Это мой личный и, думаю, безжалостный, социальный анализ.
Я уверен, как только в официальной экономике начнутся радикальные перемены, мы исчезнем тут же, так же незаметно, как и появились. А пока в такой благоприятно сложившейся обстановке как же нам не появиться и не процветать? Если один прокурор у нас в пайщиках сидит, наподобие Хаитова, не знает, то ли дать нам пинка под зад, то ли продолжать потихоньку щипать Ахрарова, третий, простите за откровенность, вроде вас, то ли жил словно в другом мире, не ведая, что творится вокруг, либо руки у вас были связаны. Я не знаю в округе ни одного руководителя — хозяйственного или партийного, к которому мы бы искали ходы и не нашли. Ни один не попытался пресечь наши дела или хотя бы послать нас куда-нибудь подальше. Я ведь и Ашота не создал, а взял уже готовым. Так что тут, как ни крути, я не сеял, а пожинал плоды общей обстановки, сложившейся в крае. Ничто не произрастёт на пустом месте, из зла рождается зло, и теперь, чтобы защитить себя, свои интересы, я вынужден прибегать к помощи телохранителя и даже юриста… Вот, пожалуй, из этого триединства — дефицита, стоимости и сложившейся обстановки вседозволенности — на мой взгляд, возникла и процветает теневая экономика.
— Как на академической лекции, уложились секунда в секунду, — подытожил Амирхан Даутович, потому что они въезжали во двор гостиницы.
— Я нужен буду вам? — прервал своё долгое молчание Ашот, обращаясь к хозяину.
— Пожалуй, нет, понадобишься — позвоню. Встретимся утром, как обычно. — И они распрощались с Ашотом.
2
Стояла уже глубокая ночь, погасли огни шумного «Лидо», в редком окне четырехэтажной гостиницы горел свет. Ночной швейцар, видимо, привыкший к поздним возвращениям Артура Александровича, не задавая вопросов и не выказывая недовольства, распахнул хорошо смазанную дверь.
— Может, вы хотите перекусить — мы ведь так и не дождались свадебного плова? — спросил Шубарин. — Я думаю, в холодильнике у меня найдётся что-нибудь — Адик следит.
Сидение за свадебным столом, долгая дорога туда и обратно утомили Азларханова — он давно уже не жил в таком активном ритме, несколько раз за вечер пришлось принимать сердечное, но откровения Шубарина вызывали неподдельный интерес, ему хотелось задать ещё два-три вопроса. Он понимал, что вряд ли скоро выпадет такой удобный случай, да и где гарантии, что Японец будет так словоохотлив, как сегодня. Следовало не упускать момент…
— Есть не хочу, а вот чаю выпил бы с удовольствием, да поздно, и заботливый Адик уже, наверное, спит.
— Ну это не проблема, — улыбнулся Артур Александрович. — Это мы сейчас организуем.
И как только они поднялись на третий этаж, он сказал дежурной, которая тут же вскочила с дивана:
— Галочка, если не затруднит, приготовь, пожалуйста, нам самоварчик,
— и, не дожидаясь ответа, широким жестом пригласил Амирхана Даутовича к себе.
Не менее расторопный, чем Адик, хозяин ловко накрыл на стол — в холодильнике у него действительно нашлось чем перекусить.
Амирхан Даутович, расположившийся в кресле, вытянул ноги и попытался вернуться к прежнему разговору, начатому в машине:
— Н-да-а, сегодня я многое узнал впервые, надо честно признаться. Такая лекция! Не мешало бы вам дать на время кафедру в Академии народного хозяйства.
— Думаю, меня не устроит почасовая оплата, — легко отшутился Артур Александрович, уходя от продолжения разговора.
Раздался стук в дверь — дежурная по этажу принесла кипящий самовар, и Артур Александрович принялся заваривать чай, предложив на выбор индийский, цейлонский или китайский. За чаем, чувствуя, что разговор может уйти в сторону, Амирхан Даутович попытался ещё раз вернуться к интересовавшей его теме:
— Экономические предпосылки, способствовавшие появлению вашего дела, вы растолковали убедительно. Но мне интересно и другое: что вас побудило заняться предпринимательством, какие личные мотивы? Страсть к деньгам?
