времени он хотел прийти не с пустыми руками — он понимал, что придётся перестраивать многое.
Глава IV. «ЛАС-ВЕГАС»

1
В середине сентября неожиданно пошли дожди, столь редкие в этих жарких краях, и пыльный городок, выцветший за долгое азиатское лето от немилосердного солнца, преобразился: исчезли с окон выгоревшие до хрупкой желтизны газеты, распахнулись ставни, старившие и без того неказистые здания, вымытая ночными ливнями листва деревьев обрела подобающий осени цвет.
Обозначились истинные цвета железных крыш коттеджей и особняков, утопавших в пыльных, млеющих от жары садах, — зеленые, темно-красные, голубые; иные, крытые белой жестью, заиграли зеркальным блеском, а ведь ещё неделю назад все были на одно лицо под бархатистым слоем серой пыли. Пыль преследовала горожан повсюду, забираясь даже в наглухо закрытые комнаты, где с весны не отворяли окон. Конечно, будь полегче с водой, в долгие летние вечера не составило бы труда выбрать минутку и обдать из шланга палисадник под окнами, но воды в нынешнем году явно недоставало: иной раз давали её лишь в определённые часы, о чем заблаговременно оповещали горожан по радио. Засушливым выдалось лето, резко обмелела Сыр-дарья — главная поилица этих мест.
После дождей обрели цвет разбитые мостовые и тротуары, омылись бордюры из светлого местного камня — за лето прибило к ним всяких бумажек, окурков, опавших листьев и опять же пыли, оседающей лишь к ночи. Темнота и скорее подразумеваемая вечерняя свежесть, которую, кроме старожилов, вряд ли кто ощущал, как бы гасили запах пыли, заставляли забыть о ней до утра.
А тут, как после генеральной уборки в хорошем доме, отмылись подоконники, карнизы, фасады, заблестели стекла, и теперь по вечерам городок, словно обновлённый, светился огнями, гремел музыкой.
Посёлок обрёл статус города лет двадцать назад, но таковым по существу не стал, и теперь вряд ли когда-нибудь станет, потому что рудник, благодаря которому поспешили назвать городом захолустный райцентр, быстро оказался выработанным, хотя геологи, а затем министерства и ведомства возвестили на всю страну о якобы уникальном заложении, неисчерпаемых запасах, о промышленных разработках на сотни лет, о самой качественной и дешёвой руде в мире. И посёлок, заметно расстроившийся, но так и не ставший настоящим городом, имел почти все, что положено городу.
За десять лет, что работал рудник, успели построить кинотеатры, Дворец горняков, рестораны, музыкальную школу, помпезное здание рудоуправления, стадион, две гостиницы. Не обделили себя и местные власти: здание городского суда и прокуратуры, которое в городке называли Домом правосудия, впору было столице. Из местного белого камня отстроили и горком партии, и горисполком, на их фасады мрамора тоже не пожалели. Не успели достроить только драмтеатр и больницу — финансирование прекратилось сразу, как только на руднике пошли сбои с планом. И стояли наполовину поднятые корпуса как напоминание о былой финансовой мощи городка и его некогда стремительном росте, и окрестный люд, выждав, по его мнению, приличное время, потихоньку начал тащить со стройки все, что только можно.
Успели за эти годы отстроить два микрорайона из пятиэтажек, как и всюду по бедности фантазии наречённые Черёмушками — первыми и вторыми, и несколько улиц с уютными коттеджами и особняками для технической интеллигенции и руководства комбината.
Когда рудник закрыли, специалисты и часть рабочих сразу же уехали на новые разработки, а часть их осталась в городке, какая часть, сказать трудно, скорее всего из местных, тех, что за десять лет успели стать шахтёрами или работали на многих вспомогательных участках комбината и на стройках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48