Артур Александрович с любопытством выслушал вопрос, мимолётная печаль проглянула в его всегда внимательных глазах, но он тут же взял себя в руки. Начал издалека, расплывчато:
— Не берусь утверждать категорически, но со стороны кажется, что у нас легче реализовать себя людям творческих профессий — тут открыты все пути, твори, дерзай. И если есть талант, как бы ни было трудно ему пробиться, все равно заметят — результат всегда говорит за себя. А что прикажете делать тому, кто наделён иным талантом — склонён к коммерции, предпринимательству? Не побоимся сопоставить на взгляд обывателя несопоставимые понятия… Ведь коммерция, предпринимательство не только в ранг таланта не возведены, но в сознании общества значатся занятием, недостойным порядочного человека. Оттого мы ни произвести, ни продать как следует не можем — треть жизни держим человека в бесконечных очередях.
А ведь людей, наделённых коммерческим, предпринимательским, изобретательским талантом, гораздо меньше, чем одарённых творчески. Одних писателей, говорят, официально состоящих в творческом союзе, десять тысяч, и ещё тысяч сто, наверное, дожидаются очереди для вступления, а ведь это только часть творческих сил, то есть талантов, признанных официально. А художники, композиторы, артисты, певцы, музыканты, режиссёры, журналисты? Их ведь тоже у нас тьма и тьма, известных и обласканных.
А стране нужен один толковый министр сельского хозяйства, всего один министр строительства, министр энергетики, машиностроения, путей сообщения
— нужно всего-то сто талантливых предпринимателей, и мы заживём совсем по-другому. Хороших писателей чтим, художников, композиторов — тоже, даже футболистов знаем и помним чуть ли не в лицо, но кого из технократов, что дают нам свет и тепло, мы знаем, кого помним? Пожалуй, лишь первых наркомов, а остальным, почти всем, вслед одни упрёки, если не проклятия, мол, все до ручки довели.
Амирхан Даутович почувствовал по волнению собеседника, что он задел чувствительную струну; обычно сдержанный, хладнокровный, Шубарин загорячился:
— Ну, в моем случае, наверное, все более или менее ясно, теперь генетику, слава Богу, никто не отвергает. Будем считать, что во мне взыграла дурная кровь. Кто мало-мальски знаком с историей этого края, тот знает, что Шубарины владели тут многим — ремонтными мастерскими, масложиркомбинатом в Андижане, доходными домами. Дед и его брат были инженерами-путейцами, учились в Петербурге. Инженером, и незаурядным, был и мой отец: он, как и я, закончил Бауманское. Да вот наглядный пример… В начале шестидесятых годов, когда вошли в быт шариковые ручки, мой отец за три дня сконструировал и за неделю изготовил полуавтомат, из которого непрерывным потоком, все двадцать четыре часа в сутки, вылетали в три стороны три детали готовой ручки, а стоила ручка, как помню, по тем временам семьдесят копеек и многие годы была в дефиците. Отец шутил, что создал аппарат, печатающий деньги — так оно на самом деле и оказалось. Отец был инженер до мозга костей, и это проявлялось даже в мелочах. Чтобы избавить нас от подсчётов, он, рассчитав, заказал на местной картонной фабрике коробки, в которые помещалось ровно сто шариковых ручек. И задача всей нашей семьи свелась к одному — успевать укладывать эти коробки. В гараже у нас стояли рядком три таких полуавтомата, и если мне не изменяет память, каждый из них штамповал в день тысячу штук — такова была их производительность. Не было проблем и с сырьём: в те годы в наших краях построили не один комбинат бытовой химии, и пластмассу — брак с этих предприятий — шофёры время от времени за бутылку водки вместо свалки завозили к нам во двор.
Тогда, в шестидесятых, ещё не существовали официально артели, промкомбинаты, входящие в систему местной промышленности, поэтому с реализацией тоже не знали хлопот. С каждой ручки отец, кажется, имел сорок копеек дохода — выходит, только станки, стоящие в нашем гараже, приносили ему в день больше тысячи рублей. Отец быстро сообразил, что напал на золотую жилу, и, уже привлекая людей со стороны, изготовил ещё штук тридцать таких полуавтоматов и развёз их по областям республики. Не знаю, какую уж он имел долю, но помню, что каждую последнюю неделю месяца в сопровождении двух парней, как Ашот, отец объезжал на «Волге» свои владения. Он никогда не продавал свои изобретения, а сдавал их в аренду или вступал в долю. Однажды он показал мне установку, за которую предлагали десять тысяч — казалось бы, огромные деньги, но он её не продал, а сдал в аренду. Установка служила пять лет и принесла ему за это время сто тысяч — так он преподал мне наглядный урок коммерции, поэтому я тоже не расстаюсь со своими изобретениями.
Мы построили в Заркенте, в старинной узбекской махалле, где некогда старики, сидящие в красном углу чайханы, ещё знали и помнили моего деда и его брата, большой каменный дом. Почему в узбекской махалле? Потому что между нами не было языкового барьера — в нашей семье все без исключения знали местный язык, эта традиция пошла от деда, и ещё потому, что жизнь в махалле особая: тут не вмешиваются в жизнь соседа, но и не дадут его в обиду. Да и вокруг нас жили люди с достатком, родовитые, и мы особо не выделялись. К тому же отец никогда не скупился: щедро финансировал махаллинский комитет, давал крупные суммы на общественные нужды и мероприятия, поэтому мы не чувствовали инородности, хотя и были единственной русской семьёй в квартале.
Но о доме я хотел сказать только потому, что отец построил там такую мастерскую, с такими станками и сварочным оборудованием, что я не перестаю удивляться ей до сих пор. Практически не выходя со двора, отец мог изготовить сам то, что конструировал. Можно считать, что я вырос в этой мастерской, и нет станка там, которым я бы не владел в совершенстве. Так что, как видите, у меня были все предпосылки, чтобы стать инженером.
— Выходит, он и передал вам своё дело по наследству? — уточнил прокурор.
— Да нет. Не совсем так. Отец никогда не втягивал меня в свои дела и старался, чтобы я держался подальше от них, — он хотел видеть меня настоящим инженером. Оттого я и переменил институт — о Бауманском он говорил всегда в самых возвышенных тонах, считал, что оно ничуть не уступает таким известным в мире техническим вузам, как, скажем, Массачусетский технологический.
Я точно не знаю, каким образом, но Шубарины вышли из революции без особых потерь. Конечно, все, что подлежало национализации, отобрали, но существенную часть капитала удалось сохранить — впрочем, не нам одним. Это я отвечаю на ваш вопрос относительно тяги к деньгам.
В традициях нашей семьи — основательность жизненного уклада, исключающая мотовство, показуху. Мы могли позволить себе многое, но не настолько, чтобы вызывать зависть и раздражение окружающих, привлекать к себе нездоровое внимание. Того, что заработал отец, было вполне достаточно, чтобы мы с братом прожили долгую и безбедную жизнь, конечно же, правильно распоряжаясь капиталом.
Брат мой живёт в Москве, его привлекла наука, ныне он заметный учёный-физик. В его судьбе родительские деньги сыграли немалую, если не главную роль — благодаря им он мог спокойно заниматься любимым делом, не отчаиваясь при неудачах, без которых немыслимы настоящие исследования, и в конце концов сделал открытие, над которым бился почти двадцать лет. Я думаю, он живёт счастливою жизнью.
У меня все сложилось иначе. После института я вернулся в родные края, вроде неплохо начал, стал продвигаться по службе. Но очень скоро я почувствовал потолок своего роста — большего мне не позволяли. Это как раз пришлось на годы, когда должности отдавались по родственным, национальным признакам, по принадлежности к роду, правящему в городе или области. А я был уверен, что должность главного инженера завода, на котором я работал главным технологом, отойдёт ко мне, как только прежний уйдёт на пенсию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Я уверен, как только в официальной экономике начнутся радикальные перемены, мы исчезнем тут же, так же незаметно, как и появились. А пока в такой благоприятно сложившейся обстановке как же нам не появиться и не процветать? Если один прокурор у нас в пайщиках сидит, наподобие Хаитова, не знает, то ли дать нам пинка под зад, то ли продолжать потихоньку щипать Ахрарова, третий, простите за откровенность, вроде вас, то ли жил словно в другом мире, не ведая, что творится вокруг, либо руки у вас были связаны. Я не знаю в округе ни одного руководителя — хозяйственного или партийного, к которому мы бы искали ходы и не нашли. Ни один не попытался пресечь наши дела или хотя бы послать нас куда-нибудь подальше. Я ведь и Ашота не создал, а взял уже готовым. Так что тут, как ни крути, я не сеял, а пожинал плоды общей обстановки, сложившейся в крае. Ничто не произрастёт на пустом месте, из зла рождается зло, и теперь, чтобы защитить себя, свои интересы, я вынужден прибегать к помощи телохранителя и даже юриста… Вот, пожалуй, из этого триединства — дефицита, стоимости и сложившейся обстановки вседозволенности — на мой взгляд, возникла и процветает теневая экономика.
— Как на академической лекции, уложились секунда в секунду, — подытожил Амирхан Даутович, потому что они въезжали во двор гостиницы.
— Я нужен буду вам? — прервал своё долгое молчание Ашот, обращаясь к хозяину.
— Пожалуй, нет, понадобишься — позвоню. Встретимся утром, как обычно. — И они распрощались с Ашотом.
2
Стояла уже глубокая ночь, погасли огни шумного «Лидо», в редком окне четырехэтажной гостиницы горел свет. Ночной швейцар, видимо, привыкший к поздним возвращениям Артура Александровича, не задавая вопросов и не выказывая недовольства, распахнул хорошо смазанную дверь.
— Может, вы хотите перекусить — мы ведь так и не дождались свадебного плова? — спросил Шубарин. — Я думаю, в холодильнике у меня найдётся что-нибудь — Адик следит.
Сидение за свадебным столом, долгая дорога туда и обратно утомили Азларханова — он давно уже не жил в таком активном ритме, несколько раз за вечер пришлось принимать сердечное, но откровения Шубарина вызывали неподдельный интерес, ему хотелось задать ещё два-три вопроса. Он понимал, что вряд ли скоро выпадет такой удобный случай, да и где гарантии, что Японец будет так словоохотлив, как сегодня. Следовало не упускать момент…
— Есть не хочу, а вот чаю выпил бы с удовольствием, да поздно, и заботливый Адик уже, наверное, спит.
— Ну это не проблема, — улыбнулся Артур Александрович. — Это мы сейчас организуем.
И как только они поднялись на третий этаж, он сказал дежурной, которая тут же вскочила с дивана:
— Галочка, если не затруднит, приготовь, пожалуйста, нам самоварчик,
— и, не дожидаясь ответа, широким жестом пригласил Амирхана Даутовича к себе.
Не менее расторопный, чем Адик, хозяин ловко накрыл на стол — в холодильнике у него действительно нашлось чем перекусить.
Амирхан Даутович, расположившийся в кресле, вытянул ноги и попытался вернуться к прежнему разговору, начатому в машине:
— Н-да-а, сегодня я многое узнал впервые, надо честно признаться. Такая лекция! Не мешало бы вам дать на время кафедру в Академии народного хозяйства.
— Думаю, меня не устроит почасовая оплата, — легко отшутился Артур Александрович, уходя от продолжения разговора.
Раздался стук в дверь — дежурная по этажу принесла кипящий самовар, и Артур Александрович принялся заваривать чай, предложив на выбор индийский, цейлонский или китайский. За чаем, чувствуя, что разговор может уйти в сторону, Амирхан Даутович попытался ещё раз вернуться к интересовавшей его теме:
— Экономические предпосылки, способствовавшие появлению вашего дела, вы растолковали убедительно. Но мне интересно и другое: что вас побудило заняться предпринимательством, какие личные мотивы? Страсть к деньгам?
Артур Александрович с любопытством выслушал вопрос, мимолётная печаль проглянула в его всегда внимательных глазах, но он тут же взял себя в руки. Начал издалека, расплывчато:
— Не берусь утверждать категорически, но со стороны кажется, что у нас легче реализовать себя людям творческих профессий — тут открыты все пути, твори, дерзай. И если есть талант, как бы ни было трудно ему пробиться, все равно заметят — результат всегда говорит за себя. А что прикажете делать тому, кто наделён иным талантом — склонён к коммерции, предпринимательству? Не побоимся сопоставить на взгляд обывателя несопоставимые понятия… Ведь коммерция, предпринимательство не только в ранг таланта не возведены, но в сознании общества значатся занятием, недостойным порядочного человека. Оттого мы ни произвести, ни продать как следует не можем — треть жизни держим человека в бесконечных очередях.
А ведь людей, наделённых коммерческим, предпринимательским, изобретательским талантом, гораздо меньше, чем одарённых творчески. Одних писателей, говорят, официально состоящих в творческом союзе, десять тысяч, и ещё тысяч сто, наверное, дожидаются очереди для вступления, а ведь это только часть творческих сил, то есть талантов, признанных официально. А художники, композиторы, артисты, певцы, музыканты, режиссёры, журналисты? Их ведь тоже у нас тьма и тьма, известных и обласканных.
А стране нужен один толковый министр сельского хозяйства, всего один министр строительства, министр энергетики, машиностроения, путей сообщения
— нужно всего-то сто талантливых предпринимателей, и мы заживём совсем по-другому. Хороших писателей чтим, художников, композиторов — тоже, даже футболистов знаем и помним чуть ли не в лицо, но кого из технократов, что дают нам свет и тепло, мы знаем, кого помним? Пожалуй, лишь первых наркомов, а остальным, почти всем, вслед одни упрёки, если не проклятия, мол, все до ручки довели.
Амирхан Даутович почувствовал по волнению собеседника, что он задел чувствительную струну; обычно сдержанный, хладнокровный, Шубарин загорячился:
— Ну, в моем случае, наверное, все более или менее ясно, теперь генетику, слава Богу, никто не отвергает. Будем считать, что во мне взыграла дурная кровь. Кто мало-мальски знаком с историей этого края, тот знает, что Шубарины владели тут многим — ремонтными мастерскими, масложиркомбинатом в Андижане, доходными домами. Дед и его брат были инженерами-путейцами, учились в Петербурге. Инженером, и незаурядным, был и мой отец: он, как и я, закончил Бауманское. Да вот наглядный пример… В начале шестидесятых годов, когда вошли в быт шариковые ручки, мой отец за три дня сконструировал и за неделю изготовил полуавтомат, из которого непрерывным потоком, все двадцать четыре часа в сутки, вылетали в три стороны три детали готовой ручки, а стоила ручка, как помню, по тем временам семьдесят копеек и многие годы была в дефиците. Отец шутил, что создал аппарат, печатающий деньги — так оно на самом деле и оказалось. Отец был инженер до мозга костей, и это проявлялось даже в мелочах. Чтобы избавить нас от подсчётов, он, рассчитав, заказал на местной картонной фабрике коробки, в которые помещалось ровно сто шариковых ручек. И задача всей нашей семьи свелась к одному — успевать укладывать эти коробки. В гараже у нас стояли рядком три таких полуавтомата, и если мне не изменяет память, каждый из них штамповал в день тысячу штук — такова была их производительность. Не было проблем и с сырьём: в те годы в наших краях построили не один комбинат бытовой химии, и пластмассу — брак с этих предприятий — шофёры время от времени за бутылку водки вместо свалки завозили к нам во двор.
Тогда, в шестидесятых, ещё не существовали официально артели, промкомбинаты, входящие в систему местной промышленности, поэтому с реализацией тоже не знали хлопот. С каждой ручки отец, кажется, имел сорок копеек дохода — выходит, только станки, стоящие в нашем гараже, приносили ему в день больше тысячи рублей. Отец быстро сообразил, что напал на золотую жилу, и, уже привлекая людей со стороны, изготовил ещё штук тридцать таких полуавтоматов и развёз их по областям республики. Не знаю, какую уж он имел долю, но помню, что каждую последнюю неделю месяца в сопровождении двух парней, как Ашот, отец объезжал на «Волге» свои владения. Он никогда не продавал свои изобретения, а сдавал их в аренду или вступал в долю. Однажды он показал мне установку, за которую предлагали десять тысяч — казалось бы, огромные деньги, но он её не продал, а сдал в аренду. Установка служила пять лет и принесла ему за это время сто тысяч — так он преподал мне наглядный урок коммерции, поэтому я тоже не расстаюсь со своими изобретениями.
Мы построили в Заркенте, в старинной узбекской махалле, где некогда старики, сидящие в красном углу чайханы, ещё знали и помнили моего деда и его брата, большой каменный дом. Почему в узбекской махалле? Потому что между нами не было языкового барьера — в нашей семье все без исключения знали местный язык, эта традиция пошла от деда, и ещё потому, что жизнь в махалле особая: тут не вмешиваются в жизнь соседа, но и не дадут его в обиду. Да и вокруг нас жили люди с достатком, родовитые, и мы особо не выделялись. К тому же отец никогда не скупился: щедро финансировал махаллинский комитет, давал крупные суммы на общественные нужды и мероприятия, поэтому мы не чувствовали инородности, хотя и были единственной русской семьёй в квартале.
Но о доме я хотел сказать только потому, что отец построил там такую мастерскую, с такими станками и сварочным оборудованием, что я не перестаю удивляться ей до сих пор. Практически не выходя со двора, отец мог изготовить сам то, что конструировал. Можно считать, что я вырос в этой мастерской, и нет станка там, которым я бы не владел в совершенстве. Так что, как видите, у меня были все предпосылки, чтобы стать инженером.
— Выходит, он и передал вам своё дело по наследству? — уточнил прокурор.
— Да нет. Не совсем так. Отец никогда не втягивал меня в свои дела и старался, чтобы я держался подальше от них, — он хотел видеть меня настоящим инженером. Оттого я и переменил институт — о Бауманском он говорил всегда в самых возвышенных тонах, считал, что оно ничуть не уступает таким известным в мире техническим вузам, как, скажем, Массачусетский технологический.
Я точно не знаю, каким образом, но Шубарины вышли из революции без особых потерь. Конечно, все, что подлежало национализации, отобрали, но существенную часть капитала удалось сохранить — впрочем, не нам одним. Это я отвечаю на ваш вопрос относительно тяги к деньгам.
В традициях нашей семьи — основательность жизненного уклада, исключающая мотовство, показуху. Мы могли позволить себе многое, но не настолько, чтобы вызывать зависть и раздражение окружающих, привлекать к себе нездоровое внимание. Того, что заработал отец, было вполне достаточно, чтобы мы с братом прожили долгую и безбедную жизнь, конечно же, правильно распоряжаясь капиталом.
Брат мой живёт в Москве, его привлекла наука, ныне он заметный учёный-физик. В его судьбе родительские деньги сыграли немалую, если не главную роль — благодаря им он мог спокойно заниматься любимым делом, не отчаиваясь при неудачах, без которых немыслимы настоящие исследования, и в конце концов сделал открытие, над которым бился почти двадцать лет. Я думаю, он живёт счастливою жизнью.
У меня все сложилось иначе. После института я вернулся в родные края, вроде неплохо начал, стал продвигаться по службе. Но очень скоро я почувствовал потолок своего роста — большего мне не позволяли. Это как раз пришлось на годы, когда должности отдавались по родственным, национальным признакам, по принадлежности к роду, правящему в городе или области. А я был уверен, что должность главного инженера завода, на котором я работал главным технологом, отойдёт ко мне, как только прежний уйдёт на пенсию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48